Охотники Гора - Норман Джон - Страница 27

Я рассмеялся. Она перерезала донышко кошелька, и все монеты высыпались ей на ладонь. А пока я принимал у нее свои деньги, девушка второй рукой подала мне и уже срезанный кошелек.

— Да, вот почему рабыням и не позволяют брать в руки оружие, — покачал я головой.

Тина вернула Римму бритвенный нож. Мы искренне аплодировали ее способностям.

— Садись, — сказал я ей. — Ты действительно мастер своего дела.

— Спасибо, хозяин, — радостно ответила она и послушно опустилась на песок.

Да, эта девчонка оправдала мои ожидания.

— Турнок, дай ей вина, — распорядился я.

Матросы одобрительно загудели.

— Хорошо, капитан, — ответил Турнок, с опаской приближаясь к девушке. — А ну-ка, руки за голову! — скомандовал он, стоя рядом с ней с кувшином в руках. — И повернись ко мне спиной!

Девушка, хотя и с удивлением, повиновалась. Турнок быстро завязал ей руки тонким кожаным шнурком и, накинув пару петель на шею девушке, завязал конец ремешка у нее на запястьях.

— Ну вот, — прогудел Турнок, — теперь я буду чувствовать себя спокойно. И руки твои будут все время на виду.

Обезопасив себя таким образом, он запрокинул голову рабыни и, подняв кувшин, стал лить вино прямо в ее раскрытые губы.

Я обернулся к молодому матросу, тому самому, с красивым браслетом на руке:

— Отведи ее к частоколу и посади там где-нибудь на цепь.

— Да, капитан, — ответил он.

— И позаботься, чтобы ей там ночью было не слишком одиноко, — посоветовал я.

— Как это? — не понял парень.

— Мне кажется, ты произвел на нее впечатление, — пояснил я. — Постарайся, чтобы за ночь она в тебе не разочаровалась.

— Постараюсь, — расплылся матрос в улыбке. — Спасибо, капитан!

Тина бросила на меня благодарный взгляд и, обернувшись к парню, потянулась к его губам. Матрос подарил ей короткий поцелуй, и они исчезли в густой темноте у внутренней стены частокола.

Римм поднялся на ноги и широко зевнул. Он положил руку Каре на плечо и тоже увел ее от костра.

Матросы у костра продолжали прикладываться к кувшину с вином и вполголоса разговаривать.

Шира настолько осмелела, что позволила себе положить руку мне на плечо. Я постарался придать строгость своему взгляду и выразить им все, что хотел ей сказать. Она покорно уронила голову и отстранилась.

Мы долго беседовали с Турноком, стараясь предусмотреть все возможные варианты развития событий после моего ухода в лес и решить проблемы, связанные с обустройством жизни в лагере на время моего отсутствия.

Дрова в костре догорали, и часовые на постах успели смениться, а мы все не могли закончить разговор, боясь упустить что-нибудь важное.

Стояла глубокая ночь. Звезды ярко сверкали на черном горианском небе. Три взошедшие луны сейчас были особенно прекрасны. Матросы давно спали, расстелив на песке покрывала и укутавшись в плащи и накидки.

Воды реки с тихим мерным журчанием неторопливо катились мимо нашего погрузившегося в сон маленького лагеря, чтобы в двух сотнях пасангов отсюда влиться в бескрайнюю блистательную Тассу.

Лес продолжал жить своей ночной жизнью, и до наших ушей доносились крики птиц и рев слина, от которого кровь стыла в жилах. В такие мгновения было особенно приятно бросить взгляд на возвышающийся рядом черной громадой корпус «Терсефоры», под защитой которого я чувствовал себя в безопасности.

Вдруг от тени, отбрасываемой бортом корабля, отделилась небольшая тень, двинувшаяся по направлению ко мне. Вскоре на ней уже можно было различить короткую тунику рабыни, а еще через мгновение отблеск костра упал на металлический ошейник.

— Привет, Шира, — бросил я подошедшей девушке.

— В лесу вы заставили меня нести на себе мешок с товарами для обмена, — начала она. — После этого вы надели на меня наручники и отправили одну в самую чащу, где охотятся слины и пантеры. Женщины Вьерны нанесли мне множество оскорблений, меня высекли.

— Ты — рабыня, — пожал я плечами.

— Я вас ненавижу! — воскликнула Шира.

Я взглянул ей в лицо.

— Вы заставляете меня учиться готовить пищу, шить одежду и даже гладить! — продолжала она.

— Ты — рабыня, — повторил я.

— А сегодня вечером я вообще принуждена была прислуживать вам за ужином! — Она кипела от негодования. — Вы заставили меня служить вам как какую-нибудь рабыню из пага-таверны!

— Чей на тебе ошейник? — спросил я. Девушка молча отвернулась.

— Разве он не означает, что ты — моя рабыня?

Она сжала кулачки. Стояла такая тишина, что слышно было, как шумит вода в реке.

— Зачем вы купили меня? — не выдержала Шира.

— Чтобы ты помогла мне в осуществлении определенных планов, послужила, так сказать, орудием в достижении намеченной мной цели.

— И моя роль уже сыграна?

— Да.

— Значит, теперь вы снова можете продать меня? — прошептала она.

— Или убить, — добавил я.

— Да, или убить, если это доставит вам удовольствие.

— Правильно. Но я торговец и не люблю нести убытки. А за тебя я заплатил три монеты золотом и пять серебряных тарсков.

— Я не вещь! Не какое-нибудь животное! — закричала она.

— Вот именно, вещь. Ты — моя собственность. Как могло быть моей собственностью какое-нибудь животное. Ведь ты — рабыня.

— Да, я — рабыня! — разрыдалась она. — Рабыня! Рабыня!

Я не сделал попытки ее утешить: утешение — не для рабов.

— А на невольничьем рынке в Лидиусе, когда вы увидели меня прикованной цепями к металлическому штырю, — с вызовом спросила Шира, — вы тоже думали только о своих планах?

— Нет, — признался я.

Она дерзко взглянула мне в лицо.

— И твой поцелуй, когда я пробовал твои губы там же, на невольничьем рынке, тоже не оставил меня равнодушным, — добавил я.

— А в трюме, когда вы использовали меня после клеймения?

— Да, и это мне тоже понравилось.

— Так неужели все, что было между нами, ничего для вас не значит?

— Абсолютно.

— Ну, значит, я действительно всего лишь жалкая, ничтожная рабыня, — горестно заключила она.

— Совершенно верно, — подтвердил я.

Сейчас, в лунном свете и отблесках догорающего костра, Шира казалась особенно привлекательной. Прав был продававший ее на невольничьем рынке в Лидиусе владелец: она красива. И принадлежит мне.

— Сегодня вечером, — продолжала девушка, — я прикоснулась к вашему плечу. — Она низко опустила голову. — Вы не представляете, чего мне это стоило. Несколько ан я боролась сама с собой, но так и не смогла удержаться. Я прикоснулась к вам, но ваши глаза были такими чужими, такими холодными.

Я не ответил.

— Я больше не женщина-пантера. — Она подняла глаза и, к моему удивлению, добавила: — И не хочу ею быть.

Я молчал.

— Там, в трюме, вы научили меня, что такое быть настоящей женщиной. — Она снова уронила голову. — Вы заглянули в самые далекие тайники моего тела, моей души, не оставив ничего, что могло бы принадлежать мне, кроме разве что моей покорности.

— Женщине в ошейнике и не позволяется иметь ничего своего, — ответил я.

Она злобно взглянула на меня.

— А тебя разве еще не пора заковывать в цепи на ночь? — спросил я.

— Пора, — раздраженно ответила она. — Самое время!

Я заметил в песке у ее ног длинную черную цепь от наручников.

— Я позову кого-нибудь из матросов. Он позаботится о тебе ночью.

— Я прикоснулась к вам сегодня вечером, а ваши глаза были такими чужими, такими холодными, — пробормотала Шира. Она перевела взгляд на черную цепь у своих ног, наполовину закрытую песком. — Ваши глаза были такими чужими, — едва слышно повторила она.

— Я позову тебе кого-нибудь, — пообещал я.

— Хозяин!

Я был поражен. Шира впервые назвала меня так. Это слово слишком тяжело слетало с ее губ.

Да, ошейник, с которым она не расставалась в течение нескольких последних дней, сделал свое дело. Думаю, в трюме «Терсефоры» я лишь помог ей понять значение этой стягивающей ее горло узкой полоски металла. Теперь понимание это все глубже проникало в ее сознание, пронизывало все ее существо.