Брачный сезон или Эксперименты с женой - Николаев Константин Николаевич - Страница 39

– Я бы на его месте занялся чем-нибудь другим.

– Арсений!!!

Мошкарев обвил Маринины плечи суковатой рукой и неожиданно миролюбиво проговорил:

– Оставь, Мариночка. Далеко не все понимают мое искусство. В этом МОЯ беда, но никак не публики, – свободной рукой он сделал картинный жест в сторону этой самой «публики», то есть меня. – Но все-таки было бы небезынтересно узнать ваше мнение о святом храме, в котором мы имеем удовольствие находиться. Что вы думаете о Большом?

– Я вообще ненавижу театр! И Большой в частности!

Мое раздражение в свете последних событий выглядело вполне естественным.

Провозвестник нового брезгливо посмотрел на меня и заметил своей спутнице:

– Похоже, этот господин пришел сюда исключительно с гастрономическими целями. В таком случае нам не о чем разговаривать. Я… – Он приосанился. – Я даже не обижаюсь!

– Это правда? – Марина с обожанием заглянула в водянистые глаза Мошкарева.

– Ну конечно, душа моя!

Вальсируя, они стали медленно отплывать к буфетной стойке. Я же похоронным шагом двинулся к выходу.

На улице разыгралась метель. Я поплотнее запахнул пальто и вышел на площадь. К правой ноге что-то прицепилось. Я раздраженно дернул ботинком. Но препятствие не исчезало. Глянув вниз, я обнаружил, что в моей штанине увязла колючка розы. За ней послушно волочился весь остальной букет.

Находка показалась мне символической. Может, не все еще потеряно? Я подобрал обледеневшие цветы и зачем-то сунул их за пазуху. Грудь обдало холодом. Через минуту я почувствовал, как намок Виталькин галстук. Розы начали таять. На глаза навернулись слезы. Глупо и неромантично… Гораздо умнее немедленно вынуть цветы из-за пазухи, пока рубашка не испортилась, и выкинуть к чертям собачьим.

Так я и сделал и с некоторым облегчением зашагал к метро. Дурь все это. На Маше необходимо поставить крест. Я ее, конечно, ни в чем не виню – у каждого свои недостатки. Например, ревнивый характер. Мария вряд ли теперь простит меня. Или я ошибаюсь?

Немного поразмыслив, я поехал к Катьке. Как давно я не видел женщину, которая ни в чем меня не подозревает, ничего не требует, а если и ругается, то вполне беззлобно.

Двор мадам Колосовой являл собой сплошной каток. Недавние лужи покрылись льдом, и я скользил, еле передвигая ноги. Занятый поддержанием равновесия, я потерял бдительность. У подъезда одиноко торчала телефонная будка, а в подворотне опять толпились какие-то личности. Как в прошлый раз… Увидав рой сигаретных огоньков, я не на шутку испугался. Неужели Мухрыгин не шутил, и его дружки изо дня в день поджидают меня у Катькиного подъезда?

«В будку заходить нельзя, – трусливо подумал я. – Это отрежет пути к отступлению». Домой! Скорей!

Я суетливо сунул очки в карман и с ловкостью фигуриста скользнул за будку. Из подворотни доносились мрачные и невнятные голоса.

– …долго еще?

– …околеешь тут совсем…

– …братва, он не придет…

Ага, «братва»! Так и есть, меня поджидают! Мурашки забегали вверх и вниз по моему телу, будто тоже хотели спрятаться.

– …надо домой к нему… тогда уж верняк…

Вот это новости! Домой! А я-то тешил себя надеждой, что мой дом – моя крепость.

Я начал красться вдоль фасада. Надо убираться отсюда, и поскорее! Но куда? Искать спасение. Но где?

На освещенном пятачке сгрудилось несколько таксофонов. Я нащупал в кармане жетоны и, уняв дрожь в пальцах, принялся накручивать номер Рыбкина. Телефоны, как назло, не работали. На мои мольбы откликнулся лишь пятый по счету аппарат.

– Меня п-преследуют, – задыхаясь, прошептал я, как только Рыбкин снял трубку. – Сделай что-нибудь!

– Старик, – Рыбкин зевнул, – ты дома?

– Да в том-то и дело, что нет! Ко мне вот-вот нагрянут… Посмотри, там никого нет у моего подъезда?

Виталька посерьезнел и отошел к окну.

– Темень такая. Ничего не видно.

– Что же мне делать?

– Старичок, такие дела с налету не делаются. Да и как я тебя спасу? У меня самого положение – полный швах. Со всех сторон, как говорится, по швам трещу. Да еще Лариса…

Я понял, что родственница поэта оказалась отнюдь не поэтической натурой и Виталька залез в долги. Моя последняя надежда таяла на глазах, но это лишь обострило инстинкт самосохранения.

Сунув в щель очередной жетон, я набрал номер Леньки Тимирязьева. Он долго не подходил.

– Харе, – наконец раздалось в трубке странное ругательство.

– Леня! – крикнул я. – Загибаюсь! Надо переночевать позарез! Хоть где-нибудь!

– Внимаю тебе, брат мой, – вдумчиво произнес мой друг.

Я оглянулся по сторонам и застрекотал, как телеграфный аппарат:

– Так можно я к тебе? Только на одну ночь? У тебя мать дома?

– Женщина, породившая меня, находится в моей обители, – продолжал Тимирязьев, но внезапно осекся и горячо зашептал: – Старик! Ты не удивляйся! Это я для Саиры стараюсь. Ты, если что, зови меня Савана Равана дас. Понял?

Я опешил. Так вот до чего довело моего друга скромное увлечение кроссвордами. До какой-то «саванны-раванны». М-да. Но мое собственное положение от этого не улучшилось.

– Так как с ночевкой, уважаемый Равнина?

– Я готов принять тебя, брат мой, – продекламировал Ленька.

Видимо, Саира появилась на кухне.

Я хотел уже положить трубку, но Тимирязьев шепотом добавил:

– Только, старик, умоляю, без твоих штучек!

Через полчаса я звонил в дверь тимирязьевской квартиры. Открыла мне мать новоявленного эзотерика.

– Здравствуй, Сенечка, – поприветствовала она меня. – А Леня-то наш совсем сума сошел. Заперлись с этой самой Саирой в туалете, что-то бормочут и капают воском в унитаз. Прямо не знаю, что с ними делать…

Из санузла действительно доносилось двухголосое нестройное пение и звук весенней капели. Я подошел и постучался:

– Лень! Ты живой там?

– Надо сначала сказать: «Харя», – буркнула мать Тимирязьева и пошлепала по коридору в свою комнату.

– Эй ты, харя! – позвал я.

Бормотание за дверью усилилось, потом щелкнула задвижка, и я увидел Тимирязьева и Саиру в нелепых одеждах. Они внимательно изучали нутро унитаза. Ленька сунул руку по локоть в воду, покопался и вытащил на свет застывшую восковую кляксу.

– Скандхи, – проронил он.

– Майя, – возразила Сайра и едва не обмакнула в воду свои прекрасные волосы.

– Послушай, ты, Саванадас! – не выдержал я. – Не видишь, гости к тебе?

Ленька приложил палец к губам и вышел в прихожую.

– Старик, потерпи. Сейчас она спать ляжет, и мы с тобой мяса пожрем.

– Что, тоже в туалете?

– Ну почему, в ванной…

Я чуть не задохнулся от хохота, на мгновение даже забыв, почему я оказался у Леньки. На фоне странной перемены в моем друге бандитские рожи казались сущими пустяками.

Мимо меня, покачивая бедрами, затянутыми в цветастую тряпицу, прошествовала Саира. В одной руке она несла замысловатый светильник, в другой – мисочку с какой-то желтой кашицей.

– Опять завтрак нубийского крестьянина? – поинтересовался я у Леньки. – Или, может, ужин?

– Прасад, – коротко и невразумительно ответил мой друг. – Сначала она покормит божества, а потом поест сама.

Я, все еще стоя в ботинках, спросил:

– Ну что, мы так и будем торчать в прихожей?

– В комнату нельзя, – предостерег меня Саванна – Равнинадас. – Пошли в ванную.

Тимирязьев встал на табурет, отжал вентиляционную решетку и вытянул из паутины коробку от стирального порошка. Из нее он извлек полкруга «Одесской».

– Вот! – торжествующе прошептал он, хищно сверкнув глазами. – Приходится прятать. Если Саира найдет, будет грандиозный скандал.

– Зачем тебе все это? – удивился я. – Мало, что ли, на свете нормальных баб?

– Люблю я ее, старик, – грустно ответил Тимирязьев. – Вот и из ресторана ушел. Она говорит, что это – майя. А наша цель, наоборот, нирвана…

– На что же ты живешь?

– Община кормит, – важно изрек мой индийский друг.

– А что с саксофоном? – спросил я, вспомнив, как совсем недавно Ленька исполнял мне свои безумные композиции.