Звезда надежды - Норамли Гленда - Страница 14

Керис попробовала что-то сказать, но не могла найти подходящих слов.

— Наставник, — сказала она наконец, чувствуя, что вся ее враждебность вытеснена изумлением, — я правильно тебя поняла? Ты предлагаешь мне стать кандидаткой в святые Посвященные?

— Иногда на тех детей, что доставляют нам больше всего огорчений, у Создателя оказываются собственные виды, — просто ответил Небутнар. Керис не сомневалась, что это не его собственные слова: церковник явно повторял их за кем-то. — Посвященные — и мужчины, и женщины — должны иметь более твердый характер, чем прочие люди. Посвященной становится женщина, не подходящая для обычных женских занятий.

— Наставник, — перебила его Керис, — Посвященная также должна отличаться величайшим благочестием и готовностью посвятить жизнь церкви — борьбе с Хаосом и поддержанию Порядка. Разве не требуется двадцати лет обучения, подготовки беспрерывного благочестивого кинезиса, прежде чем послушница становится Посвященной и может начать жизнь проповедницы? Я слышала когда-то, что из тысячи мужчин и женщин, пытающихся стать Посвященными, лишь кто-то один оказывается достоин священного символа.

— Ну, это преувеличение. Сейчас ведь в число Посвященных входят одна женщина и десять мужчин — даже одиннадцать, если считать Посвященного Эдиона Галманского.

Посвященный Эдион, как знала Керис, был человеком огромной учености, почитавшимся за знания, мудрость и добрые дела, который пропал в Неустойчивости более десяти лет назад. Об Эдионе ходили странные слухи: одни намекали, что он предался Хаосу и даже стал ближайшим помощником Разрушителя, другие говорили обратное — что Эдион где-то ведет вечную битву с Владыкой Карасмой. Чаще всего высказывалось мнение, что Посвященный выбрал жизнь отшельника где-то в Неустойчивости; наиболее недоброжелательные (по отношению к церкви) утверждали, будто его убили ортодоксальные члены Санхедриона — совета, руководящего церковью, — потому что сочли Эдиона проповедующим ересь. Все это не имело особого значения для Керис. Может быть, Посвященные и вели необыкновенную скитальческую жизнь, полную приключений, — однако для девушки цена была слишком высока.

— Я провалюсь после первой же недели подготовки, — сказала она, подумав по себя: «Но все равно буду обречена на двадцать лет непрерывных трудов, пытаясь достичь недостижимого».

Небутнар пожал плечами: в душе он, конечно, был с этим согласен.

— Если Создатель пожелает сделать тебя своей служительницей, ты почувствуешь свое призвание.

«Ему велели найти кандидатов для обучения, — с раздражением подумала Керис, — и он решил, что таким образом может от меня избавиться. Я ведь „не подходящая для обычных женских занятий“, я угрожаю его драгоценному Порядку». Девушка мило улыбнулась церковнику:

— Я подумаю. Несомненно, если такова моя судьба, Создатель мне об этом сообщит.

Небутнар ответил ей неуверенной улыбкой: он никак не мог решить, не смеется ли над ним девчонка.

Летние дни все длиннее, и у Керис все меньше работы по изготовлению карт. Фирл теперь меньше времени проводил в лавке. Керис радовалась его отсутствию. Иногда, когда покупателей не было, а Шейли спала, девушка извлекала карту тромплери из тайника и рассматривала ее со странной смесью беспокойства и восхищения. Ей ужасно хотелось рассказать кому-нибудь о чудесной карте, но не было никого, кому можно было бы доверить подобный секрет. Керис приходилось довольствоваться тем, что она припоминала все, что слышала о картах тромплери, — редкие рассказы Пирса, обрывки разговоров покупателей, которые она подслушала.

«Тромплери, — как-то сказал Пирс, — неправильное название. Когда-то это были два отдельных слова древнего языка, потом они слились и исказились. Изначальное значение было „обман зрения“».

«Обман зрения»… так оно и было. Именно это Керис и замечала, глядя на карту. Она видела перед собой мир в миниатюре, каждый оттенок и каждую тень, любое движение и перемену, — все совершенно реальное и трехмерное, сохраняющее даже текстуру. Однако, если коснуться карты, ощущение ничем не отличалось от прикосновения к обыкновенной коже: поверхность была гладкой и лишь чуть-чуть шершавой там, где краска легла густо. Гораздо лучше было просто смотреть на карту! Тогда все становилось реальным. Керис видела холмы, встающие над равниной, выступающие из пергамента так явственно, что никак невозможно было понять, каким образом пальцы не чувствуют их закругленных вершин. Девушка видела солнечные блики на бегущей воде ручьев, кипящей вокруг камней, — и однако рука ее, коснувшаяся воды, оставалась сухой, не ощущала ничего, кроме высохшей краски. Странные наросты — может быть, какие-то растения? — бросали тени на землю, но когда Керис трогала их, она не улавливала разницы между этими образованиями и почвой. Тут на чахлой растительности паслось животное, передвигаясь по выжженной земле мелкими шажками, там скала бросала густую тень, перемещавшуюся, когда солнце клонилось к закату; и однажды, всего однажды Керис заметила группу людей, проехавших через уголок карты: всадники и кони были такими же настоящими, какими, наверное, казались орлу, парящему над Кибблберри, паломники, едущие мимо лавки.

И еще на карте во всей своей устрашающей красе извивался с юга на север поток леу, похожий на ярко окрашенную смертельно опасную змею. Он осквернял землю, по которой тек, и, что было самым ужасным, все время менял положение, словно впитывая в себя разноцветье земли и оставляя позади безжизненный выжженный шрам, который природа напрасно пыталась залечить.

На карте тромплери все двигалось и менялось так же, как все двигалось и менялось на местности, которую она изображала. Калейдоскоп света и теней послушно следовал за солнечным восходом и закатом, ясным днем и темной ночью — заметны были даже тень от облака, даже дождевая влага на почве. Карта тромплери показывала животных и людей, меченых и Диких, караваны торговцев, товарищества паломников, проводников, курьеров — все живое и все мертвое. Картина была полной и каждый момент отражала на двумерной плоскости пергамента трехмерную реальную действительность.

Увиденное беспокоило и завораживало Керис, привлекало и пугало.

В карте тромплери была магия.

— Ты только представь себе, — сказал как-то дочери Пирс несколько лет назад, — будь у меня такие образцы, не нужно было бы рисковать жизнью в Неустойчивости. Когда потоки леу меняли бы свое положение, перемены сразу отражались бы на пергаменте. Будь такая карта у жителя Неустойчивости, достаточно было бы одного взгляда, чтобы узнать, где самая безопасная переправа и когда лучше всего пересечь поток леу. Карта тромплери — надежный образец, лучше не бывает: она сама себя обновляет.

— Но существуют ли они на самом деле? — спросила тогда Керис; ее детское воображение было захвачено представлением о подобном чуде.

— Когда-то, в давние времена, существовали. Однако секрет их изготовления был утерян, а те, что еще сохранились, износились от длительного употребления. Может быть, это и к лучшему. — Пирс лукаво усмехнулся. — Иначе я оказался бы без работы. — Он помолчал и тихо сказал: — Но только…

—Что?

— Говорят, что кому-то удалось открыть секрет заново… или по крайней мере почти открыть.

— Правда?

— Ходят такие слухи. Да только среди тех, кто часто бывает в Неустойчивости, всегда ходят странные слухи. — Пирс вздохнул. — Это в природе тех мест и людей, которые там живут. Если бы я верил всему, что слышу, я считал бы, что существуют огнедышащие драконы и умеющие разговаривать светлячки, а Приспешники держат в плену прекрасных дев, которых освобождают герои; и еще я думал бы, что есть волшебная страна под названием Звезда Надежды, а волшебники, которые в ней живут, делают карты тромплери…

— Волшебники!

Пирс рассмеялся и взъерошил волосы Керис.

— Да это все сказки, девочка. Никто из тех, кого я знаю, не бывал в Звезде Надежды, и никто не видел карт тромплери, не говоря уже о волшебниках, драконах и плененных девах. Звезда Надежды — всего лишь мечта, фантазия несчастных, убогих, меченых, которые придумали себе убежище, где они были бы в безопасности и могли вести нормальную жизнь, где волшебники чудесным образом исцелили бы их уродство. Многие пытались найти Звезду Надежды, но никто никогда не вернулся обратно. — Пирс покачал головой, внезапно став очень печальным. — Керис, пожалей отверженных. Подумай, что значит само это название: они изгнаны, оторваны от близких… Они частично подверглись разрушению, как это случилось с нашим несчастным маркграфством много лет назад. Ничто не может быть безнадежнее их жизни.