Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс - Страница 20

Лондон

Чайки хрипло кричат и кружатся так низко, что их голоса слышны в карете, которая, подпрыгивая и переваливаясь, тащится по грязи и навозным кучам. Косо посаженные колеса оставляют глубокие колеи на дороге к Лондону. От Саутгемптона до Гилфорда и Холмсдельской долины карета претерпела слякоть, дождь, лед, поломку дышла и невыносимое зловоние, которое висит в ноябре над Норт-Даунс. А сейчас небо чистое. Лошади с силой налегают на оглобли и всхрапывают, когда кучер щелкает над их спинами кнутом. Они тяжело дышат на холодном воздухе. Сквозь съежившиеся деревушки и пустые поля, мимо заброшенных ферм, мимо сверкающих, как старое серебро, потоков, мимо курящихся паром стогов сена, мимо церквей, выглядывающих из зарослей бузины, они держат путь к столице. Дорога перерезает долины, низкие холмы, болота и топи. Теперь она бежит через Джордж-филдз.

Лужайки и деревенские домишки сменяются более солидными заборами, скрывающими окруженные террасами коттеджи, крыши которых выложены красной желобчатой черепицей, а из труб густыми неровными клубами валит дым. Кучер поглубже натягивает шапку и снова нахлестывает усталых лошадей. Они прибавляют шагу, и карета через Саутворк въезжает в предместье Лондона, и дома по мере приближения к центру приобретают сперва один верхний этаж, затем другой, становятся выше и стройнее, и так до самого Лондонского моста, где запруженный народом город внезапно обрывается, уступая место реке.

— … плоть и кровь моей торговли, импорт-экспорт. Как-нибудь да заработаешь пенни, — втолковывает мистер Кливер своим попутчикам, пока они проезжают над медлительной водой. Его никто не слушает. Женщина с маленькой девочкой вежливо кивает, молодой человек спит, уронив голову на плечо. Кливер не обращает на него внимания.

— Никто не скажет, что Нед Кливер не любит реку! — заявляет он. Молодой человек просыпается от очередного толчка как раз вовремя, чтобы услышать последнее слово. Женщина согласно кивает.

— Реку? Где река? — спрашивает молодой человек, просыпаясь. Его голос звучит хрипло.

Но они уже миновали реку, и теперь колеса кареты грохочут по булыжной мостовой Ломбард-стрит.

— Вон там, сзади. — Кливер тычет большим пальцем через плечо. Карета замедляет ход, потому что толпа все прибывает и становится все более шумной, по мере того как они продвигаются по Чипсайду и огибают собор Святого Павла со скоростью улитки. Кливер чихает, не потрудившись прикрыть нос рукой.

— Нет, вы только посмотрите! — продолжает призывать он своих спутников. — Где вы еще найдете такой город! — Кучер натягивает вожжи. Лошади останавливаются.

— Приехали! — кричит кучер вниз. Кливер выкарабкивается наружу, стаскивает с крыши свой сундук и исчезает, не озаботившись даже словом на прощание. Женщина с девочкой выбираются следом за ним, а затем из кареты выходит и молодой человек, все еще нетвердо держась на ногах и не вполне проснувшись. Женщина перекладывает саквояж в другую руку и протягивает ему ладонь на прощание.

— Благодарю вас, миссис Джеммер.

— Всего доброго, мистер… — Она пытается припомнить его имя, которое слышала всего один раз, когда три дня назад они садились в карету. — Примите мои соболезнования, сэр, — говорит она наконец и уходит.

— Ваше? — спрашивает кучер, снимая сверху дорожный сундук. Молодой человек берет его и начинает рыться в карманах. Рука его наталкивается на медальон с портретом матери, который та вложила в его ладонь, когда он поднимался на борт пакетбота, чтобы покинуть Джерси. Со всех сторон его толкают прохожие. Он снова шарит в кармане и вытаскивает листок бумаги с планом, тщательно нарисованным рукой матери, на котором показано, в какую сторону ему следует идти от любого места на реке. Он должен только найти Темзу, и он не заблудится.

— Поберегись! — Он отскакивает в сторону, и мимо него по мостовой грохочет ручная тележка. Он вскидывает на плечо сундук.

— Ой! — Его относит вперед, когда дородный господин за его спиной требует освободить дорогу. Широкая улица, на которую он попал, запружена торговцами-разносчиками и покупателями, не уместившимися в пределах рынка Флит-маркет и выплеснувшимися на соседние улицы. Владельцы прилавков выкрикивают достоинства своих товаров в скопище народа, которое кипит вокруг. Возчики прокладывают себе путь среди тычков и проклятий, вслед за ними в толпу врезаются носильщики. Страшный шум заполняет уши — это домохозяйки выторговывают пенсы и фартинги у продавцов, которые протестуют против их скаредности. Мальчишки шныряют под ногами прохожих, уворачиваясь от пинков. Собаки протискиваются сквозь давку, спеша по своим собачьим делам.

На другой стороне улицы какой-то человек продает апельсины, по пенни за штуку, с висящего у него на боку лотка.

— Простите, сэр? — начинает молодой человек.

— Мы знакомы?

— Нет, я просто…

— Вам нужны апельсины? — Он протягивает один.

— Нет, я…

— Тогда не отнимайте у меня время.

Такой отпор несколько обескураживает молодого человека, но ничего. Тут множество торговцев, они стоят повсюду. Они должны знать, где Темза. Они и впрямь знают, но никто не слушает его. Они предлагают ему фрукты: хурму, яблоки и груши за четыре пенса, пенни и двухпенсовик. Он шагает вперед, держа на плече сундук, погружаясь в глубь рынка, где царит самая густая давка, где со всех сторон покупают и продают, обменивают и торгуются.

— Не могли бы вы показать мне, где находится Темза? — спрашивает он то у одного, то у другого. Все смотрят на него, словно он сошел с ума. Ему предлагают брюкву по шиллингу за бушель и репу за ту же цену. Торговки рыбой, на ходу предлагая свой товар, разложенный на лотках, оттесняют его все дальше, где какой-то мальчишка настойчиво навязывает ему коробку нюхательного порошка за шиллинг или три коробки за два. Один из покупателей прислушивается, с первого взгляда распознает хороший товар и тут же берет его, одновременно ухватив за локоть проходящую рыбную торговку, чтобы купить у нее палтуса за трехпенсовик. Три пенса с гинеи, гинея за погляд. Она продолжает кричать, на спине у нее висит корзина, которую она в шесть утра взяла на Биллинсгейтском рынке. Ее товарка продаст вам колбасу еще дешевле, но не притронется к палтусу и за шиллинг, кроме как за столом. Проходя мимо продавца спичек, она опускает в его коробку пенни, а спичек не берет. У бедняги нет обеих ног до колен, по ночам ему снятся зарытые сокровища. «Они спрятаны всего в тридцати шагах отсюда!» — кричит он, подпрыгивая на своих обрубках, молодому человеку, который наклонился к калеке, чтобы задать в сотый раз свой вопрос. Торговля идет неплохо у продавцов требухи, четыре пенса за фунт, и все, что вам нужно, это побольше уксусу. Уксус у бакалейщика, двухпенсовик за бутылку. Вонь из мыловаренных котлов забивает ноздри мистера Гипа, теперь он стал точильщиком ножей, а прежде был скорняком, если позволительно назвать так этого бездельника. Это он наточил нож, которым перерезали горло Кьерену Хейли, и ему пришлось предстать перед сэром Джоном и давать ему объяснения. Вдове Хейли только и досталась в наследство французская болезнь, а ее отпрыск только что стащил парик из корзины торговца, сделав вид, что усердно помогает поднять ее на спину. У каждого здесь свой бизнес. Парик украшает голову миледи Алисы де Вир, которую сейчас несут в кресле с высокими стенками носильщики, вялая рука держит поводок, рядом спешит спаниель, за шесть несчастных пенсов от Альбермарл-стрит до Пьяццы, по истертому пенни за каждые пятьсот два шага. «Куда прешь, парень? Еще очки нацепил!» Один из носильщиков леди Алисы на миг придерживает шаг, затем движется дальше. Женщины, доступные за гинею, облепили рынок так же плотно, как талию Миллисент Мартин стягивает новенький корсет на китовом усе, купленный у Стейпса на Пикадилли, целых двадцать три шиллинга, но зато ус прямо из Гренландии. Виноторговец и мясник души в ней не чают за ее пристрастие к мясному пирогу с портером, пенни за пинту, четыре с половиной пенса за окорок и бекон. Ее отец, владелец мастерской гравированных вывесок, получил триста фунтов прибыли в прошлом году, а в этом дела идут еще лучше, отчаялся дождаться жениха, поседел, собирая приданое, приглашается всякий, у кого начищены башмаки. Из кандидатов в зятья один шалопай Уиллем (неизвестного рода, бог весть какого прихода), единственный купец на его товар, сколько бы он ни давал в придачу. Щетки, которыми Уиллем надраивает свои башмаки, производства Саймона Киркби и «Сыновей Спитлфилдз». Сыновья бурно торгуют с разбойниками из Дептфорд-филдз, специализируясь на оловянной посуде, выручка проворачивается через кофейню Джонатана и растворяется в запутанных колонках цифр, с помощью которых за счетами своих бесчисленных клиентов следит Мармадьюк Оутс, тот самый, кто поспорил на тысячу, что обойдет за неделю все улицы Лондона, проиграл и добился высылки своего кредитора из города. Теперь он прохаживается по Чейндж-элли, спекулируя на бирже селитрой и китайским чаем, нет, юный сэр, реки не по моей части. Он смотрит на часы, уже почти четверть одиннадцатого. Он гладит пальцами их золотую крышку. 31 фунт 17 шиллингов и 10 с половиной пенсов, цена сегодня утром. Время бежит к полудню. Скоро комиссионеры аптекарей и бакалейщиков начнут проворачивать свои оживленные дела с турецкими купцами возле статуи Карла Второго во внутреннем дворе Королевской биржи. Они отчаянно торгуются, время от времени производя опустошительные набеги на прибыли, которые Западная Индия имеет на южной стороне, но настоящий бизнес делается на скамьях, которые тянутся вдоль Чейндж-элли. Обадия Уокер перехватил у Дьюкана выгодную сделку на двадцать тонн сахара, с учетом разницы в банке кондитеров Ламбета. Сегодня большой спрос на чай. Должен вернуться «Ноттингем», груз в полной сохранности. Те, кто поверил слухам, что девять десятых груза испорчены, и распродал свои акции, потеряли теперь от двух до двух с половиной пенсов на фунт. Впрочем, кому это теперь интересно, кроме какого-то придурка, который спрашивает, есть ли еще в Лондоне Темза, и после обеда они усядутся наверху в «Антверпене», где разговоров о чае не будет, разве что продавцы стекла задумают использовать сегодняшний день в своих интересах. Какой-то обеспокоенный торговец вздыхает, сбрасывает еще фартинг, чтобы привлечь покупателей, и, не встретив поддержки, с важным видом выходит через Нортгейт на Треднидл-стрит. Теперь группа торговцев, усердно занятая за столом в «Иерусалиме» обсуждением каботажной торговли на внутренних рейсах, навострила уши, когда хозяин дал от ворот поворот долговязому шутнику, который, нет, вы подумайте только, хочет узнать, где Темза, его сундук грохочет по лестнице вслед за ним, вот нахальный пентюх. Какая-то женщина бросает взгляд на эту суматоху, прикладывается к фляге и безумно смотрит, как ее спутник подходит к вопрошателю и говорит ему: «Ступайте на запад, молодой человек». Он указывает направление, тот кивает и движется дальше, продолжая соваться к прохожим со своим дурацким вопросом о реке, что ж, он так ничего и не понял? Но совет достался ему бесплатно, и молодой человек наконец внимает сказанному, проходя через запруженную париками Холборн-стрит на Оксфорд-роуд, вдоль которой какой-то деревенщина ведет на веревке огромных размеров свинью к месту ее ритуального умерщвления, которое состоится в следующую субботу, а его сестра гонит рядом гуся. К ним можно подойти, но они сами толком не знают, ни где лежит русло реки, ни какой дорогой можно пройти к нему. Все, что их интересует, — это свинья и гусь. Он поворачивает назад, туда, где лабиринт улиц примыкает с юго-запада к Черинг-Кросс-стрит. По его походке видно, как он устал. Ноги гудят. Сундук врезался в узкое плечо, и рука, придерживающая его, болит от напряжения. Он медленно шагает вперед по булыжной мостовой, едва видной из-под толстого слоя грязи. Из верхних окон многоквартирных домов визгливо кричат женщины, и здравый смысл подсказывает ему не оборачиваться, пока ноги влекут его через Шитэлли по направлению к Пьяцце. Найдет ли он когда-нибудь реку? Отчаяние охватывает его, когда он огибает площадь, осторожно пробираясь сквозь толпу, чтобы углубиться в небольшую улочку, ведущую к югу. Пройдя ее наполовину и уже совершенно выбившись из сил, он останавливается, чтобы передохнуть, поставив свой сундук на землю и прислонившись к дверям какого-то дома. Нетвердой походкой к нему приближается человек с большим синим мешком в руках. Ламприер сторонится, чтобы дать ему пройти. Человека ведет в сторону, он кренится. Они сталкиваются.