Свидетели - Гурьян Ольга Марковна - Страница 9

— Что за чепуха! Ходишь и подбираешь всякие сплетни и слухи,— говорю я и поскорей ухожу из кухни. Но, конечно, хотя нельзя верить всему, что болтают слуги, я все-таки волнуюсь в ожидании завт­рашней гостьи.

На другое утро я надеваю свое лучшее платье, очень дорогое, оно досталось мне еще от свекрови. Из брабантского сукна цвета корицы и по подолу и вороту отделано рытым бархатом. И я убираю волосы под головную повязку из самого тонкого полотна и располагаю ее красивыми складками так, чтобы они прикрыли мне лоб, и подбородок, и шею. Потому что я не такая, как некоторые дуры и неряхи, у которых волосы торчат из-под покрывала, и ворот рубашки вылезает из-под ворота платья, и все так измято, что противно смотреть. А когда им укажешь на это, они отвечают, что так они заняты, и прилежны, и работящи, и скромны, что некогда им заботиться о своей внешности. Но всё это ложь, и просто они лентяйки, и нет у них чувства собственного достоинства. Моё хозяйство не меньше их, а я никогда не забываю по­мыть руки и лицо, и причесаться, и надеть кольца на пальцы.

И тут я слышу конский топот под окном, и хотя мне очень хочется выглянуть, но я сдержала себя, потому что я не из тех, которые вечно торчат у окон приплюснув нос к стеклу.

Я выхожу в залу и стою, сложив руки на поясе в ожидании гостей.

Они вошли, и сперва мне показалось, что никакой девушки среди них нет. А впереди шел молодой человек в серых чулках и камзоле, а поверх камзола черный кафтанчик, и волосы у него были подстрижены  по шею и голова не покрыта. Но, присмотревшись, я поняла, что это и есть девушка Жанна из Домреми.

Она подошла и протянула мне руки, и я сразу полюбила ее.

За ужином она ела умеренно и вежливо, изящно держала ложку и не клала локти на стол. Ей всё понравилось — и угри в соусе, и черный кровяной пудинг, и говядина, тушенная с гвоздикой, перцем, имбирем, корицей и миндальными зернами. И бланманже, и тоненькие сладкие вафли, и варенье из моркови в меду.

После ужина я отвела ее в комнату Дамы с собачкой и, собравшись с духом, спросила:

— Прошу вас извинить меня, я спрашиваю без намерения обидеть. Верно ли, что вы слышите голоса с неба?

Она ответила:

— Истинно это так! И они повелели мне идти к дофину, чтобы он дал мне войска, и я освободила бы Орлеан, и короновала дофина в Реймсе, и изгнала англичан из нашей земли.

Я опять спросила:

— Прошу вас, если это не тайна, откройте мне: вы их только слышали или видели тоже? И какие они из себя?

На это она ответила:

— Милая дама, не могу вам ответить подробно, потому что это мне запрещено. Скажу только, что я видела их так ясно, как вижу ваше лицо.

Тогда, собравшись с духом, я снова спросила:

— Прошу вас, не взыщите за мой нескромный вопрос: почему вы ходите в мужской одежде?

И она ответила:

— Я понимаю, что это кажется вам странным. Но так мне следует делать, потому что я должна но­сить оружие и вооруженной служить моему дофину, и поэтому я принуждена соответственно одеваться. И также, когда я буду среди мужчин в мужской одежде, они не станут обращать на меня внимание и я верней сохраню мою скромность и в мыслях и на деле.

Я поняла, что она права, и больше ни о чем не спрашивала.

Позже, когда я села чинить рубашку моего мужа, она присела на скамью подле меня и сказала:

— Милая дама, дайте и мне работу, чтобы я мог­ла помочь вам. Не бойтесь, что я не сумею. Моя мать учила меня шить, и я думаю, что не найдется жен­щины в Пуатье, которая смогла бы научить меня лучше.

Я дала ей иглу и нитки, и, по правде сказать, ни разу не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь делал такие ровные и мелкие стежки.

От этого я полюбила ее еще больше и подума­ла: «Я хотела бы, чтобы она была моя родная сестричка».

На другое утро при­шли ученые господа, и мой супруг встретил их, а я направилась на кух­ню позаботиться об уго­щении. Но Томазины на кухне не было, и служанок я тоже не могла найти.

Наконец я увидела их всех в проходе около комнаты Дамы с собач­кой.

Они теснились у щелки дверей, прикладывая к ней кто глаз, кто ухо.

Я возмутилась — подслушивать, подглядывать в порядочном доме!

Я шепотом сделала служанкам внушение, и они смущенно удалились. Но Томазина не двинулась с места.

Я шепотом приказала:

— Томазина, ступай на кухню.

Но она зашептала мне на ухо, обдавая меня жа­ром своего дыхания и запахом кушаний:

— Ничего-то вы, хозяйка, не знаете...

Я повторила:

— Томазина, сейчас же ступай на кухню!

Она нехотя ушла, и я осталась одна у закрытой двери.

Дверь была прикрыта неплотно, и я, хоть и боролась с собой, не сумела удержаться от искушения и тоже прильнула глазом к щелке. Что же я увидела...

В креслах сидели полукругом духовные и свет­ские ученые господа: и Сегэн, монах-доминиканец из Лимузина, и другой Сегэн, монах-францисканец, и Эймери — доминиканец, лектор теологии в нашем университете, и Ломбар, профессор юриспруденции, и многие другие, и многих из них я знала в лицо, но никогда еще они не бывали в нашем доме.

Я понимала, что мне приличней уйти, но любо­пытство приковало меня к месту, и я стала слушать.

Толстый Сегэн-лимузинец вел допрос, и смешно было слушать его неправильный южный говор, как он скрипел, и свистел, и щелкал, и так длинно растя­гивал свои «о».

Он расспрашивал Жанну про ее голоса:

— А на како-о-ом языке о-они го-о-оворят?

А Жанна отвечает:

—Да на более чистом, чем вы.

И Эймери-домпниканец говорит ей:

— Вы уверяете, что бог хочет спасти Францию от гибели. Но если это так, то нет ему необходимости в войске.

А она отвечает:

— Войска будут сражаться, а бог пошлет победу.

И было удивительно слушать, как она откровен­но и смело отвечает этим ученым господам, а сама, простая крестьянская девушка, грамотна не больше меня, «А» от «Б» не может отличить.

Я еще немного послушала, а потом вспомнила, как много дел не сделано по хозяйству, и тихо ушла.

Еще несколько дней прожила она в нашем доме, и каждый день ее допрашивали и даже послали гон­ца в Домреми, на ее родину: нет ли за ней каких-ни­будь дурных поступков или речей? Но оттуда пришли самые благоприятные известия.

Наконец судьи признали, что ни в чем не могут ее обвинить, и постановили, что ей можно доверить войска и действует она от добра, а не от зла.

И она покинула наш дом и, счастливая, вернулась в Шинон.

А нам никогда не забыть ее доброты, и ласки, и тихой радости, и приветливой речи. О, милая Жанна!

Глава десятая

ГОВОРИТ СТАРИК ИЗ ПУАТЬЕ

Я — старик из Пуатье. Я такой старый, что уже никто не помнит моего имени, но некоторые назы­вают меня «старик, который видел счастье». А поко­роче просто «Эй, Видел-Счастье».  

Это было очень давно, но я уже тогда был совсем старенький. В солнечный весенний денёк я вышел погулять. Но не успел немного пройти, у меня заны­линоги.

Дай, думаю, пройду до угла улицы Сент-этьен. Там есть невысокая каменная тумба. Дойду до нее, сяду и отдохну.

Добрался я до этого угла, вижу: перед домом Роз конюхи держат под уздцы оседланных коней.

Дай, думаю, постою немного. Может быть, я еще что-нибудь увижу.

Я стою, оперся на свой посох. Вижу, открывают­ся двери в доме Роз, и оттуда выходят господа в до­рожной одежде. А впереди молодой человек вроде пажа, в сером камзоле и чулках и черном коротком кафтанчике, а голова непокрытая. И лицо у него такое счастливое, сияет, все золотое от солнца и счастья.