Девятый император - Астахов Андрей Львович - Страница 30

– Во грехе чадо прижил, – шептались в селе, – от женищи блудной. Не хватало ему девиц на выданье в своем селе, поехал во Псков блудить – вот и породил байстрюка, вавилонское семя! Грех-то какой, на всем обчестве пятно!

Если и был в Чудовом Бору человек, который мог бы стать для маленького Заряты родной душой, так это только Ратислав, потому как сам в избытке хлебнул шиканий в спину, обидных кличек от сверстников, молчаливого презрения и пренебрежения взрослых. Но теперь Ратислав вырос. И этот лук, который он смастерил своими руками – еще одно тому доказательство.

– Пойдем, – сказал Ратислав мальчику, – опробуем лук! Ажно руки чешутся, как хочется из него выстрелить.

Свое сокровище Ратислав бережно завернул в холстину, чтобы не привлекал внимание посторонних. Зарята понес колчан со стрелами, тоже завернутый в ткань.

Из избушки Ратислава они пробрались дворами до околицы. Отсюда до леса было совсем недалеко, самое многое полверсты. Подростки перешли замерзший ручей, проваливаясь в снег, миновали поля и вскоре были на лесной поляне, окруженной могучими соснами. Поляна имела форму овала длиной в двести пятьдесят-триста шагов. Выбрав дерево, Ратислав ножом очистил от коры на стволе дерева круг в локоть диаметром – получилась отличная мишень, ярко белевшая на темном сосновом стволе. Затем Ратислав отсчитал от дерева с мишенью сто шагов и взял в руки лук.

– Давай колчан, Зарята, – велел он.

Стрелы он точил, зачищал, шлифовал и оперял тоже сам, лишь наконечники были покупные, некогда принадлежавшие покойному Агею. Выбрав стрелу, Ратислав сбросил тулуп, наложил стрелу на тетиву и, как и учил Агей, попытался сосредоточиться, собраться перед выстрелом.

– Ну что же ты? – спросил Зарята.

– Не мешай!

Ветра почти не было, мишень была видна прекрасно, и Ратислав поднял лук. Щелкнула тетива, но стрела в мишень не попала – пролетела от ствола в нескольких пядях.

– Тьфу ты, мазила! – выругался Ратислав, красный от досады. – Стыдобища несмываемая!

Вторая стрела пошла, как показалось Ратиславу, точно в цель, но вдруг вильнула и зарылась в сугроб слева от дерева. Третья пошла выше цели. И лишь четвертая попала в ствол на локоть ниже мишени. Зарята радостно закричал, запрыгал, размахивая руками.

– Чего веселишься? – хмуро спросил Ратислав. – Горе-лучник, ни одной стрелой не попал!

В душе Ратислав понимал, что корит себя напрасно. К луку надо приноровиться, и стрелы у него самодельные, может, в них-то все дело. Но триумф был подпорчен. Не того ожидал от своего лука Ратислав. Ах, не того!

– А пойдем к нам, – вдруг предложил Зарята. – У нас гость в доме. Видно, воин он бывалый. Может, подскажет чего.

– Гость? – Ратислав почувствовал ревность. – Что за гость?

– Дядька приблудный. В лесу его нашли.

– Чего сразу не сказал?

– Хворый он был. Липка его спать уложила, так он спал – недоторкаться! Айда, может проснулся уже.

Ратислав недоверчиво посмотрел на мальчика.

– С чего знаешь, что воин? – спросил он.

– А меч у него. Знаешь, какой? Вот такой! – Зарята поднял руку над головой, показывая длину меча. – И рубашка на нем железная.

– Кольчуга?

– Ага, кольчуга.

– Ну! – Ратислав был готов бегом мчаться в дом Липки, лишь бы побыстрее увидеть настоящий меч и настоящую кольчугу. Но настоящий воин не должен никому показывать свои чувства. – Коли так, то пошли. Поглядим, что за гость у вас такой. Стрелы только собери!

Обед, который Липка приготовила для него после бани, Хейдин мысленно назвал императорским. На столе не было шитой золотом скатерти, драгоценной посуды – только деревянные чашки и глиняные крынки. Но это не имело значения. Хейдин понимал, что в этой суровой стране пища достается людям очень нелегко. Тем больше его тронула щедрость Липки. И он с удовольствием поел то, что она для него приготовила – вареную баранину, свежий ржаной хлеб, квашеную капусту с терновыми ягодами, моченые яблоки, соленую жирную рыбу, рассыпчатую кашу из какой-то темной крупы, заправленную луком, морковью и кусочками жареного сала и даже соленые грибы, которые на родине Хейдина есть было не принято. Темный хмельной напиток из перебродившего меда поначалу не понравился Хейдину, но потом он вошел во вкус. Липка сама ела мало, все больше расспрашивала ортландца о его жизни. Особенно ее поразило то, что у ортландца нет семьи.

– Как же так? – воскликнула она. – Неужто ни разу не влюблялся ни в кого? Так и жил один, бобылем?

– Влюблялся, – Хейдин вздохнул. – Давно, много лет назад. Я тогда еще был очень молод. Девушку эту звали Мело, и была она похожа на тебя. Я ее очень любил.

– Что ж не женился?

– Не знаю. Наверное, я тогда не думал о семье. И не знал, что очень люблю Мело. Я понял это, только когда ее потерял.

– А потом?

– Что потом?

– Других женщин больше не было?

Хейдин молча покачал головой. Про Ивис ей знать незачем. Вряд ли она поймет, какие чувства им владели, когда он писал Ивис письма.

– Не было, – ответил он. – А вот что ты не замужем? Я смотрю, усадьба у тебя немаленькая. Дом, баня, амбары, хлев для скота, земля, наверное, есть. Одной все это содержать очень тяжело. Хозяин нужен.

– Правда твоя, тяжело. Пока мамка была жива, обходились. У меня мамка была почище иного мужика. Этот дом и пристройки она сама одним топором срубила. С утра до ночи была в хлопотах. Ее ведь повсюду звали. У кого корова рожает – за мамкой бегут. Заболел кто – к мамке. Все сама. Так и померла; подняла в одиночку тяжелую лесину, а у нее кровь горлом хлынула. Мужа ей Бог не послал, всю жизнь одна прожила.

– Чего же так?

– Слава у нас дурная, Хейдин, – улыбнулась Липка, но глаза ее остались печальными. – Мамка моя людей травами лечила, вот и болтали про нее, что она ведьма, с чертом знается. Лечиться к ней ходили, а потом про нее же гадости говорили. Был один человек, хотел на мамке жениться.

– Что ж не женился?

– Не успел. Свадьбу на вресень[21] назначили, а в серпень,[22] аккурат после Ильина дня, к нам в село суздальские разбойники нагрянули. Они-то мамку и снасильничали. – Липка помолчала. – Когда мамка меня родила, стали говорить, что я от тех насильников родилась, безотцовщина словом. Только я отца своего знаю. Мамка мне про него сказала. Мой отец – Феодор Угличанин, в Новгороде книжный человек. Он ведь потом к мамке сватов засылал, да только она отказала. Я теперь, сказала, срамом помечена, не хочу, чтобы грех мой на тебя пал. Не хочу, сказала, чтобы мужа моего попрекали, что меня после псов тех блудливых из жалости в дом свой взял. Так и прожила шестнадцать лет одна.

– Мне очень жаль, – Хейдин положил ладонь на руку девушки. – Твоя мама была гордым человеком. Такие и среди знатных людей редкость. Мне приходилось встречать принцев, которые были бы недостойны прислуживать твоей матери за столом.

– Правда твоя, гордая она была, – Липка вздохнула. – Еще меду-то налить?

– Нет, – улыбнулся Хейдин. – Лучше посиди, поговори со мной.

– Это можно, – щеки девушки порозовели. – О чем же говорить-то?

– О тебе. Жених у тебя есть?

– Нет. Порченая я. Сказала же, безотцовщина, на такой добрые родители сына не женят. И мамка у меня ворожея была. Дочь ворожейки – сама ворожейка, так люди говорят. А так-то есть один парень. Ходит за мной, вздыхает. Только молодой он шибко, мне не ровня.

– Так и ты не старая. Совсем девочка.

– У нас на селе знаешь, как говорят? Девка должна до двадцати лет замуж выйти. Коль не выйдет, значит перестарок, не нужна никому. Мне уже двадцать один.

– Клянусь пряжей Атты, прямо дряхлая старуха! А этому парню сколько?

– Семнадцать всего. Он с моим Заряткой дружит.

– Ну и славно. Четыре года – это разве разница?

– Да ну его! Молодой он, глупый, – тут Липка внимательно посмотрела на Хейдина. – Мне бы человек постарше подошел. Чтобы добрый был, ласковый, умный.