Преданная - Рот Вероника - Страница 20

Несколько секунд я растерянно смотрю на него. Выходит, моя мама была здесь: ходила по этим коридорам, наблюдала за жизнью города на экранах. Может быть, она даже сидела на этом стуле и ее ноги проходили по этим плиткам? Мне начинают мерещиться какие-то невидимые прежде приметы ее присутствия на стенах, столах, дверной ручке… Я сжимаю край сиденья под собой и пытаюсь привести в порядок свои мысли, потом спрашиваю:

— Все же, о каком таком кризисе вы говорите? Чего-то я не понимаю.

— Я имел в виду события, связанные с убийствами дивергентов. Помнишь, это когда один из эрудитов начал их убивать? — уточняет он — Как его звали? Нор… Норман?

— Нортон, — подсказывает Мэтью. — Предшественник Джанин. Вроде бы он рассказал ей о своей идее уничтожения дивергентов как раз перед тем, как у него приключился сердечный приступ.

— Точно. Спасибо, Мэтью. Мы послали Натали разобраться на месте в ситуации и прекратить убийства. Мы не предполагали, что она останется там надолго, но она принесла огромную пользу. До этого случая мы никогда не посылали в города своих агентов. А Натали, помимо прочего, устроила свою личную жизнь, родила тебя.

— Но когда я проходила инициацию, дивергентов уничтожали, — морщусь я.

— Ты знаешь только о тех, кто погиб, — возражает Дэвид, — но не о тех, кто был спасен. Некоторые здесь, в Бюро. Ты ведь встречалась с Амаром? Он один из таких. Впрочем, кое-кого пришлось отстранить от участия в эксперименте: им было слишком тяжело наблюдать за друзьями и любимыми. Такие обрели свою судьбу за пределами Бюро. В общем, твоя мать выполняла очень важную работу.

Ага, а еще она много врала. Интересно, знал ли правду мой отец? В конце концов, он был лидером альтруистов, а значит, одним из хранителей Истины. Что, если она и замуж за него вышла исключительно по долгу службы? Значит, вся их любовь была сплошной ложью…

— Выходит, она не родилась лихачом? — спрашиваю я, стремясь разложить по полочкам нагромождение правды и вранья.

— У нее уже имелись татуировки, когда она впервые попала в город. Мы сочинили легенду о ее происхождении из семьи лихачей. Ей тогда исполнилось шестнадцать лет, но мы решили, что ей должно быть пятнадцать, чтобы у нее оставалось время для адаптации. Наше намерение заключалось в том… — он умолкает. — Нет, ты должна сначала прочитать документы. Мне сложно разбирать дело такой давности.

Как по команде, Мэтью открывает ящик стола и достает плоский кусок стекла.

— Это планшет, — поясняет он.

Мэтью дотрагивается до него пальцем, и на нем появляется изображение. Он протягивает планшет мне. Он тяжелее и прочнее, чем казался на первый взгляд.

— Не беспокойся, его очень сложно разбить, — улыбается Дэвид. — Наверное, сейчас ты бы хотела вернуться к своим. Мэтью, не могли бы вы проводить мисс Прайор обратно в отель? Мне еще нужно кое-что сделать.

— А мне, значит, нет? — притворно возмущается Мэтью и подмигивает мне. — Шучу, сэр.

— Спасибо, — говорю я Дэвиду, прежде чем он уходит.

— Не за что. Если у тебя возникнут какие-то вопросы, можешь смело обращаться ко мне.

— Ну что? — произносит Мэтью.

Он высок, примерно одного роста с Калебом, и его черные волосы взъерошены как-то по особому. Похоже, он потратил бездну времени на то, чтобы добиться впечатления, будто только что встал с кровати. Под темно-синей формой он носит обычную черную футболку. На шее болтается черный шнурок, когда Мэтью глотает, шнурок двигается вместе с кадыком.

Мы спускаемся вниз. Народу в коридорах поменьше. Кто-то отправился на завтрак, а кто-то вернулся к работе. Похоже, они здесь спят, едят, трудятся, заводят семьи и детей, живут и умирают. И это место моя мать когда-то звала своим домом.

— Мне было интересно, рассвирепеешь ли ты, когда обо всем узнаешь, — усмехается он.

— Жди не дождешься, — огрызаюсь я.

Мэтью пожимает плечами.

— Я бы психанул. Ладно, хватит.

Вижу табличку: «ВХОД В ОТЕЛЬ». Прижимаю планшет к груди. Побыстрее бы рассказать Тобиасу о своей матери.

— Слушай, одной из вещей, которыми мы занимаемся, является генетическая экспертиза, — произносит Мэтью. — Ты бы не стала возражать, если бы мы с моим боссом проанализировали твои гены? Твои и того парня, сына Маркуса Итона.

— Зачем?

— Так, любопытно, — отвечает он. — Мы еще ни разу не проводили анализ на поздней стадии эксперимента. В тебе и в Тобиасе есть что-то странное.

Я вопросительно поднимаю брови.

— Ты проявила феноменальную сопротивляемость сыворотке, а у большинства дивергентов такой способности нет, — поясняет Мэтью. — А Тобиас способен противостоять симуляциям, несмотря на то, что по некоторым своим характеристикам он не является дивергентом.

Я замираю в нерешительности. Но на лице Мэтью — выражение почти детского любопытства, столь близкого мне, и я говорю:

— Спрошу у Тобиаса, согласится ли он. Сама я готова. Когда?

— Что, если сегодня? — предлагает он. — Я зайду за тобой через час или через полтора. Ты не сможешь без меня попасть в лабораторию.

Согласно киваю и чувствую возбуждение. Все это напоминает чтение дневника моей матери. Скоро я, наконец-то, раскрою ее секреты.

18. Тобиас

Немного странно видеть малознакомых тебе людей с утра пораньше. Когда глаза еще сонные, а на щеках виднеются отпечатки складок подушки. Кристина по утрам — веселая и довольная, Питер — хмурый, а Кара на любой вопрос отвечает исключительно бурчанием и мычанием, пока не доберется до вожделенного кофе.

Я принимаю душ и переодеваюсь в одежду, которую для нас приготовили. Она не сильно отличается от той, к которой я привык, но цвета хаотично перемешаны. Напяливаю черную рубашку и синие джинсы, пытаясь убедить себя, что все в порядке. Дескать, я адаптируюсь.

Кстати, сегодня допрашивают моего отца.

Возвращаюсь и вижу Трис. Она сидит на самом краешке своей раскладушки, как будто в любой момент готова вскочить на ноги. Прямо как Эвелин. Беру кекс с подноса с завтраком, который нам принесли.

— Доброе утро.

— Привет, — здоровается она, потягиваясь. — Зоя обнаружила меня у той большой скульптуры и передала, что Дэвид хочет со мной пообщаться.

Она показывает мне стеклянный экран, лежащий на койке рядом с ней. Едва она прикасается к его поверхности, он загорается, и я вижу какой-то текст.

— Он называется планшет. Тут файлы моей матери. Она писала дневник, коротенький, к сожалению, но хоть что-то, — Трис пересаживается поудобнее. — Я сама еще не читала его.

— А почему? — удивляюсь я.

— Не знаю, — она откладывает плоский экран в сторону, и он автоматически выключается. — Наверное, боюсь.

Дети в семьях альтруистов редко когда могут сказать, что хорошо знают своих родителей. Они вечно закованы в серую броню самоотверженности и верят, что раскрывать свое «я» значит потворствовать своим слабостям. Этот возникший из небытия кусочек жизни матери Трис, первая и последняя возможность для дочери узнать правду.

И я прекрасно понимаю, почему Трис держит экран как магический артефакт, способный исчезнуть в один миг. И почему она медлит. То же самое я чувствую, думая о суде над моим отцом.

Калеб устроился в противоположном конце комнаты и с видом обиженного ребенка мрачно хрустит хлопьями.

— Ты собираешься показать ему? — киваю я на планшет.

Трис глухо молчит.

— Я не большой его поклонник, — продолжаю я, — но в данном случае… ты действительно не имеешь права скрывать от него информацию.

— Ну да, — довольно сухо отвечает она. — Но сперва я сама все прочту.

С ней не поспоришь. Мне тоже приходилось многое скрывать. Желание делиться чем-то с другими — что-то абсолютно новое и непривычное для меня.

Она сопит и отламывает кусочек от моего кекса. Я щелкаю пальцами, и она отдергивает руку.

— Эй! Такое впечатление, что в тебе куда больше, чем пять футов.

— И ты теперь беспокоишься, как бы самому не укоротиться? — смеется она. — Баста.