Лунные грезы - Николсон Кэтрин - Страница 41

Корри дождалась, пока машина исчезнет из вида, и тут же, не теряя ни минуты, помчалась наверх, сполоснула лицо холодной водой и распустила волосы. Потом накинула алую шаль, схватила сумочку и отправилась на метро на площадь Оперы.

– Месье Бейер!

Карл Бейер раздраженно поднял голову. Он настоятельно просил не беспокоить его в ближайший час. Оркестранты разошлись на обеденный перерыв, а те, что остались, не смели и близко подойти, прекрасно зная характер маэстро.

– Месье Бейер!

Карл нахмурился и отложил испещренную пометками партитуру. Ему так нужно побыть одному, сосредоточиться и хорошенько подумать! Только от него зависел успех постановки. Певцы, Богом данному таланту которых он ничуть не завидовал, были беспомощны, как дети, особенно новое сопрано из Южной Америки. Но зато у него за плечами возраст и опыт. Они сделали его безжалостным и беспощадным, и в этом крылась сила Карла Бейера.

В оркестровой яме, как всегда, было светло, поэтому, Карл, обернувшись, долго вглядывался в серый полумрак. Нет ничего печальнее и тоскливее, чем пустой оперный зал солнечным полднем. Но кто-то, подобно тонкому лучику, все же пробрался сквозь тьму. Перед дирижером возникла фигурка девушки в желтом платье с алой шалью, накинутой на плечи.

– Месье Бейер? – повторила она, подходя ближе.

Он надменно воззрился на нее, отмечая раскрасневшиеся щеки и растрепанные волосы. Странно… он будто где-то видел ее. В ней есть нечто знакомое, хотя он был уверен, что никогда не встречал ее раньше. Незнакомка рассматривала его с не меньшим интересом. Дирижер нахмурился:

– Да?

Резкий австрийский акцент, от которого он никогда не пытался избавиться, очень помогал ему на протяжении всей долгой карьеры. Каждая из его весьма многообразных интонаций ценилась на вес золота. Сарказм, приказ, вежливость, неохотное одобрение… все это Бейер мог передать одним лишь словом или наклоном головы.

– Что вам угодно?

– Я хочу петь.

И тут Бейер заметил эти глаза глубокого аметистового цвета.

– Для вас.

Сердце старика упало. Он едва не позвал на помощь швейцара, чтобы тот избавил его от непрошеной гостьи, но любопытство и легкая досада, оставшаяся после утренней неудачной репетиции, заставили его передумать. Она была такой юной, полной жизненных сил, со своими непокорными волосами и пронизывающим взглядом. Теперь он понял, почему она с самого начала показалась ему знакомой. Он уже видел такие глаза у статуи греческого возничего, уголки век которого тоже были слегка оттянуты вверх.

– А почему вы решили, что я захочу слушать вас? – со зловещим спокойствием осведомился дирижер.

– Потому что в противном случае вы станете жалеть до конца жизни.

Бейер спрятал улыбку. Ее по крайней мере скучной не назовешь, эту неоперившуюся валькирию. Возможно, у нее голос, как у вороны, зато она – существо необыкновенное, это сразу видно.

Бейер кивком указал на сцену:

– У вас пять минут.

Незнакомка, не колеблясь ни секунды, быстрым гибким движением вспрыгнула на сцену. Стальной предохранительный занавес был опущен; ее лицо ярко выделялось на темно-сером фоне. Для столь молодой девушки она прекрасно держится. С неким гордым достоинством!

Карл задумчиво сощурил глаза. Такое качество можно определить двумя словами – эффект присутствия. Да, этим она щедро наделена. И станет выделяться в любой толпе.

Сердце старика забилось чуть быстрее. В ней есть что-то бередящее душу, нестандартное, необычное. Она из тех, кто готов нарушить все правила, чтобы избрать собственный путь. Многообещающее свойство!

Но конечно, ни о каком голосе не может быть и речи. Бейеру несказанно повезет, если у нее окажется слух. Она, наверное, даже умеет петь, но голосом это не назовешь. Чтобы заполнить звуком оперный зал, перекрыть игру оркестра, требуется намного больше, чем просто честолюбие: луженая глотка, легкие кита и лошадиное здоровье.

Дирижер тихо вздохнул. Девушки все одинаковы – мечтательницы, романтики. И все воображают, будто опера – волшебный мир грез. Но это далеко не так. Опера – это реки пота, ноющие мышцы, многочасовые репетиции и труд, труд, труд…

– Что вы хотите спеть? – вежливо спросил Бейер, не скрывая нетерпения.

– Арию Коломбины из первого акта «Паяцев». Начиная со слов: «Как блещет солнце в небе полуденном…», – уверенно ответила девушка.

Дирижер снова вздохнул. В довершение ко всему она собирается петь на итальянском, самом музыкальном из всех языков, беспощадно обнажающем все недостатки голоса и произношения! Бейер молча склонил голову, надеясь, что страдания не будут слишком долгими. При первой возможности он прервет ее.

Девушка чуть расставила ноги, словно черпая силу из земли. Нет ни малейших сомнений, она прекрасно смотрится. Но все это второстепенно и совершенно не важно. Тигр в клетке тоже прекрасно смотрится, но это еще не значит, что он может петь.

Незнакомка глубоко вздохнула и начала петь. Карл сел прямее, услышав первые речитативные фразы. Она удивила его. Какой грудной низкий голос с такими мрачными интонациями, что мурашки бегут по коже. И при всем этом каждое слово выпевается отчетливо, до последней буковки.

Речитатив перешел в арию, и Карл изумленно замигал. Такого широкого диапазона он давно не встречал. Дирижер встал и пошел вглубь зала, но воздух вокруг был напоен прекрасными бархатистыми нотами, отдававшимися в самых дальних уголках. Но, несмотря на силу и мощность тембра, интонации казались вкрадчивыми, проникавшими в самую душу. Откуда она взялась?! Высокие ноты были тоже чисты, без вибрации и того металлического отзвука, который так портит голоса драматических сопрано, а нижние… Да у нее настоящее контральто, такое редкостное, что у Бейера сжалось сердце от восторга и непонятного ужаса.

И она чувствует себя свободно и легко, как птица в небе! Ей нравится все, что она делает, она наслаждается собственным пением!

– Спасибо, довольно.

Девушка немедленно смолкла. Но голос продолжал звучать в мозгу Бейера, тревожащий, почти неземной.

«Сумеречный, – подумал он. – Напоминающий то странное синеватое свечение, когда солнце закатилось, а ночь еще не наступила. Переливающийся всеми красками, вечно изменчивый, ускользающий…»