Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - Андреев Петр Харитонович - Страница 11

Заготовка грибов, ягод и орехов для потребления свежими и на зиму, стручков хвоща, липовых листьев и головок клевера для хлеба, луба молодой липы для плетения лаптей, пилка и колка дров полностью ложились на плечи детей. Но это только часть обязанностей подрастающего поколения. Основные сельскохозяйственные работы и работа по дому – ни одна из них не проходила без нашего участия. Переборка, посадка, окучивание, уборка картофеля. Теребление, обмолот, лущение льна, жатва ржи, овса, ячменя. Косьба и сушка сена. Вывозка с поля зерновых и сена. Обмолот зерновых. Во всех этих работах принимали участие, и немалое (нельзя сказать посильное, иногда и сверх сил), и дети. С нашим желанием и даже с возможностями никогда никто не считался. И мы сами все работы считали необходимыми и с желанием или без него выполняли как должное. Правда, были всякого роды казусы. Дети всегда были детьми.

Помню, подняли меня с постели задолго до восхода солнца, накормили, чем бог послал, и отправили косить на дальнюю делянку. Косить надо, пока не высохла роса. Сухая трава косой не режется. По дороге на сенокос дорогу перебежала белка. А белка у нас была великая редкость. Я ее увидел первый раз в жизни. Детский ум сработал. Часа два я гонял злополучную белку. Вспомнил о косе, когда солнце было уже высоко. Прибежал на сенокос, с трудом прошел два-три прокоса, и роса высохла. Машешь косой, рубашка мокрая, а трава не режется. Сел под куст и плачу. Знаю, что без ремня не обойтись. Так оно и случилось. Приехали за сеном мама с Сережей, а сена нет. Расчет был на месте, благо лозняка кругом было много.

Очень тяжело давались такие работы, как теребление льна и жатва серпом колосовых. Надо было целый день под палящим солнцем работать наклонившись. Бывали и мозоли кровавые, и порезы серпом, и очень болела спина. Так наработаешься, что вертикальное положение принять не можешь.

Не могу не остановиться еще на одной мучительно тяжелой работе. Это обмолот зерновых. Обмолот начинался осенью, когда почти все было убрано с поля, то есть в пору школьных занятий. Вернувшись из школы и быстро пообедав, кто-нибудь из нас двоих, я или старший брат, чаще я, отправлялся помогать отцу. Надо было затарить и переносить с тока в закрома намолоченное утром и провеянное отцом днем зерно, а затем принести в евню (так называлась сушилка для снопов) снопы ржи, ячменя или овса. Отец их развешивал или устанавливал на жердочки. Наносить дров и топить печь до тех пор, пока начнут трещать стены. Печь топилась по-черному. Дым мучительно ел глаза, а отходить от печи было нельзя до тех пор, пока не останутся только угли. Поэтому, подкладывая дрова, дежуривший у печи лежал на полу. Там было небольшое бездымное пространство. Тяжело было носить снопы ржи и ячменя. Ость колосьев набивалась под рубаху, в волосы и штаны и сильно кололась. Но самое неприятное наступало на следующий день.

В 3–4 часа ночи нас поднимали на работу. Просохшие снопы надо было обмолотить к рассвету. Днем предстояли другие работы. Снопы расстилались по глинобитному полу тока, и их нужно было бить деревянными цепами до тех пор, пока не только ни одного зерна не останется в соломе, но и солома будет сплющена. Затем солома тщательно перетряхивалась, убиралась и раскладывалась новая партия снопов. Надо было несколько часов подряд выполнять монотонную работу – ударять цепом, причем в такт со всеми. Мы молотили вчетвером, значит, в четыре цепа. Сбиться с такта – нарушить музыку, значит, получить подзатыльник. Работа тяжелая, монотонная, и страшно хочется спать. И как ни спешили, работая без единого перерыва на отдых, не всегда успевали закончить работу до рассвета. Тут начиналось самое страшное. Надо было идти в школу. А у отца же были другие заботы – быстрее закончить обмолот. В хозяйстве было бесчисленное множество других неотложных дел, от своевременного выполнения которых зависели жизнь и быт семьи. Мы, размазывая грязь по щекам, утирали слезы. А отец злился на нашу нерадивость в отношении к работе. После нескольких ругательств отец давал крепкого пинка под зад, я вылетал через подворотню на улицу и на одном дыхании мчался за связкой школьных учебников, не развязываемых неделями. Слезы исчезали. Забегал домой, чтобы схватить книги и тетради, и несся в школу так, что только босые пятки сверкали.

1940–1941 годы. Чирчик

Людям, не бывавшим в пустынных областях и в полупустынях, трудно представить весь ад среднеазиатского лета. Состояние человека в таких условиях во многом зависит от обстановки, в которой он живет. Местный житель и военнослужащий не в равной степени пользуются «благами» южного климата.

Местные жители, предприятия и колхозы согласуют распорядок дня с температурой воздуха. Они могут укрыться от палящих лучей солнца в тени деревьев или кустарников, под навесом чайханы или в доме, хорошо защищающем от летнего зноя. А какую важную для местного жителя роль играет арык! Даже самый маленький ручеек, струящийся в личном саду, приносит прохладу и уют. Многовековую проверку прошла и одежда узбека. Халат на ватной подбивке спасает хозяина от изнуряющей жары летом и защищает от холода зимой. Женщину спасает от солнечных лучей широкое, прямого покроя, светлое или совсем белое платье.

Другое дело солдат. Он не может изменить форму одежды. Она установлена уставом. А устав распространяется на всю армию, в каком бы климатическом поясе она ни находилась. И это правильно. Солдат не может выбирать для себя поле боя. А поэтому он уже в мирное время должен быть приучен к самым экстремальным условиям. Мы это хорошо поняли после, на фронтах Великой Отечественной. Мы не воевали в климатическом поясе, даже приближенном к Средней Азии, но заложенное в нас службой, еще в довоенное время, сыграло немаловажную роль.

Внутренний распорядок дня, одежда, маршруты передвижения, питание – все было построено так, чтобы приучить солдата не бояться никаких трудностей на войне.

Правда, мы тогда думали не так, как теперь. Трудности мы переживали как необходимость, и не было даже попыток объяснить их себе. Но дисциплина и долг красноармейца не позволяли нам проявлять даже малейшего недовольства или расслабленности.

Ранним утром 10 мая 1941 года полк был поднят по тревоге. На этот раз кроме оружия и инструментов на хозяйственные повозки погрузили и постельные принадлежности – матрацы, одеяла и подушки. С рассветом колонна двинулась на восток. Не прошли и 5 км, как наступил зной. У нас в средней полосе к 10 мая в редкий год деревья распускают листочки, а тут трава зеленела только на северных склонах холмов. На южных и на равнине она уже высохла на корню и растиралась в порошок. Земля тоже высохла и потрескалась. Колонну скрывало густое облако пыли. Пыль не только покрывала мокрую от пота одежду тяжело шагавших солдат, но и заполняла дыхательные пути. Трудно дышать и невозможно разговаривать, рот заполнен дегтеобразной массой. Прополоскать бы рот, выпить глоток – но воды нет. Все время службы у нас не было фляжек, поэтому воды ни у кого не было. Мы знали, что в колоннах каждого полка идет машина с прорезиненной емкостью в кузове, наполненной водой. Но это была вода для кухни. И выдавать из этих запасов хотя бы один глоток могут только по приказу командира полка.

На пятнадцатом километре марша – завтрак. Каша, концентрат и 200–250 граммов чая. Полчаса на завтрак и отдых на привале, и снова в путь. Жара усилилась. Солнце приближается к зениту. Усиливается и жажда. Наш командир взвода разведки лейтенант Лебедев взял на себя смелость достать воды. Получив разрешение начальника школы, Лебедев отправил группу конных разведчиков с бурдюками к роднику. Родник находился где-то в 15 км левее маршрута движения нашей колонны.

Наступили тягостные минуты ожидания воды. Все взоры направлены как при равнении «налево». Показались разведчики и – что это? Все курсанты, еле переставлявшие до того ноги, ожили. Все до единого бегом бросились навстречу конникам. Но офицеры на лошадях опередили пеших. Бурдюки перекочевали на луки офицерских седел. Раздались команды. Каждый офицер построил свой взвод, и началась выдача воды. Поскольку у нас не было фляжек, кружек и даже котелков, то воду выдавали из бурдюка прямо в рот. Командир взвода направлял шланг бурдюка в открытый рот курсанта, разжимал пальцы ровно на столько, сколько надо было выпустить воды на один глоток. Подавать команду «Следующий!» необходимости не было. Все жались к лошади командира с открытыми ртами. Получившие свою порцию не уходили в сторону, не спешили догнать колонну. Все плотно жались к командиру, умоляли дать еще один глоток. Но командир был неумолим, да и воды в бурдюке оставалось чуть-чуть.