Брачный сезон или Эксперименты с женой - Николаев Константин Николаевич - Страница 58

Я поблагодарил и пощелкал ножом. Лезвие мягко выпрыгивало и убиралось в цветную рукоятку.

– И вообще, – миролюбиво предложил кузен моей благоверной, – нужно будет кого замочить – только звякни. Я ведь художник не местный, попишу и уеду, – добавил он туманно.

Глава 46

Брачная ночь

Праздник шел своим чередом. Виталька украдкой подливал в мою минералку водки, так что чувствовал я себя превосходно. Даже хулиган Еписеев, выпив портвейна, успокоился и не тревожил меня. Без десяти двенадцать, когда у меня уже болели губы от варварских народных обычаев, тетя Рая вдруг воскликнула:

– Ну все, гости, прощайтесь с молодыми. Через десять минут у них первая брачная ночь. – Ничего себе! А я рассчитывал еще посидеть! – А пока погадаем, кто кого больше любит…

Тетя Рая высыпала из вазы яблоки, выбрала самое крупное и утыкала его зубочистками.

– Ну, молодые, вытягивайте по одной и говорите что-нибудь ласковое.

Я вытянул зубочистку, посмотрел в Машины синие глаза и покорно сказал:

– Любимая!

Маша фыркнула и ответила:

– Кормилец!

На двадцать четвертой зубочистке я уже с трудом подыскивал эпитеты. Пришлось палить очередями:

– Моя смарагдовая трепетная и ясноокая лань!

У мадам Еписеевой запас эпитетов, казалось, никогда не иссякнет. Правда, все определения почему-то так или иначе касались коммерческой стороны жизни, но произносились неизменно ласково.

– Добытчик! – тут же нашлась Мария.

Я крепко задумался. Чтобы разрядить паузу, Леха крикнул:

– Горько!

Но дядя Миша оборвал его:

– А налить?

– Да у меня же нолито, – виновато пробормотал сынуля.

Все наполнили бокалы и приготовились выпить. Ленька, который до этого смирно и безропотно сидел под присмотром Саиры, неожиданно вскочил, выплеснул талую воду из своего стакана и протянул его на середину стола к виночерпию дяде Мише.

– Правильно делаешь, правильно!

Мадемуазель Ы отточенным движением выхватила стакан из тимирязьевских рук и поставила его на стол перед собой. Тогда Ленька рассвирепел и дерзко смахнул стакан рукавом на пол. Стакан разлетелся вдребезги.

– На счастье! На счастье! – закричали толстые кузины.

Но мой друг не успокаивался. Он ухватил подарочную хрустальную вазу и до краев наполнил ее водкой.

– За тебя, Сенька! – прохрипел он и присосался к хрустальному краю.

– Леонид! – взвилась Саира. – Я тебе запрещаю! Тебе запрещает, – поправилась она, – великий Прубха!

– Да иди ты со своим Прубхой к едрене матери, – пробормотал Леонид, отрываясь от грешного сосуда. – Надоела до чертиков! Святоша, блин!

Глаза мадемуазель Ы вспыхнули карающим огнем. Она величественно поднялась и, ни с кем не попрощавшись, выплыла из комнаты. В наступившей тишине гулко хлопнула дверь. Дядя Миша одобрительно пробормотал:

– Правильно делаешь…

К кому относилось его одобрение, я не понял. Покончив с водкой, Ленька оторвался от вазы и бережно поставил ее на место. Затем подскочил к нам с Марией и, тычась пьяными губами в наши лица, забормотал:

– Люб-бимые в-вы м-мои! К-как же я с-сос-ску-чился!

Мадам Еписеева отпихнула Тимирязьева крахмальным локтем, он опрометью выбежал в прихожую. Понятно. За Саирой своей…

Однако через секунду Ленька ворвался в комнату. В руках его сиял саксофон. Он вспрыгнул на кресло и заиграл одну из своих психоделических композиций.

Сзади к нам подкралась тетя Рая и, обхватив за плечи толстыми руками, потихоньку повлекла к детско-хулиганской комнате, где была застелена кровать.

Мы остались наедине с мадам Еписеевой. Из-за плотно закрытой двери неслись приглушенные саксофонные стоны.

– Ты меня любишь? – зачем-то спросил я.

– Не говори глупостей, – раздалось из-под тюля.

Мария выбиралась из платья.

– Ну ты хотя бы счастлива? – не отставал я.

– Весь праздник мне испортил!

Чувствуя свою вину, я попытался обнять Машу, но она оттолкнула меня и отвернулась к столу, заваленному железяками.

– Ну что я должен сделать, чтобы ты меня простила?

Мария оттопырила нижнюю губу и притворным обиженным голосом пропищала:

– Купить мне шубу.

– Помилуй, да ведь весна!

– Шуба – понятие растяжимое, – мечтательно проговорила она. – Это у тебя вон живот греет и зимой и летом! А я?..

Я слегка обиделся и сказал:

– Живот тоже растяжимое понятие.

Но шубу я все-таки пообещал. С первой же получки. К своему стыду, я вспомнил, что ничегошеньки не подарил невесте. Забыл впопыхах…

Мария тут же отошла от стола и потерлась об меня, как кошка.

– Вот теперь я тебя люблю, дорогой!

В этот момент звуки саксофона из комнаты резко оборвались. Послышался звук падения, какие-то шлепки и грохот.

– Убью, фраер! – взревел голос Василька. – «Таганку» давай!

Я в одних трусах выскочил из комнаты. Судя по звукам, Леньке приходилось нелегко.

И точно! На ковре была куча мала. Дядя Миша пытался растащить дерущихся. Толстые барышни упоенно визжали. Виталька с Ларисой испуганными истуканами замерли у окна. Я почувствовал на голом плече пухлую ладонь тети Раи.

– Иди, касатик, иди, – спокойно проговорила она. – Какая же свадьба без драки? Мы уж тут как-нибудь сами…

Опять, значит, русские народные традиции! А если Ленька падет жертвой этого народничества?

Лезть в самое пекло мне не хотелось, и тут у меня мелькнула спасительная мысль. Я тряхнул головой и запел, вспомнив свое давнишнее выступление в ресторане «Полевой стан»:

– Тага-анка! Все ночи…

Клубок тел на ковре дернулся и окаменел, словно по нему пропустили электрический разряд. Между Ленькиных ног просунулась репейная голова Василька. Он открыл рот и раскатисто подхватил:

– …полные огня…

Мы допели песню до конца. Публика миролюбиво расселась за столом, потирая бока. Виталька с Ларисой зааплодировали.

– А у тебя ничего получается, – сказал Рыбкин. – Может, ты и мою любимую споешь?

– Ему к жене пора! – вступилась за меня тетя Рая и вытолкала за дверь.

Там меня поджидал дядя Миша со складным туристским стаканчиком.

– Глотни для храбрости, – он понимающе мигнул желтым козлиным глазом.

Мне обожгло гортань, я пару раз споткнулся об мотоцикл и пробрался в полутемную спальню.

– Маш! – шепотом позвал я.

Никто не отзывался.

– Ты спишь?

Я похлопал по кровати. Никого. Я встревожился. Наконец мои пальцы нащупали нос законной супруги. Из него вырывались равномерные порции теплого воздуха. Мадам Еписеева, намаявшись за день, спала сном праведницы.

Я включил настольную лампу и с нежностью посмотрел на жену. Она лежала, подтянув ноги к подбородку. Я решил не будить ее. Из комнаты раздались залихватские звуки саксофона. Неужели Ленька опять за свое? Еще одну песню мои связки просто не выдержат! Но вслед за мяукающими звуками послышался дробный перестук женских каблуков.

– Их! Их! Их! – послышались визгливо-придурошные голоса кузин.

Тимирязьев резко сменил ритм. Послышался басовитый страдающий голос тети Раи:

– Охуе…

Ничего себе! Тетка, видно, разошлась не на шутку! Тимирязьев послушно дудел на саксофоне вторым голосом, а усатая женщина продолжала страдать:

Ох, уехал мой сердешный!

Наеба… Но я бантик повяжу,

Палец в жо… Палец в желтеньком колечке,

Я посса… Я по садику брожу!

Песня была нескончаемой и убаюкивающей. На словах «Только сра… Только сразу сообщи!» я уткнулся в теплую спину мадам Еписеевой и заснул.