Последнее пророчество - Николсон Уильям - Страница 27

Если диалог между человеком и котом происходил в молчании, то песню отшельника могли бы услышать все, кто оказался поблизости, если бы таковые нашлись. Пение также удерживало кота рядом с человеком. Со временем Дымок полюбил эти музыкальные упражнения. Например, в утренней песне было что-то от потягивания при пробуждении — бессловесная мелодия гудела и жужжала, обвиваясь вокруг дерева и призывая жизненную силу и наступающий день. Отшельник знал десятки песен. Среди них были песни для еды и песни для сна, песни для дождливой погоды и песни для солнечного света, песни от судорог и песни от расстройства желудка. Дымок жаждал услышать их все.

Так как утренняя песня близилась к концу, кот выскользнул из домика и прыгнул на одну из раскидистых веток тиса. Отыскав удобное место, Дымок улегся на ветке в ожидании завтрака, спокойный и молчаливый.

Отшельник допел песню, поднялся на ноги и потянулся вверх, достав ладонями до тростникового потолка, а затем тщательно вытряхнул свою дневную мантию. Невозможно вообразить себе более простое одеяние — длиннополая, до пят, хламида из жесткой, практически вечной шерсти с длинными свободными рукавами. Отшельник никогда не стирал ее, однако каждое утро с силой тряс одежду за окном, что, как он свято верил, не давало грязи скапливаться.

Как только отшельник вытряхнул мантию, к нему устремились птицы, живущие на дереве. Птицы поднялись в воздух с насиженных мест и затрепетали крыльями, приземляясь на ветки рядом с дверью хижины. Отшельник через голову натянул мантию, рывком расправил ее и вышел из домика на широкую ветвь, которую называл своим передним крыльцом. Здесь, в сорока футах от земли, аскет уселся на удобную выпуклость, своего рода сиденье, давно вытертую им до блеска, а птицы слетелись к нему.

Птицы любили отшельника, и больше других самые маленькие — синицы, зарянки и зяблики. Парочка дятлов, живущих на дереве, никогда не упускала случая поприветствовать человека, усаживаясь на его левое плечо. Скворцы прилетали шумными стайками, хоть и не задерживались надолго. Черные дрозды облюбовали голову отшельника, а воробьи прыгали у него на коленях.

— Доброе утро, птицы, — сказал аскет, погладив согнутым пальцем перышки на грудке зяблика. — Дни становятся короче. Скоро к нам присоединятся грачи.

Он говорил, а пичуги щебетали в ответ, склоняли набок головки и снова что-то трещали. Разума птиц не хватало на то, чтобы поддерживать разговор, но они хорошо понимали отшельника и находили интересным все, что он говорил. Птицы гордились тем, что человек выбрал их дерево. Утреннее сборище давало им пищу для раздумий на целый день и вносило в жизнь разнообразие. Отшельник понимал это и поэтому старался каждое утро сказать что-нибудь новое. Для них он был словно календарь, где на каждом развороте помещена очередная мудрая мысль. Правда, прежде всего человек получал свои дары.

Отшельник протянул руки, сложенные лодочкой, и птицы забили крыльями, отдавая аскету ежедневную дань. Со временем птицы поняли, что нравится человеку, и теперь больше не предлагали ему червячков и жуков. Каждое утро в ладони отшельника падали ягоды, зерна и семена, а также орехи, аккуратно освобожденные от кожуры. Аскет ждал, пока ладони наполнятся, затем что-то откладывал на зиму, а что-то отправлял в рот. Он жевал зерна и фрукты, протягивая руку за очередной порцией угощения. Это была его единственная трапеза за целый день, и она полностью зависела от друзей-птиц. Зимой птицы не могли кормить отшельника, потому что едва могли прокормиться сами, и он, полуголодный, впадал в зимнюю спячку до самой весны. К счастью, существовала песня от голода, благодаря которой лишения становились не так мучительны. Когда последние дары были получены и съедены, птицы снова уселись на плечи отшельника, чтобы выслушать очередную утреннюю мысль.

— Моя мать, — сказал аскет, — всегда говорила, что я прекрасный ребенок. Она сшила мне маленький голубой чепчик.

Птицы не находили ничего смешного в историях отшельника. Они не знали, что аскет уродлив. Они также не догадывались о том, что такое чепчик. Это делало слова отшельника еще более интригующими.

С верхней ветки Дымок все слышал, но никак не комментировал слова человека. Кот был занят тем, что гипнотизировал воробья. Несчастная птица поймала взгляд Дымка и уже не могла отвести глаз. Дымок прокрался к воробью, который неподвижно сидел на ветке, — птичка лишь пискнула, когда кот набросился на нее.

Отшельник услышал писк и увидел Дымка, уносящего в зубах добычу. Он покачал головой. Когда несколько минут спустя кот вернулся, человек мягко выразил свое недовольство:

— Это очень нехорошо, Дымок. Я же просил тебя не есть моих друзей.

— Но ведь мне они не друзья, — ответил Дымок, устраиваясь на коленях отшельника, чтобы спокойно переварить завтрак.

— А не мог бы ты сделать мне одолжение и есть мышей или кого-нибудь в этом роде?

— Почему я должен делать тебе одолжение?

— Ну, Дымок, к чему эти вопросы? Ты же прекрасно знаешь, я — твой друг.

— Дружба — всего лишь привычка и удобство, — промолвил кот.

— Только послушайте его! Мурлычет тут у меня на коленях!

— Человеческое тело — источник тепла.

— Человеческое тело, как же! Ты говоришь о моем теле. Ты говоришь обо мне.

— Ну, ты самый доступный в этих краях человек.

— А что ты будешь делать, когда я умру, и мое тело похолодеет?

— Как-нибудь справлюсь.

Отшельник тряхнул головой и снова принялся гладить кота сильными ровными движениями, как нравилось Дымку. Когда они познакомились, отшельник был не слишком силен в этом, однако кот научил его. Теперь Дымок получал удовольствие от поглаживаний человека. Отшельник гладил вдоль шерсти, выдерживая постоянный ритм и давление.

— И скоро ты собираешься умирать? — поинтересовался Дымок.

— Когда придет время, — отвечал отшельник.

— А, тогда понятно. Как и все в этом мире. — Кот потерял интерес к предмету разговора. — Продолжай, продолжай, не останавливайся.

Не желая расстраивать друга, отшельник ничего больше не сказал, хотя, говоря о времени, которое придет, он имел в виду вовсе не обычный порядок вещей. Человек с лицом, похожим на собачью морду, был одним из Певцов, и, как все в племени Певцов, отшельник ждал зова. В последние недели отшельник ощущал какую-то внешнюю дрожь, какие-то перемещения и вибрации в воздухе, заставлявшие его повысить бдительность.