Обезьяны, обезьяны, обезьяны... - Пожарицкая Наталья Михайловна - Страница 25

Другие обезьяны орангутанов побаиваются. И при виде их бросаются врассыпную. В том числе и гиббоны.

Самые симпатичные существа в семье орангов, разумеется, малыши. Рыженькие, пузатенькие, с нимбом редких золотистых волосенок над высоконьким лбом и выразительными темными глазами. Они, как и все дети, резвы, шаловливы и много времени проводят в играх. Вот как об играх орангутанов-подростков пишет молодой антрополог А. Созинов.

«...Дождь ореховой скорлупы обрушивается на меня. Поднимаю голову — Сума. Сидит с независимым видом посреди вольера и смотрит в сторону. А из другого угла клетки ко мне подкрадывается Боно с пучком сельдерея. Только я отворачиваюсь, сельдерей падает на тетрадку.

Боно и Сума — детеныши орангутана. Им по пять лет. Они совсем еще малыши, но по силе и ловкости не уступают взрослому человеку. Познакомиться с ними не трудно. Надо пойти в Московский зоопарк, в обезьянник, к клетке, перед которой установлена табличка «Орангутан».

Молодые орангутаны — жизнерадостные, озорные существа. Они очень любят играть и резвиться. Прыгают, бегают наперегонки по ветвям деревьев и борются.

Мои подопечные — Боно и Сума — мало чем от них отличались. Разве только тем, что каждый из них к своим четырем-пяти годам уже попутешествовал.

Боно — урожденный техасец. Он родился в зоопарке в американском городе Браунвиль. Прожил там около года, а затем его перевели в один из немецких зоопарков. В 1975 году Боно прибыл в Москву. Здесь его уже ждала Сума.

Сума — дикарка. Ее родина — тропические леса Суматры.

У Боно синеватая рожица с реденькой апельсинового цвета бородкой, длинная темно-рыжая шерсть на спине и плечах, короткие ноги, большой живот и длинные руки-крюки. Сума покрупнее, и шерсть у нее посветлее. Весь день обезьяны играют или занимаются физкультурой. В просторной светлой клетке множество перекладин и лесенок. Один из любимых гимнастических снарядов малышей-орангов — старая автомобильная покрышка, подвешенная на цепях. Особенно любит эти качели Сума. Раскачивается на них она не совсем обычно. Ухватится за шину руками, отойдет к стене, с силой оттолкнется ногами и летит. В полете зацепится за покрышку ногами, а руки отпустит. Так вверх ногами и качается.

Иногда поступает и по-другому. Обхватит шину своими длиннющими руками и начинает ходить с ней в обнимку по кругу. Цепи, на которых висит шина,— закручиваются. Потом отпустит шину — цепи начинают стремительно раскручиваться. Тут обезьяна и прыгает на качели, которые теперь превратились в вертушку.

Часто Боно и Сума играют вместе. Кувыркаются, борются, катаются на полу, играют в пятнашки, прыгая с перекладины на перекладину и догоняя друг друга. Зачинщица всегда Сума. Начинается, к примеру, с того, что за завтраком она не съедает свою порцию морковки и не выкидывает огрызки яблок. Припрячет все до поры до времени, ждет, пока Боно расправится с завтраком. Долго ждать не приходится. В два счета убрав все

подчистую, Боно усаживается подальше в угол с видом философа. Устроится поудобнее и мудро смотрит на посетителей, которые порой ведут себя, увы, даже глупо: стучат по стеклу, корчат обезьянам рожи, дразнят их и смеются — то ли над обезьянами, то ли над собой. И пока Боно пытается разрешить эту непосильную для него задачу, что-то падает ему на голову. Огрызок яблока, недоеденная морковка, снова яблоко летят в ошеломленного Боно. Это Сума реализует остатки своего завтрака. Как только боеприпасы кончаются, она тут же удирает в свой домик.

Боно мудр и спокоен. Подбирает снаряд-морковку и с аппетитом жует ее, громко чмокая, то и дело оттопыривая нижнюю губу и скашивая глаза, чтобы рассмотреть жвачку. А Суме неймется. Она прыгает на шину-качалку, отталкивается и на лету толкает приятеля, стараясь повалить его на пол. Боно ничего не остается, как принять вызов. Вихрем налетает он на подружку, и через минуту разобрать ничего невозможно. По полу катается живой рыжий клубок. То мелькает синяя рожица Боно — в глазах удивление. То Сума хватает свою ногу в полной уверенности, что это нога Боно. Пыхтят, сопят, вскрикивают. Наконец победитель выявлен, и оба расходятся, довольные каждый собой. У обоих в шерсти оранжевые бусинки. Боно так и не успел дожевать свою морковку.

Азартная беготня сменяется отдыхом. Сума и здесь что-нибудь придумает необычное. Уцепится ногами за перекладину, руки свесит, глаза прикроет и покачивается, словно маятник стенных часов. Боно вполне устраивает сон на сколоченной из досок площадке.

День малышей заполнен до предела. То завтрак, то сон, то игра, то врачебный осмотр, то наблюдения за посетителями зоопарка, то, наконец, уборка жилья. Конечно, настоящую уборку делают служители зоопарка. Но Боно — он весьма хозяйственный — не прочь иногда помочь им. При этом он лихо копирует действия служителей, внося при необходимости поправки. Увидев однажды, как служитель моет пол перед его клеткой, Боно моментально вылил из своей миски воду. Правда, тряпки у него не было. Но разве огромный пучок сельдерея не заменит ее? И Боно начал усердно размазывать сельдереем лужу по всей клетке, подражая движениям служителя и часто поглядывая на него.

Способность к подражанию и элементарному мышлению характерна для всех человекообразных обезьян. Орангутаны — не исключение. Некоторые исследователи утверждают, что орангов можно без особого труда научить сидеть за столом, есть вилкой, наливать и пить молоко из чашки. По данным американского ученого Хорнадея, который специально исследовал поведение и орудийную деятельность обезьян, орангутана можно выучить ездить на велосипеде, забивать гвозди молотком, отпирать и запирать ключами замки.

В опытах Хорнадея один из орангутанов из связки различных ключей выбирал нужный ключ с такой же легкостью, как и человек. Это говорит о том, что у орангутанов хорошая память».

ГЛАВА ВТОРАЯ

Горилла, горилла, горилла

Летом 1970 года после долгого перерыва я снова приехала в Сухумский питомник. Теперь — из-за горилл. Трудно представить себе приматолога, который не мечтал бы понаблюдать этих обезьян. Я не была исключением. Однако лишь когда в Институт экспериментальной патологии и терапии АМН СССР в Сухуми доставили гориллят, мечта моя сбылась.

Гориллят было двое. Мне особенно запомнился один. Каждому, кто попадал на территорию института, увидеть его было несложно. Надо было подойти к светлому зданию, опоясанному балконами и крикнуть:

— Бола!

И тогда на втором этаже под нижнюю перекладину решетки одного из балконов просовывалась черная лоснящаяся физиономия горилленка. Это и был Бола. Назвали его так в честь Бориса Аркадьевича Лапина, взяв первый слог от имени «Бо», второй слог от фамилии «Ла».

— Они, конечно, не признают поначалу вас.— Николай Сергеевич Асанов, заведующий зоотехническим отделом института, щелкнул замком, пропуская меня на балкон.— Особенно Бола... Бола!

Балкон был пуст. Солнце еще не успело добраться до этой половины дома, и гориллята отсиживались в тепле.

— Бола! Принимай гостей!

В люке, соединяющем зимнюю резиденцию гориллят с балконом, показалась приземистая фигурка. Крупная голова. Мощные плечи. Отливающая блеском черная шерсть.

На коротких, кривоватых ногах горилленок поднялся во весь рост. Мягкие темно-карие глаза умно и внимательно глянули на меня.

— Ну, иди сюда!

Я отворила дверь клетки.

Опираясь о пол костяшками согнутых пальцев рук и плотно ступая на всю подошву, Бола обошел вокруг меня, остановился напротив, шевельнул широкими ноздрями и смешно потряс головой. На всякий случай я тоже тряхнула волосами. Кто знает, может, на горилльем языке это жест приветствия. Тогда Бола подошел ко мне вплотную, заложил свои длинные руки мне за шею (сам-то он едва доставал мне до пояса), подтянулся и, обхватив клещами ног мою талию, прижался своей физиономией к моей.