Я-злой и сильный (СИ) - "Андрромаха" - Страница 9

Кэп посмотрел на Рыжего новыми глазами.

- Ого, какой ты!... А если с самым главным поговорить?

- Я ходил к главврачу. Он сказал: «утомило меня ваше хирургическое отделение. Как пауки в банке». А я ни с кем грызться не хочу. Я работать хочу. Спокойно.

Кэп ссыпал в раковину тарелки и включил кран. Артём пил пиво, задумчиво глядя в окно на мокрые тополиные кроны.

- …Холодное в этом году лето, правда?

- Ага! – кивнул Кэп. – На неделю потеплело, потом снова дождь.

- Ты плавать умеешь?

Кэп промолчал. Но Артём вскинул голову:

- Лёш, ты не обижайся, я – серьезно. Тебе надо плавать. У тебя руки сильные, тебе легко будет.

- Где плавать-то – в ванне?

- Нет. Надо будет на Десну поехать, на пляж. Когда потеплеет.

- Ты волейбол смотришь? «Белогорье»* сегодня играет, - сказал Кэп, заканчивая с посудой.

- Смотрю, - ответил Артем.

- Врешь! – Кэп обернулся недоверчиво.

- Правда! Я за «Зенит» болею, там Алекно* - суперстар!

- Извращенец! – хмыкнул Кэп. – Болеть надо за свой регион. Вон Мусэрский* – суперстар! А сегодня они «Локомотив» сибирский вздуют. Идем!

Они сидели перед теликом на Кэповой кровати. Пиво кончилось. «Белогорье» продуло. Нужно было прощаться, но Кэпу хотелось чего-то еще от сегодняшнего вечера. Чего-то, в чем он не желал признаваться и чему не смог бы подобрать названия. Щелкая пультом телевизора и медля включать свет в тонущей в сумерках комнате, он вдруг подался чуть вбок и накрыл своей ладонью лежащую на покрывале Тёмкину руку. Тонкие пальцы вздрогнули, попытались выскользнуть. Но Кэп властно придавил их сверху. И – сам захлебнулся от неожиданной нежности, взмывшей в нем волной и теснящей дыхание. Это была ласка, признание, открытие для него самого. Он бережно водил пальцами по острым косточкам, по которым считают месяцы: «январь, март, май». Ему хотелось сжать их, хрустнуть со всей силы, но не со злости, не чтоб причинить боль, а чтоб заявить свои права и выразить странное, сильное и одновременно беспомощное чувство, которому не полагалось имени. Артём замер под этой целомудренной стыдливой лаской. Даже его дыхания не было слышно. Кэп вдруг опомнился, оттолкнул от себя узкую ладонь и сказал хрипловатым голосом:

- Позвонишь завтра вечером, ладно? Что и как на работе?...

Артём молча кивнул, встал и через две минуты уже щелкнул за собой входной дверью.

* * *

Скрутило Кэпа не по-детски. Правда, которую он скрывал от самого себя, обрушилась на него неумолимо и жестко: он влюбился. Вот в этого рыжеволосого щуплого парня, такого непростого и разного: застенчиво мнущегося у порога, вышедшего с «крамольным» плакатом против тысячи десантников, не умеющего наладить отношения с собственными родителями, делающего сложные операции и болеющего за судьбу совсем чужого ему ребенка…

У Кэпа сердце начинало сбоить, когда в дверях раздавался долгожданный звонок. И хотелось не скомканного быстрого перепихона. Чёрта с два! Хотелось, встречая Артёма, зарываться лицом ему в живот, тискать, увлекая к себе на колени. Хотелось увидеть, какими станут серые глаза, если наклониться к ним с поцелуем. Хотелось, раздевая, подтрунивать над Тёмкиным смущением, шептать смешные нежности в краснеющее ухо и ерошить мягкие вихры. Хотелось защищать его, поехать в клинику и вцепиться в глотку всем его недоброжелателям. Но всего этого было – нельзя! Артём был мужиком. Единственное, что было можно – спокойно дружить. Всё остальное – позор, которого Кэп позволять себе не собирался.

- Нам надо расстаться! – репетировал он серьезный разговор, бреясь перед зеркалом в ожидании Тёмкиного визита. – Ты – отличный парень, но траха между нами больше не будет. Я тебя не люблю. …Чёрт! – матерился он, порезав щеку дрогнувшей рукой. И огорченно спрашивал у своего отражения: – Как говорить такое, а?

Как назло, у Артёма продолжались проблемы на работе. Операцию, к которой он месяц готовился, провести ему не дали. Прооперировал девчушку другой доктор. Состояние ребенка было нормальным, но сустав так и не восстановился. Артём казнил в этом себя:

- Это я мамашу уговаривал... А результата – ноль!

- Ты не виноват, – вступался Кэп, – тебя же отстранили!...

- Это ТЫ говоришь? – огорченно перебивал Тёма. – Ты что - не знаешь, что такое еще одна дополнительная операция!? Тем более для крохотного человечка.

Про операции Кэп знал всё. И незнакомую малышку ему было по-настоящему жаль.

Артём приходил через день. Они ужинали, смотрели телик. Вместе искали в интернете информацию о протезах. Секс у них теперь бывал не каждый раз: Кэп начал его сторониться. Ему всё труднее было держать отрешенную маску. Он боялся не выдержать, дать себе волю, затискать, исцеловать хрупкие плечи, признаться в чувствах и, как ему казалось, потерять лицо. Зато, проводив Артёма до порога, Кэп открывал порносайт, переходил в лёгкую эротику и долго, едва ли не часами, смотрел романтичные ролики с томными и нежными поцелуями…

Не ко времени кончились деньги. От слова «совсем». На последние «медяки» Кэп купил пачку сигарет и батон. До пенсии осталась неделя. Если бы не Рыжий, он досидел бы на пшёнке с подсолнечным маслом. Во-первых – не барин. Во-вторых – не привыкать! Но перед Рыжим за свою нищету было стыдно. Правда, Артём как-то раз попытался внести свой финансовый вклад, но Кэп расставил все точки над “i” однозначно и четко.

В тот вечер они смотрели футбол. Матч был нервным,  пиво кончилось уже к перерыву.

- Давай сгоняю? – предложил Артём.

Кэп кивнул:

- Давай! – и вытащил двести рублей из ящика серванта.

- У меня свои, - пытался отмахнуться Тёма.

Но Кэп нахмурился и отрубил:

- Значит, так. Когда я буду у тебя в гостях, ты подашь фламбе, коньяк «Наполеон» и прочие суши в коробочке. А пока здесь я – хозяин, и денег с гостей не беру.

Спорить у Рыжего кишка была тонка.

* * *

Так относиться к деньгам Кэпа научили в госпиталях.

В военном санатории врач-реабилитолог Ирина Александровна вела занятия для группы из четырех человек: кроме Кэпа - шебутной одноногий осетин Гацыр, апатичный, почти полностью парализованный москвич Влад и танкист Денис с обгоревшим лицом.

- Запомните, мальчики, - говорила Ирина Александровна, - вы должны себя полностью обслуживать и содержать. У каждого из вас - здоровые, сильные руки. У каждого - пенсия. И пока вы знаете, что можете купить продукты, приготовить еду, принять душ и постирать одежду, вы – нормальные люди. Обычные. Как все. Каждый из вас научится жить со своей проблемой, и каждый найдет свое счастье, - она переводила взгляд с одного молодого лица на другое: - Расскажите, как вы представляете Счастье? Чего вы достигнете за первый год «мирной» жизни?

- Мой брат живет в Геленджике, – охотно делился Гацыр. – Он отдаст мне свой опель: там две педали, я смогу его водить. Буду таксовать в аэропорту, заработаю на немецкий протез.

Ирина Александровна кивала, поворачивалась к Владу:

- А ты? Что будешь делать дома? В Москве ведь такие возможности!

- Буду лечиться, - покорно «фантазировал» Влад. – Встану на ноги. Женюсь.

Кэп старался тянуться за ними в своих планах. И только Денис, упрямо глядя в сторону своими странными глазами со сгоревшими куцыми, незакрывающимися веками, молчал.

- Денис, ну представь что-то хорошее. Пусть не через год, пусть – завтра. Пусть – сегодня вечером. Чего ты ждешь? Чего тебе хочется?

- Вечером на ужин будет рыба, - сдавался Денис. – Я люблю есть рыбу, это будет хорошо.

Ирина Александровна касалась пальцами его локтя:

- Ну, молодец. Это – тоже хорошее.

А после занятий звонила по местному телефону поварихе:

- Мариш, что там у тебя на ужин? Ты можешь одну рыбу приготовить – для этого обгоревшего, из третьего корпуса, Рябинин фамилия, номер стола – не знаю. Сделай, а? Не спасем пацана…

Судьба с каждым из них распорядилась по-своему. За Владом приехала мать с готовыми визами и билетами в Израиль, где уже оплачено было лечение в клинике с мировым именем. Гацыра накрыли фантомные боли, и он с кавказским темпераментом скандалил в ординаторской, требуя обезболивание, грозил всех убить и ломал стулья. Неделю после этого лежал в госпитале, вернулся оттуда бледным, притихшим. Извинялся перед врачами и сестричками и таскал им пышные букеты. Денис пытался покончить с собой, его вынули из петли и, по слухам, перевели в психиатрию.