Приключения Вернера Хольта - Нолль Дитер - Страница 10

— Для меня это удача, — сказал Вольцов, — без тебя меня бы вытурили. — На то, что именно Хольт довел его до грани исключения, он великодушно закрыл глаза. — И вот что я давно хочу тебе сказать, — буркнул он, — никогда я не забуду, что ты вызволил меня из беды! Когда бы и о чем ты меня ни попросил, — добавил он с мрачной торжественностью, — напомни мне эту минуту, и пусть меня назовут последним негодяем, если я все для тебя не сделаю…

— Если мы вместе попадем на фронт, — подхватил Хольт, — давай держаться друг друга, как Гаген и Фолькер. Хорошо па войне иметь верного друга!

Вольцов проворчал что-то невнятное. Он схватил турецкую саблю и с размаху треснул ею по черепу, стоявшему на столе, так что он разлетелся вдребезги. А потом швырнул саблю в угол.

— Таких старых вояк, как мы, разлучит одна лишь смерть!

Резиновый чепчик не давал Хольту покоя. Наконец он вспомнил, что Вероника Денгельман, по ее словам, еще два года назад ходила на реку купаться… На другое утро за завтраком сестры опять завели разговор о господине Венцеле. Но Хольт заладил свое:

— Нет, нет! Вы бы тоже для меня ничего не сделали.

— Но почему же? Все, что в наших силах…

— В самом деле? Ну, так отдайте мне ваш купальный чепчик.

— Мой купальный чепчик? — Не смеется ли над ней этот мальчишка? Но Хольт уже вскочил с места. — Да берите его, берите!

Здорово получилось, думал Хольт. Когда этот сопляк сюда въедет, я уже наверняка буду зенитчиком. Вероника принесла чепчик.

— Зачем он вам только понадобился?

— Ну, уж так и быть. Отпишите своему господину Венцелю: я согласен!

Евлалия вздохнула с облегчением. Но Вероника не успокаивалась:

— На что вам сдался мой чепчик?

— Я посажу в него куст герани, — бросил Хольт уже на ходу и побежал на реку.

Он забрался в свою кабинку и, не помня себя от волнения, ждал, пока не увидел Мари Крюгер. Она была уже в купальнике и шла на лужайку загорать. Он спрятал шапочку за спину. Мари дружески протянула ему руку.

— Сегодня мы с вами поплаваем, — сказал он и протянул ей шапочку.

Она рассеянно взяла у него из рук яркий резиновый чепчик. Натянула на голову и заправила под него волосы.

— Надо поглядеться в зеркало…

Он последовал за ней через лужайку. Она молча шла впереди. Поднялась по деревянным ступеням, потом завернула в какой-то проход между кабинками. Наклонившись, достала ключ, лежавший в укромном уголке, и настежь открыла дверь.

Мари вошла в крохотную кабинку, а Хольт остался у притолоки ждать. Она примерила чепчик перед зеркалом, все так же молча, быстрыми, легкими движениями сняла, села боком на узкую скамью, подняла ноги на сиденье и обняла руками колени. Теперь она глядела на него, прислонясь к стене, грациозно свернувшись, как кошка. В тесной каморке стояла полутьма; случайно забредший сюда солнечный луч зажег две искорки в ее глазах.

Хольт оробел. Только из страха показаться смешным он шагнул к ней, наклонился и чуть коснулся губами ее подставленных для поцелуя губ. И тут же отпрянул с чувством острого разочарования: все, все налгали — и книги, и мечты!

Она рассмеялась, сверкнув полоской белоснежных зубов. Потом подошла близко-близко. Обняла его шею обеими руками и крепко поцеловала. Словно очнувшись, он схватил ее за плечи. Она вырвалась и отступила на шаг, но он снова привлек ее к себе. Отвел ее руки за спину и стал поглаживать ее плечи, обнаженную руку, потянулся к груди.

— Ты делаешь мне больно, — сказала она тихо…

Он отпустил ее, только когда в проходе раздались шаги. Шаги удалились. Она выбежала из кабины.

Они пошли к берегу, Хольт сразу же бросился в воду и поплыл равномерными сильными толчками. Только выплыв на середину реки, он перевернулся на спину и увидел, что она следует за ним.

Переплыв на тот берег, они побежали вверх по реке, к рощице, где росла ольха вперемежку с ветлами. В высокой траве густо цвели одуванчики. С недалекого омута вспорхнула стая диких уток. Хольт и Мари долго грелись на солнышке.

— Я последнее время много о тебе думал, — сказал Хольт. — Давай соединимся на всю жизнь!

— Ах, ты! — сказала она протяжно. — Выбрось это из головы. К тому же я на днях уезжаю, мне надо отбывать трудовую повинность. — Она поднялась с земли. — Может, ты и от души, — продолжала она уже мягче, — но я ни за что не поверю, чтобы такой, как ты, в самом деле этого хотел.

Ее слова напомнили ему давно забытый случай из далекого детства.

В то время они жили в Леверкузене, в вилле на окраине города. В подвале ютилась семья дворника. И вот как-то ему, четырех— или пятилетнему мальчику, удалось обмануть бдительную няньку и удрать из-под ее надзора. Он заигрался с дочкой дворника, своей сверстницей, и она увела его в подвал. Счастливый, он сидел в полутемной кухне за общим столом и играл со всеми в дурачки, пока его не настигла разъяренная нянька. Наверху его сразу же выкупали и одели во все чистое. Этот эпизод вряд ли сохранился бы у него в памяти, если б озабоченная мать не сказала вечером отцу: «Откуда у него… такие плебейские симпатии?»

Эти мысли пробудили в нем желание бросить вызов всему свету.

— А что, если я введу тебя в наш круг? Сегодня же, не откладывая?.. Познакомлю тебя с друзьями… Пусть кто-нибудь скажет хоть слово! Мы с Гильбертом любого в порошок сотрем!

Она слабо улыбнулась.

— Любого говоришь?.. А ты знаешь Мейснера?

Девятнадцатилетнего Мейснера после досрочного выпуска всего класса зачислили в банн — городской штаб гитлерюгенда; все его сверстники давно уже были на фронте, один он, близкий друг баннфюрера, добровольно записался в СС и теперь возглавлял патрульную службу в гитлерюгенде.

— Его недели через две призовут в войска СС, — отвечал Хольт, не понимая, куда она клонит.

Мари посмотрела на него из-под опущенных ресниц.

— А Руфь Вагнер… знакома тебе?

Он вспомнил, что в городе ходили какие-то слухи о девушке, будто бы погибшей от несчастного случая.

— Что с ней? — спросил он.

Мари отвечала тихо, опустив голову на грудь, но не сводя с него темных глаз.

— Она работала продавщицей, Мейснер сумел ей голову вскружить. Эта дурочка им только и дышала и ни в чем не могла ему отказать, хотя ясно, что у такого хлюста насчет такой девушки, как она, была одна дурость на уме. Он ее только за нос водил, мол, до поры до времени отношения их надо скрывать. А когда решил бросить, она была уже в положении. Мейснер сказал ей, что между ними все кончено, дал денег, чтобы обратилась к врачу, и пригрозил, что, если она его выдаст, пусть пеняет на себя. Руфь бросилась ко мне. На ней лица не было. В тот же вечер она села в скорый поезд. На другой день ко мне явился ее отец спросить, не знаю ли я, куда и зачем она уехала. Я, конечно, говорю, что не знаю. А потом ее нашли. Она выбросилась на ходу под встречный поезд. Тогда объявили, что это несчастный случай. И вдруг отец получает письмо, которое она опустила где-то по дороге. Он побежал к баннфюреру и поднял шум. Его задержали, а Мейснер испугался и скорей к Кречмару, знаешь, начальнику ЗД [3] . Отец Руфи так и не вернулся домой, и никто не знает, где он теперь.