Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс - Страница 45

— Щас мы их, — выпаливает кто-то его ртом.

— Вот это боец! Просто подыгрывайте мне.

Поросячий клуб уже переварил предыдущее зрелище и готовится к следующему. Любовницы воссоединились со своими спутниками после долгой разлуки, вновь приподнимаются брови, трепещут веера, сверкают многообещающие обворожительные улыбки. Предвкушение, царящее в комнате, становится почти осязаемым. Септимус прохаживается по сцене, время от времени бегом пускаясь на зрителей, а те, включаясь в игру, отшатываются назад — «У-ух!». Ламприер пребывает в замешательстве. Но вот Септимус приставляет руки себе к ушам и картинно шевелит растопыренными пальцами… что-то вроде щупалец… какое-то чудовище неизвестного происхождения! Ламприеру этого достаточно. Он начинает расхаживать с геройским видом (любое чудовище предполагает героя, и наоборот), потыкивая в Септимуса воображаемым копьем, а тот в ответ еще настойчивей шевелит пальцами. В этот момент копьеносца осеняет. Ну конечно! Пальцы — это змеи, а сверкающие глаза Септимуса — не что иное, как смертоносный взгляд Медузы Горгоны. Поросячий клуб тоже ухватил суть сценки и теперь подбадривает героя в перерывах между глотками из бутылок. Ламприер надеется, что Медуза-Септимус будет следовать версии Овидия. Так и есть. Осторожности ради пользуясь несуществующим щитом как зеркалом, он бьет и парирует, пока наконец не сражает чудовище — р-раз! и вот уже Септимус бьется в красочной предсмертной агонии.

Затем, однако, в действии начинается какая-то путаница. Септимус ни с того ни с сего принимается падать в обморок и заламывать руки, изображая персонаж, которого Персей-Ламприер опознать не может. Чтобы собраться с мыслями, он решает пуститься в Обратный Путь Героя и принимается наугад расхаживать по сцене, стараясь не обращать внимания на выкрики Поросячьего клуба: «Левее, левее! Нет, теперь вправо! Прямо!» Андромеда! Ну конечно! Но он уже потерял много времени. Скорее! Нужно успеть убить дракона и освободить девушку. Однако девушка почему-то не хочет, чтобы ее освобождали, и возникают новые трудности… разве только Септимус-Андромеда опирается на прославленный (хотя утерянный) иолийский фрагмент, в котором история Персея (по дошедшим отзывам) перевернута с ног на голову? Нет, едва ли. Но все равно действие должно продолжаться. Ламприер решается на смелый пропуск. Перескочив через историю с Финеем (в любом случае, она слишком сложная) и на лету расправившись с Атлантом, он прибывает прямиком на Ларисские игры. Септимус теперь волнообразно извивается — вероятно, изображает ларисскую толпу, думает его партнер. Подобрав с земли невидимый метательный диск, Ламприер изгибается с драматичным напряжением и машет рукой сначала высоко, а затем пониже, готовясь запустить диск в назначенный ему судьбой полет, конечной целью которого станет хрупкий череп Акрисия. Среди членов Поросячьего клуба разносятся аплодисменты — сначала отдельные хлопки, затем громче, громче, и когда они достигают пика, он выпускает свой метательный снаряд и следит, как тот улетает вдаль, неотвратимо приближаясь к своей конечной цели — голове Акрисия-Архонта.

Он выдерживает позу до тех пор, пока общая суматоха не сменяется потоком поздравлений.

— Браво, Тесей!

— Ур-ра!

— Победу афинянину!

Очевидно, часть членов Поросячьего клуба оказались в заблуждении относительно содержания и характера действующих лиц представления, но теперь все они сгрудились вокруг него, пожимая ему руку и хлопая его по спине.

— Замечательно, Джон! — Граф отделяется от толпы. — Решена существенная проблема, почему старый Архонт не участвует в действии, великолепная идея, просто чудная…

Некая Лидия (кремовый шелк, красно-рыжие локоны и умелые пальцы) виновато целует его, подталкивая к Септимусу. Все хорошо, и Септимус сияет улыбкой.

— Правильно ли я понял, что вы изображали Персея? — тихо спрашивает он, когда Ламприер приближается.

— Да, это был мой бросок диска. — Он показывает, стоящие рядом встречают репризу восклицаниями. — Недурно, а? Метательный диск! — Он стоит, держа перед собой вытянутую руку с открытой ладонью, но Септимус перебивает его.

— Мы изображали Тесея, — шипит он. — Шевелящиеся пальцы — это был Минотавр, а потом вы должны были покинуть Ариадну, а вовсе не жениться на Андромеде. А последняя сцена — ваше возвращение в Афины на корабле с черным парусом…

— Который престарелый Эгей должен был принять за знак моей гибели…

Недавние недоумения Ламприера начинают проясняться.

— … И совершить самоубийство, да. К счастью, ваше метание диска походило на то, как Тесей машет рукой с корабля, что даже добавило драматической иронии, ну и так далее. Одним словом, друг мой, все попались на эту удочку, но теперь держите вашего Персея в секрете. Ну, Джон… — (Ламприер поворачивается лицом к клубу.) — … мы победили. Вы молодчина.

Септимус улыбается и протягивает своему товарищу по игре бутылку. Боксер и Уорбуртон-Бурлей хмурятся, но мнение Поросячьего клуба единодушно: лавры присуждаются последней паре игроков. Септимус вытаскивает пробку и для себя, они пьют на пару, жидкость напоминает Ламприеру кубок с буквой «X » с легким оттенком буквы «Л», раз, раз, она проскальзывает в его горло, как сироп.

И тут Карга прокладывает себе дорогу через кольцо, образовавшееся вокруг победителей. Ламприер старательно пытается сфокусировать на ней взгляд. Бутылка в его руке наполовину пуста, и тут он начинает подозревать, что пить из нее, пожалуй, не стоило.

— Приз! Приз! — кудахчет Карга.

— Хрю! — подтверждает Поросячий клуб.

— Приз? — невнятно бормочет Ламприер.

— Приз, — поддерживает Септимус.

— Кто первый пойдет к кормушке, мои поросятки? — визгливо кричит Карга им обоим. Члены Поросячьего клуба начинают обсуждать это между собой. Септимус кладет конец колебаниям.

— Джон пойдет первым. — провозглашает он. — В качестве награды за вдохновенное любительское исполнение.

— За его морскую походку, — выкрикивает кто-то, потому что Ламприер теперь качается в такт со стенами, которые в свою очередь тоже начали раскачиваться.

— Не троньте его ноги, — орет Карга. — Скоро они ему понадобятся! — Несколько чертовски преувеличенных подмигиваний и непристойных взмахов руками обнажают суть едва прикрытого намека.

— Может, мне лучше немного обождать? Кажется, я слегка перебрал, — лепечет Ламприер.

— Вы в превосходной форме, Джон! — ревет Септимус — Вперед, Тесей!

— Как вы себя чувствуете, Джон? — спрашивает граф.

Ламприеру так худо, что он позволяет себе поддаться на призыв Септимуса. Да, в превосходной форме.

— Прекрасно. Лучше некуда, — отвечает он и, накренившись, бредет к лестничному маршу в дальнем конце комнаты. Когда он добирается до лестницы, она начинает валиться на него. С шендианской медлительностью они начинают танцевать кадриль (лестница танцует сразу за троих), а когда кадриль заканчивается, он оказывается на верхней площадке.

— Bonsoir , прекрасный царевич, — окликает Септимус рассеянного героя. Герой пытается ответить ему карикатурным реверансом. Шум толпы внизу напоминает звуки оркестра, свет накатывает на него волнами, все более настойчивыми. Вовсе не так уж и хорошо он себя чувствует. Пронзительный звук фагота парит где-то рядом на грани слышимости, а вся комната заполняется крошечными мыльными пузырями, которые лопаются со скоростью нескольких миллионов в секунду, их шипучее массовое самоубийство отбеливает воздух — вроде того, как небо бывает сплошь выбелено непроницаемой пеленой облаков, так что больно глазам, куда ни взгляни. Ламприер отчетливо ощущает, что с ним что-то не то.

Внизу в честь его победы уже поднимают тосты. Кто-то потихоньку засунул Лидии в вырез платья павлинье перо, и она заливается смехом. Уже и Боксер нашел себе подругу и держит ее над головой на вытянутых руках, а она опускает кусочки свинины ему в рот, сдабривая мясное порциями негуса, когда скорость жевания замедляется, а в промежутках сама припадает губами к горлышку бутылки. Общее побуждение вступить в тесные и страстные отношения, все равно с кем, охватило Поросячий клуб; если это и не совсем открытая похоть, то и невинным это желание тоже не назовешь. Возбуждение пронизывает все вокруг, даже мебель начинает выглядеть кокетливо; эти токи достигают Ламприера на верхней площадке лестницы, подтверждая его догадку относительно доставшегося ему приза.