Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович - Страница 22

— Он! — сказал один из них.

Артем взглянул на того, кто приближался со стороны детсада, и в ту же секунду получил сильнейший удар в челюсть. Отшатнувшись, он ударился спиной о забор и, отпружинив, бросился на одного из троих. От его уда­ра тот охнул и согнулся в три погибели, схватившись за лицо.

— Он еще дерется?! — яростно прохрипел другой, и увесистые кулаки замолотили по чем попало. Артем, пряча лицо, отбивался, но они свалили его. Он слышал, как затрещала рубаха. Кто-то ударил носком ботинка в бок. И в этот момент из-за поворота выскочила машина, стегнув по глазам яркими фарами. Один из парней сквозь зубы ругнулся, в следующий момент раздался топот мно­гих ног, и стало тихо. Артем с трудом встал на четве­реньки. Гудела голова, ныло под ложечкой. Очевидно, «газик» остановился, потому что он услышал басистый голос:

— Ишь нализался, как поросенок... На карачках до­мой добирается!

«Газик» уехал дальше, а Артем, держась за забор, добрался до палатки и, не раздеваясь, рухнул на раскла­душку.

3

Проснулся он рано, и долго не хотелось открывать глаза. Сразу вспомнил, что произошло ночью. Наконец открыл глаза: палатка наполнена розовым светом, как абажур. На дворе солнце. Оба глаза видят хорошо, зна­чит, синяков нет. Ощупал голову: три изрядные шишки. По привычке вскочил с раскладушки и поморщился: ноют шея, бок. Добросовестно отделали его! Это, конечно, дружки Таниного ухажера. Все произошло так быстро, и потом в темноте он никого не разглядел в лицо. Был ли среди них этот кавалер?

Настроение сразу поднялось, когда он рассмотрел свое лицо в зеркало: кроме синяка на скуле и припухлости на челюсти, все было в норме. Спасительная борода на­дежно укрыла синяки. «Можно снова на танцы...» — усмехнулся Артем. Как ни странно, злости он не чув­ствовал, наверное, оттого, что один его удар все-таки до­стиг цели и тому парню сегодня утром тоже несладко. Злости не было еще и потому, что парень с бачками, со­брав компанию, как бы признался в своей слабости. При его росте и широких плечах вряд ли нужно было обра­щаться к дружкам за подмогой. Если уж захотелось вы­яснить отношения, то почему бы не поступить по старо­му мальчишескому обычаю: один на один? Выходит, в могучем теле слабый дух?..

Отбросив полог, Артем увидел голубой квадрат неба и красный флаг поселкового Совета, левее флага — ку­пол водонапорной башни. Над ним носились стрижи. Они свили себе гнездо на башне. Иногда, словно черная молния, один из них устремлялся с неба на купол и ис­чезал в невидимой снизу щели.

Натянув синие спортивные штаны, он полуголый вы­скакивает на заваленную строительным материалом и му­сором лужайку. Яркая зеленая трава буйно растет на свободных клочках земли. В огороде взошли картошка, лук, укроп, морковь. Это сосед дал семян, и Артем впер­вые в жизни все это сам посадил. Сосед сказал, что зем­ля не терпит бесхозяйственности и ему будет очень не­приятно видеть, если чертополох оккупирует десятиле­тиями ухоженную землю.

Достав из колодца ведро ледяной воды, Артем стал, фыркая, умываться, плескать на шею, плечи, грудь. Ино­гда он морщился, прикасаясь к синякам. Великое дело — привычка. Хотя ныли мышцы, ломило в боку, Артем тем не менее сделал зарядку.

Послышался негромкий смех. Артем обернулся и уви­дел, как тоненькая девичья фигурка спряталась за по­ленницу в соседнем дворе. Это пятнадцатилетняя дочь Николая Даниловича — Маша. Вместе с одноклассника­ми она целый месяц работала в совхозе на производствен­ной практике. И вот на днях вернулась. Наверное, со стороны смешно смотреть на него. Интересно девчонке: что это за странный бородач тут объявился?

4

Днем у калитки остановился невзрачный мужичонка в гимнастерке и кепочке блином. Наклоняя голову то на один бок, то на другой, долго разглядывал сруб. Лицо хмурое, губы шевелятся, будто разговаривает сам с со­бой. На Артема — тот вставлял в отремонтированную раму стекло — не обращал внимания.

Рядом с ним стоял великолепный фокстерьер и, зади­рая бородатую морду, смотрел на него смышлеными гла­зами. Артем бросил работу и уставился на эту странную пару. В поселке много было собак, в основном дворняги. А тут фокстерьер! И еще при таком неказистом хозяине.

Сняв кепку, мужичонка поскреб лысеющую голову и длинно выругался. Он даже сплюнул в сердцах. Разде­ляя его негодование, пес тоже негромко рыкнул.

— Вы ко мне? — спросил Артем.

Хозяин собаки, бормоча что-то под нос, нехотя толк­нул калитку. Теперь Артем разглядел его как следует: роста среднего, с бугристым багровым носом и мутнова­тыми, неопределенного цвета глазами. На загорелом с шелушащимися скулами лице щетина.

Вслед за ним степенно вошел и пес. Ошейник у него был из отличной кожи и украшен никелированными бля­хами. Если хозяин был одет кое-как, то пес гордо бли­стал своим дорогим ошейником.

— Здравия желаю, — буркнул мужичонка.

— Как вас величать?

— Хоть горшком назови, — не очень-то приветливо ответил человек, присаживаясь на бревна. — А его, — он глянул на собаку, — зовут Эдуард, антиллигент, зна­чит... Я его стал называть Дурак, так обижается...

Пес и вправду, услышав свое прозвище, поднял го­лову и, поглядев на хозяина умными темными глазами, заворчал, показав белые клыки.

— Не любит, когда дураком обзывают, как и чело­век... Не гляди, что скалится — не укусит. Еще ни од­ного человека не укусил, а люди боятся. Вид у него та­кой сурьезный.

Эдуард — странное имя для собаки — зевнул и улег­ся у ног хозяина. И даже глаза прикрыл. Только стри­женые уши вздрагивали.

— Мой дед случайно не остался вам должен? — улыб­нулся Артем. Больно уж ершистый вид у мужика.

— Дед твой, царствие ему небесное, никому не дол­жен, — сказал мужик. — А вот я у него в долгу...

— Кто же вы?

— Спроси что-нибудь полегче, — ухмыльнулся му­жик. — Слыхал такую поговорку: и швец, и жнец, и на дуде игрец? Вот и я из этого роду-племени... А ты, слы­шал, художник? Дед твой как-то говорил... Солдат и художников сразу узнаешь: солдат в форме, а худож­ник при бороде... Правда, ты на Андрей Иваныча здоро­во смахиваешь. Артиста я тоже сразу определю: барская физиономия, гордый такой, при шляпе, а за душой и на маленькую не наскребешь...

— Сердитый ты... — Артем тоже стал называть его на «ты».

— Сердитый... — возразил мужик. — Ты меня только увидел, а уже туда... характеризует! Может, я сроду та­кой. А кличут меня Васькой-плотником... Ну, а ежели тебе так несподручно — зови Василь Гаврилычем, толь­ко я не обижусь и на

 Ваську-плотника.

— Василь Гаврилыч, дорогой! — обрадовался Ар­тем. — Тебя-то я и жду!

— Знаю, что ждешь, — сказал Гаврилыч.

— Как же я тебя раньше-то здесь не видел? И соба­ку тоже?

—- Вчера только вернулся с Эдом из лесу.

— Что же ты там делал?

— Делал... -— Гаврилыч с сердцем сплюнул. — Ко­рабельный лес губил. Переводил добро на дерьмо. Не бережем мы свое добро. Лес под корень, реки загажи­ваем... Слыхал, на той неделе в Вышнем Волочке какой-то сволочной заводишко разную пакость спустил в реку Цну? Три дня рыба шла кверху брюхом. Говорят, прямо в городе отравленный сом всплыл пудов на пять.

— Не слыхал, — сказал Артем.

— А, что попусту языком молоть! — махнул рукой Гаврилыч. — Когда-нибудь хватятся, да будет поздно.

Артем смотрел на этого ершистого мужика, и он все больше ему нравился С юмором, глаза умные. От носа к щекам ползли тоненькие склеротические жилки. Такие бывают у пьяниц. Волосы, как и глаза, неопределенного цвета, торчат седоватыми кустиками из-под добела вы­горевшей кепчонки. Руки узловатые, мозолистые, в ста­рых порезах.

— Гаврилыч, не посидишь смирно с полчасика, я твой портрет набросаю? — попросил Артем.

— Чего выдумал! — сказал Гаврилыч. — Не люблю я эти разные карикатуры. В прошлом году в поселковой газетенке намалевали меня... Тьфу! Вспомнить про­тивно.

— Это будет не карикатура, а портрет.