Брачный сезон или Эксперименты с женой - Николаев Константин Николаевич - Страница 43

– Алле и вуаля, – произнес Альфред Бега и сделал первый ход в бубну.

– Ну нет бубей, хоть лбом их бей! – патетически вздохнул дедушка моей лучшей подруги и наморщил лысину.

Анюта помусолила карты и начала явно подыгрывать мне. После первого круга месье Бега разлил еще водки и предложил нечто невразумительное:

– Пур либертэ, фратернитэ и, если так можно выразиться, эгалитэ!

Все закусили свежими помидорами, которые в избытке произрастали в этом карточном доме. Мне хотелось курить, но последнюю «Яву» я выкурил после того, как мы с Никитичем распилили бревно.

– У вас закурить не найдется? – задал я типично хулиганский вопрос французу.

Он пожал плечами. С места сорвалась Анюта. Она исчезла в тропических джунглях и через минуту вернулась с толстой сигарой.

– Вот, Никитич сам крутит. Из своего табака.

Я удивился, но сигару взял. Старик довольно крякнул и поднес мне спичку. Табак оказался удивительно душистым. Прочтя недоумение на моем лице, Афанасий Никитич пояснил:

– Я туда лавровый лист добавляю. И манго. Для скуса.

Скуса! Катькин дедушка очень старался быть настоящим пейзанином. Альфред протянул мне карты.

– Что, моя очередь мешать? – переспросил я.

– Мешают навоз в тазу, – строго сказал Никитич. – Карты тасуют.

О! Да у них тут прямо священнодействие какое-то! Недаром все вырядились как на парад. И мне еще будут что-то говорить про сельскую скуку…

Играли мы долго. Часов до трех ночи. Наконец месье Бега начертил на сукне последнюю цифру и занялся подсчетом, бормоча себе под нос французские числительные. Все с нетерпением ждали итогов. Я тоже тревожно ждал, кто выиграл.

– «Се ля ви!» – сказал умирающий, – мрачно пошутил Альфред.

Он выписал на столе итоговые цифры. В столбик. Я осторожно заглянул под локоть француза. Там было написано – имена по-французски, а гектары почему-то по-русски:

M-lle Vetochkine +2,34 га

M-r Kolossoff -9,50 га

M-r Bega -2,34 га

M-r Arsenii +9,50 га

Собиратель подставочек для яиц не знал моей фамилии и ограничился только именем. Но я все равно понял, что выиграл. Целых девять с половиной гектаров пахотных земель. Вернее, если учесть, что один гектар я был должен Катькиному дедушке, восемь с половиной. Что ж, эта феллиниевская цифра совсем неплоха!

Анюта ликовала вместе со мной. Она тоже выиграла.

– Ну, Альфредик, – сказала она, – с тебя два гектара! Сотки я тебе прощаю, так и быть.

Француз грустно закивал головой. Его усики поникли. Из-за стола поднялся Афанасий Никитич.

– Не ожидал, что ты такой ас! – воскликнул он радостно, забыв, что «ас» не относится к исконно русским словам. – Ну, пойдем отмерять…

Все встали и гуськом потянулись во двор. Афанасий Никитич покопался в сенях и вытащил огромный фонарь. Мы подошли к забору. Снег был испещрен кошачьими и куриными следами. Впереди метнулась гигантская тень Барсэга.

– Давай-ка, – обратился ко мне старик, – подсоби мне.

Мы с ним ухватились за штакетины и потащили их в поле. Катькин дед что-то долго высчитывал и изгибал забор строго по нанесенным на него отметинам. Альфред и Анюта молча наблюдали за нашими манипуляциями.

– Ты не возражаешь, если мы твой участок пока к моей землице прирежем? – пропыхтел Афанасий Никитич. – Кто знает, как игра повернется? А станешь и дальше выигрывать, мы тебе такой же заборчик соорудим. Будешь на своей земле хозяин! А там и дом…

«Вот так перспектива!» – ахнул я про себя. Никогда еще я не был землевладельцем. Этак можно застрять тут на всю жизнь!

Наконец забор отодвинулся так далеко, что его почти не было видно в темноте. Мы пошли, хрустя снегом, на свет далекой теплицы.

У крыльца осталась одна Анюта. Месье Бега, не вынеся поражения, загрустил и пошел домой.

– Вы меня проводите? – спросила девушка. – Тут недалеко…

«Реджинальд взял ее под нежный локоть и обвел вокруг развалин замка…»

– Конечно! – И я галантно выставил локоть.

Мы двинулись между темными домами. Анюта молчала. Наверное, в связи с недавним выигрышем, она почувствовала во мне завидного жениха.

Около небольшого домика, в котором теплилось окошко, мы остановились. Забор вокруг домика был самый обыкновенный: серые доски, набитые вкривь и вкось.

– А вы как же меряете?

– Это только Никитич так серьезно ко всему относится. А мы с Альфредом только в уме прикидываем, кто кому сколько должен… – Анюта распахнула калитку. – Ну все, мне пора…

Я посмотрел на русую челку, выбившуюся из-под ондатровой шапки. Свой учительский узел Анюта успела распустить. Неожиданно во мне шевельнулась нежность. Что ж, надо ловить судьбу за хвост! Я шагнул к девушке. Она не отстранилась. Пришлось положить руки на ее плечи.

– Целуй быстрей, – неожиданно проговорила мадемуазель Веточкина, – а то, не дай бог, Альфред увидит!

– Он что же, на дуэль меня вызовет?

– На дуэль, может, и нет, а вот лопатой огреет точно…

Засомневавшись было, я все-таки решился и быстро нагнулся к ее лицу. После ледяного поцелуя на моих губах остался вкус детского крема. Что же это, она заранее была уверена, что будет целоваться со мной на морозе, раз намазала губы?

Анютины валенки заскрипели по снегу. Растревоженный, я побрел в свое логово.

Глава 35

Путь к закату

Я жил у Афанасия Никитича уже довольно долго. Нет, по утрам я не бегал и штангу (то есть тепловозные колеса) не тягал. А все потому, что ежедневно, часов до трех ночи, мы играли в преферанс и я отсыпался до полудня.

Мой личный выигрыш приближался к двадцати гектарам. Катькиного деда это ничуть не беспокоило. Каждую ночь мы с ним неизменно отодвигали забор все дальше к лесу.

– Хороший ты мужик, Сеня, – сказал как-то Афанасий Никитич. – Да вот только бабник.

– Это почему же? – удивился я.

– А Анютке кто голову крутит?

Действительно, иногда, когда не видел Альфред, я провожал Анюту до дому. Изредка мы даже целовались. Но не больше.

– Ничего я не кручу!

Афанасий Никитич задвигал кожей на лысине.

– А она-то уж на всю деревню тебя своим женишком кличет.

Я перепугался. Неужели опять начинается? Не успел я залечить раны, нанесенные мне мадам Еписеевой, как на моем горизонте появилась мадемуазель Веточкина. Мухрыгина, кстати, тоже успел подзабыть. Однако в деревне свои опасности. Тут меня в любой момент может огреть лопатой безумный Альфред. Опять бежать?

– Ты мне смотри, – продолжал Никитич. – Я ведь все Катьке скажу!

При чем тут Катька-то? Или он думает, что у нас с ней какие-то любовные отношения?

– Женился бы ты на ней, – неожиданно предложил старик. – Ты хороший мужик, она баба неплохая, Катька-то! – Я опешил. – Вот и зажили бы. Земля у тебя есть, а я бы тебе свою теплицу на свадьбу подарил. Чем не жизнь?

– Эх, Никитич, – непроизвольно вздохнул я, – твоими бы устами мед пить.

– Хочешь, я с ней поговорю? Меня она послушает…

Катька – моя жена! Нет, это невероятно, я слишком хорошо ее знаю. Она ярая противница брака, да и я устраиваю Кэт разве что в качестве друга. О Кэт можно только мечтать… Нет, это полная чепуха! Я ведь уже предлагал ей руку. И даже сердце. Она не согласилась, обратила все в шутку. Не стоит и пытаться.

– Спасибо, Никитич, – ответил я. – Для твоей внучки я слишком мелковат. Как это ты говоришь, птица не ее полета…

– Да вы что там в Москве, с ума все посходили? – произнес свою любимую фразу старик. – В преферанс не играете! Жениться по-человечески не можете! Нет, не зря я оттуда уехал…

Дней за пять до этого разговора, будучи в хорошем расположении духа после выигрыша, Афанасий Никитич рассказал мне, что когда-то преподавал в МГУ и пользовался известностью в ученых кругах. Даже написал основательный математический труд. Труд оценили по достоинству, но публиковать отказались. И тогда один молодой ученый по фамилии Чемодуров (да-да, тот самый Внешторгбанковец) попытался навязаться Никитичу в соавторы и протолкнуть это исследование «в сферах». Дедушка рассердился и уехал в колхоз «Путь к рассвету». Выращивать тропическую растительность и играть в преферанс. А Катькин брак потерпел фиаско. Наверное, узнала, что представляет на самом деле ее муженек, и отвергла синие воды Женевского озера.