Брачный сезон или Эксперименты с женой - Николаев Константин Николаевич - Страница 37

– Мы уже однажды сходили в ресторан, спасибо, – усмехнулась мадам Еписеева.

– Никуда мы не ходили! – решил применить на деле я Катькин совет. – Только в музей! А ресторан тебе, наверно, приснился. К тому же театр – совсем другое дело.

– Ах вот как! Ты меня, значит, за дурочку держишь! Сидишь там с бабами, в своем ресторане, а потом говоришь, что они мне приснились!

Я хотел напомнить мадам Еписеевой, что своим посланием педсовету она насолила мне гораздо больше, но сдержался и сказал:

– Дурочка, я же люблю тебя! А потом, я зову тебя на «Онегина», а не в ресторан.

И я запел гнусным козлиным голоском, подражая Ленскому:

Я люблю вас,

Я люблю вас, Ольга (вернее, Маша)…

– Хватит издеваться! – крикнула Мария. – Я сейчас трубку брошу!

– Это же из оперы…

– А-а, – уважительно протянула она, но тут же опомнилась: – Все вы, мужики, одинаковые. Сначала поете, а потом обманываете.

– Есть и другие примеры. Хотя бы Гремин. Пел, заливался и… не обманул, – отпарировал я и затянул сиплым басом:

Онегин, я скрывать не стану,

Безумно я люблю Татьяну…

– Что это еще за Татьяна такая? – подозрительно спросила Маша. – То Ольга, то Татьяна! Опять начинаешь?

Она бы еще спросила, не пьян ли я. И попросила бы дыхнуть в трубку.

– Нет, что ты! Это из той же оперы… Не веришь – скоро убедишься.

– Ну хорошо, – неприступная мадам Еписеева наконец-то размякла. – Я, пожалуй, тебе поверю. В последний раз.

Мы договорились, что я заеду за мадам Еписеевой на работу.

– Целую! – пропел я.

Я положил трубку и вдруг ощутил какой-то странный запах. Фасоль! Пока я тут распевал, бедная фасоль тлела на плите.

Я ворвался на кухню. Меня окутала плотная пелена едкого дыма. Я на ощупь пробрался к плите и выключил огонь. От жара сковородка приняла форму богатырского шлема. В шлеме что-то потрескивало.

Я распахнул форточку, и дым столбом повалил в морозный воздух. В этот момент опять раздалась телефонная трель. Я спрыгнул с табуретки.

Телефон утих, но тут же зазвонил снова. Я наконец добрался до трубки. Послышалось сопение. Потом хриплый голос сказал:

– Ты что, козел, на проводе повесился? Третий час дозвониться не можем!

Я открыл рот. Голос был незнакомый.

– Ну теперь жди. Через пять минут будем…

Раздались гудки. Я лихорадочно стал думать, что же делать. Это наверняка дружки Мухрыгина. Возможно, сам таинственный Дрендель! Может, в милицию позвонить? Или Катьке?

Дым выполз из прихожей и начал медленно подбираться к дивану. Я рванулся на кухню и распахнул окно. Около подъезда заскрипели тормоза, под окнами закопошились какие-то люди.

Все! Приехали! За мной! Я хотел уже выброситься из окна. Но навстречу мне двигалась выдвижная лестница. Ничего себе, экипировочка у этих бандитов!

В истерике я метнулся к выходу. Сорвав с вешалки пальто, распахнул дверь. Передо мной стоял бандит в противогазе и с какой-то трубкой, вроде миномета, наперевес. Я поднял руки вверх и крикнул:

– Не стреляйте!!! Сдаюсь!!!

Со стороны кухни раздались чьи-то шаги. Я обернулся. Навстречу мне из дымовой завесы шагнул еще один бандит. За ним тянулись клочья белой пены. Он сорвал противогаз с усатого лица и укоризненно покачал головой:

– Ну и накурил ты тут, сынок. Курить надо на балконе.

Какой я дурак! Ведь это же пожарные! Наверное, соседи увидели дым и позвонили по 01.

– Фасоль… подгорела, – смущенно пробормотал я.

Глава 30

Четыре розы

Отмучившись в школе (почти никто на меня не обращал внимания, даже Мухрыгин куда-то запропастился, только Игорь Хренов предложил поболтать после уроков «об одном деле», но я отказался), я занялся подготовкой к вечернему мероприятию. Для начала забрал из химчистки свой синий костюм в тонкую полоску. К нему бы хорошо подошла бабочка в горошек. Но Виталькин красный галстук тоже будет неплохо смотреться. Возможно, кое-кто даже примет меня за предпринимателя средней руки.

Белая рубашка, правда, не очень. В смысле – не очень белая. Однако, если я застегну верхнюю пуговицу, сероватая изнанка воротничка будет не так заметна. Главное, не задохнуться в разгар спектакля…

Хорошо бы еще постричься. Эх, времени уже нет. Тогда ограничимся банальным бритьем и чисткой обуви. Правда, башмаки на ладан дышат. Может, надеть зимние сапоги? Все равно под брюками не видно. Нет, это моветон. Поеду в такси. Так что ноги не промокнут.

Шиковать так шиковать. Чем должно пахнуть от респектабельного человека? Дорогим одеколоном, табаком и коньяком. Без коньяка (в случае с Машей) можно обойтись. Одеколон у меня есть. Катькин. А вот с табаком… Придется купить «Мальборо».

До отеля, где работала Мария, я все-таки решил доехать на метро. По дороге купил букет пурпурных роз.

Мадам Еписеева уже топталась на ковровой дорожке, когда я, окутанный флером дорогого одеколона, появился из-за угла. Охранник наверняка подумал, что там я припарковал машину. Что ж, пусть!

Оставляя на красном ковре мокрые следы, я подошел к Маше и протянул ей букет.

– Это тебе.

Она внимательно изучила его и изумленно вскинула подведенные брови:

– Мы что, на кладбище едем?

– Почему это? – не понял я. – В театр. Большой…

– Что ж ты тогда четыре розы даришь?

Неужели эта продавщица мне что-то не то подсунула?

– А сколько нужно?

Маша хмыкнула:

– Ну хотя бы три. Или пять. Или двадцать пять…

Ничего себе! Двадцать пять! Подумать только!

Мадам Еписеева стянула с руки перчатку, ловко выхватила из блестящего целлофана один цветок и сунула остальной букет мне. Странно.

– Подожди, я скоро, – крикнула она и в негнущихся австрийских сапогах побежала к дверям отеля.

Одинокая розочка в ее руках кивала мне головой, будто прощалась.

Я в недоумении стал прохаживаться вдоль стеклянных дверей. К тротуару подъехал длинный автомобиль. Из дверей отеля вышел морщинистый старикашка в длинном шерстяном пальто. За ним выбежал человек в ливрее и пихнул меня локтем:

– Ну чего болтаешься, как маятник в одном месте? Намазано вам здесь, что ли? Не будет тебе баксов, понял?

Я в недоумении отошел. Морщинистый прошествовал мимо меня и сел в лимузин. Человек в ливрее впихнул в багажник желтый чемодан и корзину цветов.

Минут через пять вышла Маша.

– Одну розочку я поставила в раздевалке, – сообщила она. – То-то завтра порадуюсь. Понюхаю и все сразу вспомню…

Я вручил ей оставшийся букет и спросил, что бы могли означать слова ливрейного типа.

– Это наш белл-бой. Мишка. Он тебя, наверно, за попрошайку принял.

– Кто меня за кого принял?

– Ну белл-бой, – нетерпеливо повторила она. – Носильщик, по-русски. Тот, кто чемоданы носит. Он подумал, что, как только этот иностранец сдвинется с места, ты достанешь из кармана губную гармошку или дудочку и заиграешь. А Мишке ведь тоже нужно подзаработать, вот он тебя и погнал.

– Да у вас тут целая иерархия, – удивился я. – Прямо конфуцианский Китай.

– Что?

– Ну, короче, Китай такой, – я не стал вдаваться в подробности.

Выбравшись из узких переулков, мы остановили черную «Волгу» с мигалкой. Узнав, что нам к Большому театру, водитель запросил астрономическую сумму. Почему бы это? Ведь тут совсем рядом. Тем не менее я не стал мелочиться, усадил мадам Еписееву, и мы поехали.

В дороге внезапно зазвонил телефон. Водитель снял трубку, но включился почему-то селектор.

– Алешка, падла! – прокричал динамик. – Где тебя черти носят?! Опять налево ездишь?!

– Да нет, Богдан Степаныч, я только пожрать, – виновато пробормотал Алешка.

– Знаю, как ты там жрешь! – продолжал надрываться динамик. – Уже час здесь торчу как проклятый! Меня ж сейчас засекут, что я не на комиссии! А ну дуй сюда немедля!