Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович - Страница 51

Со стороны Ленинграда стал притормаживать ЗИЛ-130. В кузова большие зеленые контейнеры. У висячего моста грузовик остановился. Из кабины выбралась на обочину дородная женщина в длинном в обтяжку пальто. Шофер подал мешок. Женщина поклонилась шоферу и, оглянув­шись— нет ли близко машин, — перешла шоссе. ЗИЛ взревел и, набирая скорость, покатил под уклон в сторо­ну Москвы. Женщина бросила взгляд на молчаливого Артема и остановилась неподалеку. Видно, тоже в Сме­хово.

Быстро сгущались осенние сумерки. Низкие темно-дымчатые облака проносились над головой. Ветер поры­вами налетал на ольшаник, заставляя голые сучья сту­чать друг о дружку. На шоссе ярко вспыхнули и погасли автомобильные фары. Две большие молчаливые птицы, спланировав сверху, нырнули под нависший над путями железнодорожный мост.

Женщина неподвижно стояла в стороне, повернувшись к Артему боком. Из-под шерстяного платка выглядывала черная прядь волос. Что-то в ее грузной фигуре было зна­комое. Внимательно присмотревшись, Артем узнал Степаниду Петрову. Он хотел было поздороваться, но Степанида не смотрела в его сторону.

Вдруг мешок у ее ног зашевелился и закряхтел.

«Может, и мне порося завести? — подумал Артем. — В подполе на железных крюках будут висеть копченые окорока. В яме картошка, морковь, свекла. В деревянных кадках — квашеная капуста, огурцы, соленые грибы. И вьюжными зимними вечерами буду спускаться в под­пол с керосиновой лампой и накладывать в глубокую та­релку скользкие, остро пахнущие приправой рыжики и волнушки...»

Он так живо представил на белой тарелке холодные рыжики, что даже слюну сглотнул. До порося, может быть, дело и не дойдет, а вот грибов на будущий год уж точно кадку насолит.

Когда платок на голове Степаниды стал сливаться с черными волосами, а вдалеке заиграли всполохи света — водители включили дальний свет, — с шоссе в Смехово свернул «Москвич-408». Артем поднял руку. Машина прошла немного вперед и остановилась.

— Подкинете до Смехова? — попросил Артем. — У меня тут рессора...

Из машины вылез плотный парень в коричневой ко­жанке на «молниях». Потянулся, несколько раз присел. Артем улыбнулся: знакомое движение! Видно, издалека, устал за рулем. Взглянув на Артема, парень тоже улыб­нулся:

— Что-то в Смехове раньше не встречал я бородатых...

— Вот встретили.

Тут подскочила Степанида с мешком и затараторила:

— Довезешь, родимый? Гляди-ко — уж темень, а дома мужик, поди, все глаза проглядел, дожидаючись... День-то нынче короче овечьего хвоста. Пока туды-сюды, ан уж и ночь.

Парень посмотрел на Степаниду, и улыбка исчезла с его лица. По тому, как он ничего не ответил, Степанида еще пуще забеспокоилась: чего доброго, не возьмет, а кому охота по темному избитому проселку тащиться три версты с гаком?

— По делам к нам в Смехово, аль к родственникам? Коли ночевать негде, я тебе один хороший дом укажу. За полтинник переночуешь на чистой постели. И молоч­ка можно купить, яичек...

— А к себе чего ж не хочешь пустить? — спросил парень.

— Домишко-то у меня маленький, старый, с тарака­нами, а потом мужик мой сильно храпит...

— Чего ж это твой дом вдруг похудел? Лучший был на всей Кооперативной улице...

— Чиво? — удивленно раскрыла рот Степанида. — Никак тутошний?

— Садись, — сказал парень.

Степанида, озадаченно посмотрев на него, полезла в кабину.

— Мешок давай в багажник положу.

— Мешок-то одна видимость... Пущай лежит на ко­ленках.

— Золото у тебя в нем, что ли? — усмехнулся парень.

— С базара еду, родимый... Кой-чего тут для домаш­него хозяйства.

Артем сел рядом с водителем, и они поехали. Прыгающий свет фар освещал глубокие, с черной окаемкой лу­жи, в которых плавали грязные листья, отражались ис­хлестанные бортами грузовиков голые кусты, покосив­шиеся, с вырванными клочьями древесины телеграфные столбы.

— Не узнаешь меня, тетка Степанида? — помолчав, спросил водитель.

— Чей же ты будешь-то, родимый? Будто и вправду личность твоя мне знакомая...

— Когда-то за твоей дочкой Любашей ухаживал...

— Господи, неужто Петька непутевый?

— Что Петька — это верно, — сказал парень. — А на­счет «непутевого» я с тобой, тетка Степанида, не согла­сен... Это в твоем бабьем представлении был я непутевым.

— Батюшки, надо ж, Петька непутевый! Откуда ж ты взялся-то, головушка твоя забубённая?

— Из Харькова. Отпуск у меня, вот и решил в род­ные края наведаться. Считай, с пятьдесят второго тут не был... С тех самых пор, как отдала ты Любашу за капита­на-артиллериста. Где она сейчас?

— В Калуге... Муж-то ейный до подполковника до­служился и в этом году на пенсию вышел...

— Чего же ты за старого выдала?

— На пятнадцать годков всего и старше-то... Ох, и хватила моя Любушка горюшка с ним! Ты ж знаешь, ве­селая она была, хохотушка, а он бирюк бирюком... Гля­дит исподлобья, не улыбнется... Поругаются, так целый месяц, бывает, молчит. Ходит надутый, как индюк, и хоть бы слово! Вот уж пятый год к нам сюда глаз не кажет. Разобиделся на меня за чтой-то... Слова поперек не ска­жи, сразу насупится, замолчит и глазами только зыркаету. чисто сыч лесной... Она уж и разводиться с ним надума­ла, да ведь дочь у них. В этом году в институт поступи­ла. Слава богу, хоть она не в батьку...

— А Люба приезжает?

— Кажинное лето гостит. За ягодами-грибами ходит. Бывает, по два месяца живет. Она ведь учительница. И дочка с ней. А в этом году с подружкой приезжала, внучка-то... А ты, Петенька, шоферишь? Небось началь­ника толстопузого возишь?

— Я сам начальник, тетка Степанида... А машина эта моя.

— В энту... лотерею выиграл? — ахнула Степанида,

— В прошлом году купил... Черт, тут и рессоры поло­мать недолго! — раздраженно сказал парень.

— У меня на днях левая полетела, — заметил Артем.

— Черт бы побрал вашего председателя! — ругнулся водитель, когда «Москвич», будто паралитик, затрясся на частых и глубоких колдобинах. — В космос летаем, а до­рожку, что осталась от царского режима, не можем отре­монтировать...

— Так его, мазурика, Петенька! — засмеялась Степа­нида. — В председателях-то у нас уж который год ходит твой родной дядюшка...

— Я с ним поговорю... — пообещал Петя.

— Пустое дело, — усмехнулся Артем.

— Почем там у вас нынче в Харькове поросята?

— Не в курсе, тетка Степанида.

— Квартира-то у тебя хорошая?

— Не жалуюсь. Большая, со всеми удобствами.

— И телевизор есть?

— Есть, тетка Степанида, есть... Цветной даже.

— Сколько же ты, Петенька, получаешь? — помол­чав, спросила Степанида.

— Много, тетка Степанида... Инженером-конструкто­ром работаю я на большом заводе.

— И врешь ты все, Петенька... И никакой ты не анжинер и машина вовсе не купленная, а казенная.

— Промахнулась ты, тетка Степанида... — усмехнул­ся Петр. — Променяла такого зятя, как я, на старого и нелюбимого... Говоришь, бирюк бирюком? Был бы я же­нат на Любе-то, возил бы тебя бесплатно на машине по городам да курортам. И жила бы ты с дочкой и внуками в большом красивом городе...

— Мне и тут хорошо, — ввернула Степанида. — Я на жизню не пеняю.

— Растоптала ты нашу любовь, да, выходит, сама в дураках-то и осталась. Зять тебя не любит, говоришь, сто­роной объезжает, да и дочь вряд ли простила тебе...

Видно, Степанида в расстройстве заерзала на заднем сиденье и придавила крутым боком задремавшего было поросенка, так как раздался пронзительный визг. Петр удивленно оглянулся, но машина тут же провалилась в колдобину, и он, чертыхнувшись, остановился и дал зад­ний ход.

— Вон какого ты пассажира везешь, — усмехнулся он. — Чего ж не сказала?

— Так, Петенька, шоферы-то, сам знаешь, какой народ привередливый. С поросенком-то не каждый в грузовик посадит, а уж в легковушку и подавно!

— Гляжу, все такая же ты, тетка Степанида! Людей-то все за дураков считаешь...

— Ох, Петенька, народ-то нынче пошел хуже летош­него, — сказала она, утихомирив поросенка. А немного помолчав, спросила: — Женатый ты?