Девятый император - Астахов Андрей Львович - Страница 55

Хейдин начал сосредоточивать свои мысли на уже знакомых ему образах. Он попытался во всех подробностях припомнить разговор с Зарятой прошлой ночью. Непонятно почему, но разговор этот вспоминался плохо, мысли все время мешались, сбивались, теряли связь друг с другом. А потом в сознание Хейдина вдруг вошел образ, совершенно не связанный с мальчиком.

Хейдин увидел грифа. Эти птицы всегда вызывали у него отвращение. Когда-то ортландец повидал их немало. Появление грифа в небе всегда было дурным знаком; эта птица словно предчувствовала чью-то смерть. А этот гриф и вовсе был особенный. Будто кто-то глянул на Хейдина янтарными глазами мерзкой птицы, и это был взгляд существа, с которым лучше не встречаться никому и никогда. От этого взгляда Хейдина пробрал озноб.

Рука Заряты стала нестерпимо горячей. Хейдин с тревогой посмотрел на лицо ребенка, но оно было спокойным, только веки чуть подергивались, будто Зарята видел сон. Хейдин пощупал лоб мальчика – он был такой же горячий, как и рука. Кроме того, ортландцу показалось, что рубцы от ожогов, изуродовавших лицо мальчика, стали тверже.

Борясь с тревогой, он снова попытался сосредоточиться. Взгляд его был прикован к лицу Заряты, мысли были о мальчике, рука касалась запястья ребенка.

– Зарята! – мысленно позвал Хейдин. – Зарята, ответь, что с тобой?

Гриф. Черные крылья закрыли на миг солнце, потом птица исчезла. Хейдин явственно услышал топот копыт. Кто-то едет сюда. Друг или враг?

– Зарята, ты меня слышишь?

Ему вдруг показалось, что из-под век мальчика сверкнула ослепительная зеленая искра, совсем такая же, как свечение каролитового перстня.

Мальчик не отвечал. Неестественный сон был слишком глубок.

– Это не просто испуг, – прошептал Хейдин.

– Что ты говоришь, душа моя? – спросила Липка.

– С ним что-то происходит.

– Он умирает? – Липка испуганно посмотрела на Хейдина. – Ты думаешь, он умирает? Да?

– Я не знаю.

– Ты должен знать. Он ведь из твоего мира, я знаю. И ты пришел сюда за ним.

– Я не знаю, что с ним творится. И я вижу грифа. Большую черную птицу. Этот гриф видит нас.

– Ты пугаешь меня?

– Ничего не бойся, – Хейдин обнял Липку, поцеловал в губы. – Пока я жив, я смогу защитить и тебя, и его.

– Ты сейчас пытаешься вернуть ему сознание?

– Я пытаюсь понять, что происходит.

В сознании Хейдина опять ярко промелькнул образ грифа. А потом Хейдину стало страшно. Во рту пересохло, ноги вдруг ослабели. Потому что гриф опять посмотрел прямо на него. И этот взгляд не был взглядом птицы.

– Зарята! – позвал Хейдин. – Что это все значит?

Ночь. Ветер. Обрывки облаков несет над землей вместе с клубами снега. И ужас, который летит на черных крыльях вместе с тучами. Белое и черное. Белый снег и черные тучи. Белый конь и черный гриф в небе. Черный всадник с белым лицом.

– Нет! Нееееет!!!

– Хейдин! Что ты, Хейдин? Что с тобой? Ты увидел что-то?

Ортландец очнулся. Кошмар исчез. Зарята мирно спал, и каролит в перстне больше не светился.

– Я понял, Липка. Это не сон. Мальчик пытается спрятаться.

– Я не понимаю, любый мой. От кого он прячется? Почему?

– Ему угрожает опасность. Нам надо немедленно бежать отсюда.

– Бежать? – Липка провела рукой по щеке Хейдина. – А на кого я хозяйство оставлю? Может, тебе померещилось просто?

– Нет. Тебе можно остаться тут. Опасность грозит Заряте, может быть, мне. Я увезу его в безопасное место.

– А где оно, такое место?

– Проклятье, ты права! – Хейдин стиснул кулаки так, что хрустнули суставы пальцев. – Почему Медж мне ничего не сказал? Я не знаю, как ему помочь.

– Не волнуйся. Ты слишком много вчера пережил. Это просто болезнь. Я вылечу Заряту.

– Хотел бы я тебе верить.

– Я женщина, – Липка сверкнула глазами, – а женщины обладают великой властью.

– Ты самая лучшая женщина из всех, – Хейдин подкрепил свои слова долгим поцелуем.

– Ты защитил меня, сокол мой. Защитишь и его!

– Защищу, моя соколица.

Липка вернулась к своим травам. Хейдин посмотрел на Заряту, еще раз попробовал мысленно поговорить с ним.

– Хотя бы скажи мне, что это за всадник! – вопрошал Хейдин. – Кто он, откуда, кто его послал? Почему ты так боишься его? Я вижу опасность, я чувствую ее, но не знаю, что мне делать. Ты молчишь, принц. Не молчи, ответь мне. Сейчас наши жизни зависят от того, что ты скажешь.

Ничего. Молчание. Потом – пустота. И странный образ; будто взгляд ребенка, смотрящего из укрытия.

– Принц, ты спрятался, так?

Я никогда не смогу больше с ним поговорить, подумал Хейдин. Я напрасно теряю время. Осталось только надеяться на то, что произойдет нечто, о чем я пока даже не подозреваю. А пока я буду делать то, для чего был послан в этот мир. Я буду защищать принца. Даже если бедняжка никогда больше не проснется. Даже если гриф уже распростер над ним свои крылья. Ведь он назвал меня своим отцом. И это уже не игра.

Глава седьмая

Метель на мгновение стихла, потом замела вновь. Руменика терпеливо ждала, когда старик даст ей знак ехать за ним, а пока куталась в шубу, пытаясь согреться. Здесь, на открытом месте, ледяной ветер был настоящей пыткой.

Из Торжка они выехали на рассвете и до полудня ехали все время на север, расспрашивая встречных про Чудов Бор. Никто не мог толком объяснить им, как и куда ехать. Солнце уже было над верхушками деревьев, когда им наконец повезло. Они обогнали на дороге крестьянина, правившего санями. Крестьянин оказался жителем выселка по соседству с Чудовым Бором.

– Чудов Бор? А как же, знаем! – сказал мужик. – В другой раз проводил бы, а вот нынче не в ту сторону еду. Это к Игнач-кресту надобно ехать. Аккурат верст пятнадцать по тракту.

– Тут одна деревня с таким названием?

– Одна, мил человек, одна-единственная. Поезжайте на закат по тракту, так и доберетесь еще до сумерек. Только с тракта не съезжайте, потому как можете в полынье оказаться. Топей здесь шибко много. Сейчас еще можно проехать, а как ледоплав[36] начнется, одна дорога – на лодке или по тракту…

Они сделали так, как сказал крестьянин. Тракт вел их через лес, но и тут они встречали людей. Несколько раз Руменика и Акун обгоняли группы сбегов с санями и волокушами, груженными спасенной рухлядью. Люди настороженно косились на чужеземцев. Прямо среди леса неожиданно возникали перед глазами крошечные деревушки – пять-шесть домов, окруженных плетнями или бревенчатым тыном, до самых окон засыпанных снегом. Стаи ворон, облюбовавших высокие сосны по обочинам дороги, встревоженно каркали при приближении всадников.

– Акун! Ты вправду так сделаешь?

– Что?

– Вернешься в Торжок? – Руменика от самого города намеревалась задать этот вопрос, но решилась только теперь.

– Никто не может знать своего будущего, – уклончиво ответил Акун.

– Это не ответ!

– Я дал воеводе слово. Но, может быть, священная Триада избавит меня от необходимости его сдержать.

– С каких пор ты стал таким скрытным, Акун?

– Я всегда был таким.

Они проехали лес и теперь пересекали обширную плоскую равнину, насквозь продуваемую ветром, от которого не защищали ни шубы, ни толстая кожа туник. Тракт совершенно замело, и лошади шли с трудом. Акун выругался; вчера, казалось, зима уже собралась уходить, уступая место весне, сегодня же разразилась нешуточная метель. Однако поворачивать обратно не имело смысла.

– Пока холод не усилился, надо ехать, – сказал старый милд Руменике. – Я поеду вперед. Иди за мной след в след. Не сворачивай в сторону. Если провалишься в топь, я не успею тебя вытащить. Даже если вытащу, в мокрой одежде ты замерзнешь насмерть за пять минут.

– Ободрил, старый хрен! – шепнула Руменика, когда Акун пустил коня вперед.