Свидетели - Гурьян Ольга Марковна - Страница 5

— Все это я без вас знаю, — говорю я.

— И пока дофин не коронован, он не король, и никто его не считает королем. Многие думают, что он даже не королевский сын и никакой не дофин. А ко­гда англичане возьмут Орлеан, а у нас нет коро­ля,— то Генрих Шестой, король Англии, семилетний ребенок, станет королем Франции и править нами бу­дут английские бароны, а мы будем их вассалы и по­корные слуги. И вы тоже, господин де Бодрикур.

— И что дальше? — говорю я и стараюсь сдер­жаться, чтобы не заорать на него.

— Нам терять нечего,— говорит.— Почему не по­пробовать? А все мои солдаты поверили в эту девуш­ку и пойдут за ней хоть в самое пекло. И если солда­ты верят в победу, они побеждают.

— Черта с два,— говорю.— Вы знаете, как англи­чане дерутся? Я был при Азенкуре, а вы не были. И англичан разбить нельзя.

— Можно,— говорит он,—Эта девушка их разо­бьет.

И тогда я говорю ему внятно и понятно:

— Тысяча чертей. И бесхвостый чертенок. И чер­това бабушка в придачу. Не верю я ни в какие чуде­са. Сто лет тянется эта война, и все сто лет нас били, бьют и будут бить.

— Со вчерашнего дня, как только появилась эта девушка, мои солдаты не пьют, не играют и не сквернословят. Разве это не чудо?

Не могу я с ним больше спорить, говорю: — Я подумаю, приходите завтра.

На третий день я просыпаюсь в расчудесном настроении. За окном снег и солнце, а в комнате тепло и печь не дымит. Я лежу и просто с удовольствие думаю, что сейчас придет этот дурачок Пуланжи. Я ему сделаю отеческое внушение и, если он не по­слушает, посажу его на часок в темницу. За один час крысы ему нос не отгрызут, разве только принюха­ются.

Пуланжи приходит с докладом, но ни словечком нe упоминает эту девицу. И раз уж он не говорит об этом, мне, сто дьяволят, не к лицу его расспраши­вать.

И так проходит целая неделя, а про эту девицу ни слуха ни духа. Однако же я замечаю, что моих  солдат будто подменили. Не горланят, не клянутся, не напиваются, и рожи у них чисто вымытые и такие постные, как у целого университета богословов.

Ах, сто чертей и маленький дьяволенок! Я просто худею от любопытства.

У меня там один молоденький дворянчик, просто­душный мальчишка лет двадцати, помощник Пулан­жи, Жан Нуйонпон из Меца. Вот он ненароком попа­дается мне на пути, и я небрежно спрашиваю:

— Какие слыхать новости?

Он говорит:

— Разве вы не знаете? Уже по всей Лорени и дальше все только говорят про девушку Жанну, ко­торую послало небо спасти нас. И старый герцог Лорень вызвал ее к себе в Нанси, чтобы она исцелила его от болезней.

— Ах,— говорю,— чертова бабушка! Так она еще и лекарь?

Тут он вспыхнул, залился краской и говорит:

— Почтительно прошу вас не смеяться над ней. Она выше пустых насмешек. Нет, она не стала лечить его. Она ему сказала, что он ведет порочную жизнь и если не исправится, то никогда не выздоровеет, а вскоре умрет.

— Хо-хо,— говорю я.— Вот он, наверное, обрадо­вался? Небось наградил ее всяческими сокровищами за такой хороший совет.

Нуйонпон хмурится и говорит:

— Он дал ей негодную лошадь, и она вернулась в Вокулёр. Ах, капитан,— говорит он и смотрит на меня убедительными глазами,— это нехорошо, что вы не хотите помочь и ей напрасно приходится терять здесь время. Она говорит, что должна добраться до дофина, и лучше сегодня, чем завтра, и лучше завт­ра, чем потом, и она все равно дойдёт до дофина, даже если ей придется истоптать ноги до самых колен. И, кроме как от нее, нам неоткуда ждать помощи.

— Сто дьяволят и старый черт в придачу,— гово­рю я.— Я человек податливый, и вы меня уговорили.

Пусть зайдет завтрашний день с утра. И вот она приходит.

Очень миленькая девушка, хотя мне и покрасивей встречались. И красненькое платьице, хоть и сшито по деревенской моде, очень ей к лицу.

Я говорю:

— Входи, входи, милочка. Не бойся.

— С добрым утром,— говорит.— А я ничего не боюсь.

— Ой-ой-ой,— говорю.— Какая ты храбрая! И се­рого волка не боишься?

— Не боюсь,— говорит,— Я пастушка. Мне нель­зя пугаться волков.

— И меня,— спрашиваю,— не боишься?

— Нет, господин капитан. Я знаю, что вы добрый рыцарь и никогда не обидите бедную девушку.

— Хе-хе-хе,— говорю.— Ни бедную, ни богатую. Особенно богатую.

— Ах,— говорит,— я знала, что вы великодуш­ный и разумный господин. И я так рада, что мы с ва­ми договорились. Ведь и так уже потеряно много вре­мени. И сейчас уже дофину нанесен под Орлеаном великий ущерб. А если я еще задержусь здесь, больше будут потери.

— Постой, постой,— говорю.— Не так быстро. Мы с тобой еще ни о чем не договорились.

— Да что там? — говорит она.— Пустяки оста­лись. Конь и латы у меня уже есть. Латы не очень красивые, но на первое время сойдут.

— Постой, постой,— говорю.— Откуда это у тебя?

— Солдаты сложились у кого сколько было, и господин Пуланжи добавил, что не хватало. Лошадка такая смирная, а латы купили старые у оружейника в городе.

— Сто чертей,— говорю,— и бесхвостый дьяволе­нок, и чертова бабушка в придачу. Выходит, ты всех околдовала?

— Пожалуйста, не ругайтесь, господин де Бодрикур. Это очень некрасиво и неприятно слушать, и я никого не околдовала, потому что я не колдунья, а простая пастушка и делаю только то, что мне говорят мои голоса.

— Ах, голоса! — говорю я.— Это что такие за го­лоса и как они с тобой разговаривают?

А она — вот дерзкая девчонка! — ухмыляется и го­ворит:

— Во-первых, они никогда не ругаются.

Ловко отбрила!

Я делаю серьезное лицо и внятно и понятно начи­наю говорить:

— Ну, милочка...

— А я не милочка,— перебивает она.— У меня уже есть латы, и я теперь солдат.

— Ладно, Жанна-солдат. Мне уже докладывали, что ты собираешься освобождать Орлеан. Теперь у тебя есть лошадь и латы. Поезжай и освободи, Я тут ни при чём.

— Нет,— говорит,— при чём. Вы должны разре­шить Пуланжи и еще двум-трем людям проводить меня к дофину, и вы должны дать мне письмо, что это вы меня послали.

— Сто чер... тьфу! Никуда я тебя не посылаю.

— Это очень нехорошо отказываться от своих слов. Вы сказали: поезжай. Значит, вы меня послали.

Ишь ты, такая козявка, а ее не переспоришь. Написал я письмо дофину, что так, мол, и так, дал ей в провожатые Пуланжи, и еще Жана из Меца, и двух солдат, Жегана и Тибо, и слугу Гюгюса. И она уехала.

Какая она была из себя?

Хорошая девочка, ничего не скажешь, очень ми­ленькая. В семнадцать лет они все как цветочки. Хо­тя мне, бывало, встречались и покрасивей.

Глава шестая

ГОВОРИТ

ГЮГЮС-ПАРИЖАНИН

Я  Гюгюс, по прозвищу Парижанин, слуга  госпо­дина де Пуланжи, и еду в Шинон, ко двору дофина.

Я еду верхом на коне. Понятно, не на отдельной лошади, а Жеган Одноглазый посадил меня позади себя в седло. И на мне новые суконные штаны, кото­рые раньше носил Пуланжи, а потом залил их жир­ным соусом, и это пятно не выводится, так он мне отдал.

Я еду ко двору дофина верхом на коне, в суконных штанах. Увидали бы меня мои парижские зна­комцы, они бы от зависти лопнули по всем швам.

Я доволен, и на моих губах улыбка. А внутри у меня что-то скребет и чешется. Как знать, что меня там поджидает за углом, да вдруг выскочит и напод­даст? В нашей жизни не бывает счастья, а одни колотушки.

Это я так потому чувствую, что, хотя я еще моло­дой, мне примерно будет лет двадцать, я эти лета не считал, но уже три года брею бороду, значит, мне около двадцати, побольше или поменьше, но я так чувствую, потому что я человек недоверчивый, ни в чем никому не поверю, уж так меня воспитала моя судьба.

Я родом из Парижа, оттого мне и прозвище Па­рижанин. Париж большой город, и там всего много. Разные там соборы, и часовни, и каменные дома на площадях. И живут в этих домах богатые господа.