Голубой берег - Тушкан Георгий Павлович - Страница 18

— Я, — закричал Карабек, — консервы ел!

Консервы киргизы знали хорошо, ибо у всех экспедиций, которые летом приезжали в этот район, было много консервов. Но в коробках лежало мясо неизвестного животного. Население боялось есть консервы, подозревая, что там свинина.

— Вот удивил! — сказал Саид, который не терпел конкуренции ни в чем и, с тех пор как познакомился с нами, стремился подражать во всем Карабеку.

— Он консервы ел! — и Саид посмотрел кругом так, как будто опрашивал: что же здесь особенного? — и добавил: — И я ем!

— Ешь? — ехидно спросил Карабек.

— Ем, — неуверенно повторил Саид.

— Дай мясной консерв, — обратился Карабек ко мне. — А ну, Голубые штаны, съешь, подарю мою полевую сумку.

Карабек сел, поджав ноги на кошме, и огромным ножом открыл банку консервов. Все с любопытством смотрели на него. Взяв кусок мяса, он сел его и посмотрел на Саида. Ел он с таким видом, как будто делал чудо. Все смотрели ему в рот: одни с удивлением, другие с презрением, третьи жадно. Одну секунду Саид колебался, но самолюбие и к тому же желание иметь полевую сумку победили. Он вынул нож, достал из банки кусок мяса и тоже сел.

Вдруг неожиданно Асан подвинулся, взял на хлеб консервы и тоже съел.

— Едят, едят, — оживленно заговорили все.

— Открой еще рыбных и овощных, — распорядился я.

Объяснив присутствующим, как делаются консервы, я предложил всем попробовать. Для большей наглядности я вытащил из коробки хорошо сохранившую свою форму рыбу и показал. Вынул перец и показал. Перец сразу узнали и захотели попробовать.

Осторожно, одна за другой, за консервами потянулось несколько рук.

— А что же ваш старик не есть? — громко спросил кто-то.

Все посмотрели на Деревянное ухо. Наш Шамши сидел в сторонке, прикрыв глаза и покачиваясь. Он явно хитрил, делая вид, что ничего не слышит. Это подрывало наш авторитет: вот, мол, один из их друзей сам боится божьих законов.

— Эй! — крикнул кто-то старику. — Проснись!

Кто-то дернул его за рукав. Но хитрый старик не открыл глаз, только пробормотал что-то себе под нос.

— А ну, кинем кости! — гаркнул ему на ухо Карабек, и старик тотчас открыл один глаз. Все захохотали. Шамши теперь открыл оба глаза и уже не смог сам сдержать смеха.

— А где мулла? Где Шарап? Почему он консервы не ест? — закричали все.

— Я сыт, — ответил тот.

— Нет, нет, ешь, ешь, — закричали все. — Ты не мулла, ты себя коммунистом называешь.

Шарап смущенно улыбался.

Вдруг Карабек бросился к нему и повалил его на спину. Это было сделано так стремительно, что все подумали, будто Карабек открывает военные действия.

— Стой, довольно! — закричал я. — Оставь его в покое.

— Кормить муллу Шарапа, давайте консервы! — весело крикнул Карабек.

Поняв шутку, все засмеялись. Тагай-сельсовет, первый схватил кусок мясных консервов и старался засунуть Шарапу в рот. Мулла Шарап барахтался и плевался, как верблюд. Все хохотали.

Неловкое и напряженное состояние, которое было у присутствующих вначале, совсем разрядилось.

— Я сам, я сам! — закричал мулла Шарап, увидев, что Асан приготовил нож, чтобы разжать ему зубы.

Ему отпустили руки и посадили. Мулла Шарап охватил консервы с перцем.

— Нет, нет! — закричал Джолдывай.

Мулла Шарап взял тогда рыбную банку,

но Карабек ему подал мясные консервы и скрепя сердце мулла под общий хохот сел два куска мяса.

Тагай налил из турсука (кожаной большой фляги, сделанной из шкуры маленького барашка) кумысу и поднес присутствующим по очереди. Я подул на черные куски жира, плавающие в кумысе.

Шарап от страха зажмурился.

— Ай, ай, — тихо сказал Карабек, — не надо дуть. Старики обижаются. Кобыла молока давать не будет — такой закон.

Следующим пил Джолдывай. Он пролил несколько капель. Это было грубым нарушением «закона».

— Барана режь, барана! — закричали присутствующие.

Как штраф за такой поступок полагалось зарезать барана и угостить присутствующих.

Джолдывай тыкал пальцами в пролитые капли и мазал себе лицо, желая умилостивить бога, но присутствующие требовали барана. Скряга Джолдывай отнекивался, но вынужден был уступить.

— Плов готов! — возвестил Азим по прозвищу «Маленький» и слил нам та руки горячей воды. По очереди каждый спрессовал в руке плов и глотал, облизывая пальцы. Мы подали ложки. Все стали есть плов ложками, причем некоторые — впервые в своей жизни. Много смеху вызвало неуменье Джолдывая и муллы Шарапа есть ложкой.

Съеденный плов создал у всех превосходное настроение, и гости, громко отрыгая в знак того, что они наелись, пили маленькими глотками кок-чай из пиал.

— Лей с уважением, — говорил Карабек, — и я наливал всем немного на донышко. Это значило, что гостей уважают.

— А мне без уважения, — и Карабек налил себе литровую кружку доверху.

Тут я приступил к делу.

Я пространно объяснил, что ТОЗ должны сами проверять, как лучше сеять и какие выбирать семена, и предложил заключить договора.

Станция дает бесплатно семена, будет показывать и помогать. Летом мы поможем вспахать целину трактором, очистим семена. ТОЗ, со своей стороны, будут точно выполнять правила закладки опытов, будут вовремя сеять, поливать, косить, помогут нам лошадьми для переброски себе и нам семян из Каратегина, впервые заложат навозные кучи и будут собирать золу для удобрения своих полей. Эти удобрения они вывезут на свои опытные поля и запашут землю по нашим указаниям.

— Урожай весь возьмут себе.

Эту фразу Карабек повторил раза четыре. На всех это произвело огромное впечатление.

— Но нам необходимы и лошади, чтобы перевалить через перевал, доставить в Каратегин ячмень и привезти обратно семена пшеницы…

Тут все задумались и замолчали. Старики перешептывались. Стало тихо. В это время откуда-то донесся очень отдаленный глухой гул. Может, это был ветер, но невольно все повернули головы к двери.

— Горы, — сказал кто-то. — Перевалы закрыты. Дорог нет.

Это как будто сразу напомнило о приближении грозной распутицы. Тень тревоги и заботы легла та лица; все заспешили, и я опять вспомнил странную ярмарку. Веселье как рукой сняло. Киргизы прощались и уходили к своим караван-сараям, чтобы уехать поскорее из Дараут-Кургана по своим селеньям.

В помещении осталось несколько человек, которые согласились раньше идти с нашим караваном. Они переглядывались с нерешительным видом, говорившим, что они непрочь были бы нарушить наш уговор.

— Единственный путь — через Голубой берег… — нерешительно произнес кто-то.

— Голубой берег, Голубой берег! — заговорили все с каким-то страхом вполголоса. — Ого! Скоро наступит время падающих камней…

Опять я слышал об этом странном Голубом береге! Неведомая сила, заключающаяся в этом названии, казалось, готова была поколебать моих будущих спутников. Это, наверное, понял и Барон — он вдруг ожил. Став в дверях, он показывал рукой на далекие горы, гримасничая и тараща глаза.

— Ай, ай, ай, — говорил он, — вы никто не ездил Голубым берегом. Вы не знаете, что это…

— Я знаю, что такое Голубой берет, — вдруг сказал кто-то громко за его спиной.

Вошедший был высок — он заслонил собой всю дверь, и в первую минуту нельзя было разобрать его лица в темноте.

Потом, вглядевшись, все увидали вдруг, что это… Джалиль Гош. На голове его белела повязка, из-под марли смотрели на всех собравшихся черные суровые глаза. Он презрительно молча оттолкнул Барона в сторону, даже не посмотрев на него, и шатнул в комнату. Барон умолк, съежился и сейчас же куда-то исчез.

— Джалиль Гош! — воскликнул я. — Ты уже встал? Зачем это?

Но, взглянув на него, я понял, что такому здоровяку незачем задавать подобные вопросы: это настоящий сын дикой природы, он, как медведь, вставал, когда стояли ноги: раны его заживали на ходу.

Не отвечая на вопрос, он кивнул на дверь, и мы вышли. Был вечер. Перед нами расстилалось притихшее селение; снега, следы ушедшей ярмарки, площади, покрытые навозом, точно большой костер, разметенный ветром. Далеко за кишлаком выходила в степь длинная цепочка каравана. Все это окружали снега. Они уходили в синеву, а там за синевой поднимались стены гор; на западе они простирались иссиня-черной полосой, а на востоке ослепительно сверкали в вечернем закате.