Найденыш с погибшей «Цинтии» - Верн Жюль Габриэль - Страница 4

Произнеся эту сентенцию, рыбак только было собрался погрузить ложку в дымящееся варево из рыбы и картофеля, как ему помешал стук в дверь.

— Можно войти, хозяин Герсебом?— раздался в сенях громкий и звучный голос.

И, не дожидаясь ответа, тот самый человек, о котором только что шла речь, вошел в комнату, внеся с собой струю ледяного воздуха.

— Господин доктор Швариенкрона! — воскликнули трое детей, в то время как отец и мать поспешно встали из-за стола.

— Мой дорогой Герсебом,— сказал ученый, пожимая руку рыбака.— Мы не виделись в течение многих лет. Но я не забыл вашего замечательного отца и подумал, что могу зайти к вам запросто, на правах земляка.

Честный рыбак, несколько смущенный тем, что он только сейчас выдвигал против доктора обвинения, не знал, как ответить на его слова, ограничившись крепким рукопожатием и радушной улыбкой. А жена его между тем уже суетилась, поторапливая детей.

— Живее, Отто, Эрик, помогите господину доктору снять шубу, а ты, Ванда, подай тарелку и ложку,— говорила матушка Катрина, гостеприимная, как и все норвежские хозяйки.

— Ей-богу, поверьте, я не отказался бы от этого соблазнительного блюда, если бы был голоден, но еще и часа не прошло, как я поужинал вместе с моим другом Маляриусом. Я, конечно, не пришел бы так рано, если бы предполагал, что застану вас за столом. Прошу вас, доставьте мне удовольствие: не обращайте на меня внимания и продолжайте ужин.

— Тогда выпейте с нами хоть чашечку чаю со сноргасом,— упрашивала добрая женщина.

— На чашку чаю согласен, но только с условием, что вы раньше поужинаете,— ответил доктор, удобно расположившись в большом кресле.

Ванда бесшумно поставила чайник на огонь и незаметно, подобно эльфу[14], проскользнула в соседнюю комнату, а все остальные, поняв, с присущей им деликатностью, что дальнейшие упрашивания только стесняли бы доктора, снова принялись за еду.

Через несколько минут доктор уже совсем освоился. Помешивая угли в очаге, куда матушка Катрина успела подбросить сухого топлива, и грея ноги у огня, он вспоминал прошлое, старых знакомых, многие из которых уже умерли, потом перешел к переменам, какие произошли за последнее время в стране, и, наконец, всем стало казаться, что доктор Швариенкрона их старый и добрый друг, а к господину Герсебому вернулось его обычное спокойствие.

В комнату вошла Ванда с деревянным подносом, уставленным блюдечками, и так мило протянула его доктору, что он никак не мог отказаться. Это были знаменитые норвежские сноргас — тонкие кусочки копченой оленины и селедки, посыпанные красным перцем, ломтики черного хлеба, острого сыра, которые едят в любое время для возбуждения аппетита.

Сноргас так хорошо отвечали своему назначению, что доктор, попробовав кушанье только из вежливости, скоро оказал честь хозяйке дома, отведав и варенья из шелковицы, которым славилась матушка Катрина, а для утоления жажды ему понадобилось не менее семи-восьми чашек чаю без сахара.

Господин Герсебом поставил на стол глиняный кувшин с превосходным «скидем» — голландской водкой, которая досталась ему от одного покупателя-голландца. Затем, когда ужин был окончен, доктор принял из рук хозяина огромную трубку, набил ее табаком и закурил ко всеобщему удовольствию. Теперь уже и доктор почувствовал себя в этом милом семействе своим человеком. Как вдруг шутки и смех были прерваны десятью ударами старых стенных часов в футляре из полированного дерева.

— Уже поздно, дорогие друзья,— сказал доктор.— Если детям пора отправляться спать, то мы сможем поговорить с вами о серьезных делах.

По знаку Катрины Отто, Эрик и Ванда пожелали всем спокойной ночи и немедленно удалились.

— Вы, наверное, удивлены моим вторжением,— начал доктор после минутного молчания, устремив проницательный взгляд на господина Герсебома.

— Мы всегда рады гостю,— серьезно ответил рыбак.

— О, я знаю, Нороэ всегда славился гостеприимством!… И все же вы, наверное, подумали, что я неспроста пришел к вам, покинув своего старого друга Маляриуса. Бьюсь об заклад, матушка Герсебом даже кое-что подозревает на этот счет.

— Мы все узнаем, когда вы нам сами расскажете,— дипломатично заметила славная женщина.

— Итак,— вздохнул доктор,— если вы не хотите помочь, то мне самому придется приступись к делу. Ваш сын Эрик незаурядный ребенок, господин Герсебом.

— Не жалуюсь на него,— ответил рыбак.

— Для своего возраста он очень умен и образован,— продолжал доктор.— Я проверял сегодня в школе его знания и был поражен необычными способностями к наукам и умению мыслить. Я удивился, узнав его имя, ведь он на вас совсем не похож и сильно отличается от местных детей.

Рыбак и его жена слушали молча и внимательно.

— Короче говоря,— продолжал доктор с некоторым нетерпением,— мальчик меня не только занимает, но и серьезно интересует. Я узнал от Маляриуса, что он неродной ваш сын и попал сюда после кораблекрушения, что вы его подобрали, воспитали, усыновили и даже дали ему свое имя. Все это так, не правда ли?

— Да, господин доктор,— серьезно ответил Герсебом.

— Если Эрик не наш сын по крови, то все равно мы его любим всем сердцем! — воскликнула Катрина. Ее губы задрожали, и на глаза навернулись слезы.— Мы не делаем никакого различия между ним и нашими Отто и Вандой и даже никогда об этом не вспоминаем.

— Такие чувства делают вам обоим честь,— сказал доктор, растроганный волнением доброй женщины.— Но я прошу вас, друзья мои, рассказать мне всю историю этого ребенка. Я за этим пришел и, поверьте мне, желаю мальчику самого лучшего.

Почесывая за ухом, рыбак, казалось, колебался, но, видя, что доктор с нетерпением ожидает его рассказа, наконец решился и приступил к делу:

— Все так и есть, как вам говорили, и ребенок действительно не наш сын,— сказал он как бы с сожалением.— Вот уже скоро двенадцать лет с того памятного дня, как я отправился рыбачить по ту сторону острова, который прикрывает выход из фьорда в открытое море. Вы же знаете, за ним тянется песчаная отмель, и треска там водится в изобилии. После хорошего улова я снимал последние снасти и собирался поднять парус, когда мое внимание привлек плывущий по волнам какой-то белый предмет, освещенный лучами заходящего солнца. Море было спокойно, домой было не к спеху. Вместо того чтобы повернуть лодку к Нороэ, я из любопытства направил ее на этот белый предмет.

Минут через десять я поравнялся с ним. Оказалось, что с наступающим приливом к берету приближалась маленькая колыбель из ивовых прутьев, покрытая муслиновой[15] накидкой и крепко привязанная к спасательному кругу. Я приблизился к нему с большим волнением. Схватив круг, вытянул его из воды и только тогда заметил несчастного младенца семи-восьми месяцев. Малютка спал крепким сном в своей колыбельке. Он был бледненький и посинел от холода, но, казалось, не слишком пострадал от такого необычного и опасного путешествия: как только волны перестали укачивать его, мальчуган закричал во весь голос. У нас в то время уже был Отто, и я умел обращаться с такими малышами. Сделав соску из тряпки, обмакнул ее в водку, разведенную водой, и сунул ему в рот. Он тотчас же замолчал и, казалось, принял это подкрепляющее средство с большим удовольствием. Повернув лодку и не выпуская из рук шкот[16] от паруса, я смотрел на этого младенца и спрашивал себя: откуда он взялся? С корабля, потерпевшего крушение? Ночью море было неспокойное, свирепствовал ураган. Но какое стечение обстоятельств помогло ребенку избежать участи его родных? Кому пришло в голову привязать его к спасательному кругу? Много ли часов провел он на волнах? Что сталось с отцом, матерью и со всеми, кому он был дорог? Сколько вопросов навсегда осталось без ответа — ведь бедный малютка ничего не мог объяснить! Короче говоря, не прошло и получаса, как я вернулся домой и вручил свою находку Катрине. Тогда мы держали корову, которая и стала кормилицей малыша. Напившись вволю молока и обогревшись у огня, он стал таким хорошеньким, розовеньким и так славно улыбался, что, честное слово, мы его сразу же полюбили, как своего собственного сына. Вот и весь рассказ! Мальчика выходили, оставили у себя и никогда не делаем различия между ним и нашими двумя детьми. Не правда ли, жена? — добавил господин Герсебом, оборачиваясь к Катрине.