Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович - Страница 4

Незнакомец подошел и встал рядом.

— Курите?

Он протягивал смятую пачку «Беломора». Артем рас­сеянно взял и прикурил.

— Из Ленинграда? — спросил человек. Артем кивнул.

— Гляжу — номер ленинградский.

Артем смотрел на шершавые красноватые стволы со­сен — сразу за железной дорогой начинался густой сос­новый бор, — и что-то грустно-щемящее накатилось на него. Так, бывает, порыв ветра принесет неуловимо-знако­мый запах, который всколыхнет всего тебя, растревожит и исчезнет. А ты долго потом с легкой тоской вспомина­ешь что-то далекое и забытое. Нечто подобное испытывал сейчас ошеломленный Артем. Какие-то странные видения, смутные встревоженные лица, почему-то в закоулках па­мяти всплыл пожар — горело что-то жуткое, лохматое, шевелящееся на ветру, и снопы искр взлетали в черное небо...

— Здесь поблизости от села никогда не горел лес? — справившись с волнением, спросил он.

Человек сбоку внимательно посмотрел на Артема.

— Вы будете не внук Абрамова Андрея Ивановича?

— Как он?

— Нынче утром похоронили... Весь поселок за гробом шел. И из других деревень люди приехали. Сильно ждал вас дядя Андрей... Наказывал, чтобы вы гроб покрасили, внук, говорил, у меня художник, академию кончал. Если б телеграмма от вас была, один бы день подождали, а так на улице теплынь, сами понимаете...

— Похоронили, значит... — машинально повторил Ар­тем. Он все еще прислушивался к себе, и чужие слова приходили откуда-то издалека, пробиваясь будто сквозь вату.

— Так в некрашеном и опустили в могилу... Не велел никому, окромя вас, гроб красить.

— Я его почти не помню, — сказал Артем. — Сколько мне тогда было? Года три-четыре?

— Сильно ждал вас дядя Андрей,— повторил человек. Артем никак не мог разобраться в своих чувствах. Он не испытывал глубокой горечи от этой утраты. Выходит, деда своего он не видел почти двадцать пять лет. И даже не подозревал, что жил на белом свете родной дед, кото­рый всегда его помнил. Наверное, отец не хотел расстраи­вать мачеху и никогда не вспоминал прошлое. Мачеха — ладно, но почему он ему, Артему, ничего не рассказал?.. И вдруг вот все сразу: и дед и смерть. И все-таки не дед, а что-то другое разбередило его душу, заставило уча­щенно биться сердце. Он вдыхал горьковатый запах мо­лодой листвы. Лес еще кое-где просвечивал; но было ясно, что через несколько дней буйная листва залатает остав­шиеся бреши. Трава на откосах высоко поднялась и влаж­но блестела. В низине под ольхой синью мерцали запоз­давшие подснежники. Артем спустился вниз, нагнулся и долго разглядывал нежные хрупкие цветы, потом провел ладонью по пушистым головкам и выпрямился.

Послышалось пыхтенье, раскатистый шум — сразу и не поймешь, с какой стороны. Над вершинами сосен и елей взмыло одно белое облако, другое... И вот из-за кус­тов вырвалась пышущая паром черная громадина, гулко рявкнула и, скрежеща железом, стала надвигаться, горячо дыша в лицо.

Паровоз промчался мимо. Позади него — длинный хвост из товарных вагонов и платформ, груженных лесом, новенькими комбайнами, грузовиками. Молодой машинист в фуражке с белыми шнурами широко улыбнулся и по­махал рукой, будто старому знакомому. Артем тоже улыб­нулся и помахал. Паровоз давно скрылся под мостом, а вагоны все еще скрипели, шелестели и равномерно посту­кивали на рельсах.

3

«Москвич» с трудом ползет по искореженному про­селку. То ныряет из ухабины в ухабину и жалобно стонет, то царапает железным брюхом по глубокой колее и выво­рачивает передней подвеской черную жирную грязь, то вдруг затрясется, как паралитик, попадая всеми четырьмя колесами в многочисленные колдобины. На спидометре — пять, десять километров. На малых оборотах мотор то и дело глохнет. Чего доброго сядет аккумулятор. Рытвин и ям столько, что и нарочно не придумаешь. Ни объехать, ни обойти.

— Давно такой дорожки не встречал, — удивляется Артем. — Как же вы тут живете?

— Так и живем, — невозмутимо отвечает пассажир.

Вместе с машиной они проваливаются в ямы, напол­ненные пенистой коричневой водой, карабкаются на скользкие вспученные бугры, подпрыгивают. Сосед во­время пригибает голову, чтобы не удариться о верх каби­ны, хватается за сиденье. Чувствуется, он имеет большой опыт езды по этой дороге.

Артем бросает взгляд на спидометр и, бешено вращая руль — машина поползла в кювет, — спрашивает:

— Сколько же ваш гак?

— Наш гак самый большой в Калининской области, — ухмыляется пассажир.

— Вроде бы уж должны и приехать.

— Приедем, — оптимистически отвечает сосед.

— Не могут сделать бетонку... — возмущается Артем. — Я бы вашего председателя сельсовета за ноги вздернул за такую дорогу... У, черт! Так можно и картер пробить!

— На легковой еще ничего, — говорит человек, — а вот на грузовике все потроха вывернет наизнанку.

— Он у вас, наверное, на поезде ездит?

— Кто?

— Председатель ваш!

— И на поезде, — говорит пассажир, — и по дороге ездит, а то как же?

— Руководители, черт бы их побрал! Сколько техники, наверное, угробили...

— Много, — соглашается сосед. — Но ежели бы толь­ко от него одного зависело... Район денег не дает, а руко­водители местных предприятий, что пользуются дорогой, и слышать о ремонте не хотят. Они план выполняют.

— Какие еще предприятия? — удивляется Артем.

— Эту дорогу эксплуатируют стеклозавод и спиртзавод...

— Вы надо мной смеетесь, — говорит Артем. — По этой дороге возят водку и стекло?!

— До станции, а потом по железной дороге.

— Что же, интересно, они привозят на станцию? Би­тую посуду?

— Бывает, и бьют, — спокойно говорит пассажир. — Только они списывают бой. У них такая статья есть.

— То-то иногда с водкой перебои бывают... Оказывает­ся, вот где собака зарыта! Моя бы воля, я этих руководи­телей предприятий и председателя сельсовета — всех под суд!

— Их надо бы, а председателя за что?

— И вы еще его защищаете!

— Да нет, чего его защищать... Только вот что я вам скажу: поселковому Совету на благоустройство поселка всего-то отпущено на год тыща рублей. Вот и думай, ку­да ее употребить: грязь эту месить или клуб ремонти­ровать... В эту дорогу не одну тыщу, а десятки тысяч надо вложить, ежели делать ее по-настоящему...

— Когда же ваш треклятый гак кончится?! — выходит из себя Артем, чувствуя, что еще километр-два, и «Моск­вич» рассыплется.

— Видите впереди мостик? Переедем, а там за пово­ротом и Смехово.

Мостик оказалось не так-то просто переехать: перед ним глубокая яма и сразу вздыбленные бревна. Артем выходит из машины — мотор опять заглох — и начинает вправлять в гнезда настил. Пассажир помогает.

— А вы сильно похожи на дядю Андрея, — говорит он. — И обличьем, и по характеру тоже... Горячий мужик был, особенно смолоду...

«Москвич» с ходу вскарабкивается на мост. Звонко та­рахтят под колесами раскатанные бревна. В черную воду сыплются кора и щепки. За невысоким ельником наконец показались деревянные избы. Из крайней тянется в по­мрачневшее небо тоненькая струйка дыма. Женщина в ватнике достает воду из колодца. Белая, с длинными прядями по бокам коза с любопытством наблюдает за ней.

Не лучше было и в поселке. Заляпанная засохшими лепешками грязи свинья важно расположилась посереди­не дороги. Сколько Артем ни сигналил, свинья даже ухом не пошевелила. Пришлось вылезать из кабины и прого­нять ее. Смеховские куры отличались от всех других. Любая нормальная курица, издали завидев автомобиль, срывается с места и с всполошным криком норовит уго­дить под колесо. Местные же не проявляли такую прыть, не кудахтали: они спокойно продолжали кормиться и усту­пали дорогу автомобилю, лишь когда он подруливал вплотную.

Эта избитая, изрытая, размытая дождями, стертая до дыр колесами и выбитая до скелета копытами дорога не знала ремонта со дня своего рождения. И Артем чуть не рассмеялся, увидев полинявший дорожный знак: скорость не свыше тридцати километров! ГАИ могло быть спокой­но: даже самый отчаянный шофер здесь не нарушит пра­вила уличного движения.