Рыцарь золотого веера - Николь Кристофер - Страница 22

Дом знатного управляющего стоял на холме. К нему из деревни вела прямая, как нитка, дорога. На вершине холма они увидели высокий частокол брёвен, связанных между собой и укреплённых землёй и глиной. В середине забора были ворота, растворившиеся при приближении европейцев.

Но, судя по всему, они пришли слишком рано. Магоме Кагею знаком остановил их на краю дороги, так как наместник был ещё занят.

– Значит, это что-то вроде суда? – спросил Уилл.

– Обязанность даймио – поддерживать мир и справедливость среди своих подданных, – подтвердил Кагею. – Но он долго вас не задержит.

– А что за дело здесь слушается?

– Дело падшей женщины, Уилл Адамс, – ответил Кагею. – Когда её муж отлучился из Бунго по приказу нашего господина Таканавы, она развлекалась не с одним, а с двумя мужчинами – по очереди. Вышло так, что они узнали друг о друге и повздорили между собой. Дело чуть не дошло до драки, и пришлось вмешаться господину. Ну вот, он уже закончил.

Уилл оглянулся. Из-за забора раздались горестные вопли.

– А какой приговор им вынесен?

– Как какой? Их казнят.

– Казнят?! Что, всех троих?

– Конечно, Уилл Адамс. Какое ещё наказание может быть для преступников?

Уилл дёрнул себя за бороду.

– Но ведь наказание должно соответствовать тяжести проступка, господин Магоме. Конечно, супружеская неверность – достаточно серьёзное дело. И женщину следовало бы выпороть кнутом. Но ведь эти мужчины брали то, что им предлагали, и вполне можно ограничиться заключением их в тюрьму на какой-нибудь срок. Отнять жизнь человека за то, что плоть его слаба, – чересчур суровое наказание. – Какие странные обычаи в твоей стране, Уилл Адамс! – сказал Кагею. – Этих людей казнят не за прелюбодеяние. Это дело мужа и жены. Их преступление в том, что они намеревались убить друг друга, а преступление женщины – в подстрекательстве к этому. Даже самурай может драться только в битве или по причине кровной мести.

– И за это – смерть? Но ведь кровь не была пролита.

– Всё равно, единственным наказанием преступнику может быть только смерть. Потому что только это наказание действует одинаково на молодых и старых, мужчин и женщин, вельмож и бедняков. Принять другую систему, попытаться делать различия между преступлениями или рангами людей означает положить начало несправедливости.

Уилл почесал в затылке, наблюдая, как группа людей покидает внутренний двор. Она походила на траурную процессию, особенно учитывая сказанное Кагею. Первым шагал мужчина с мотыгой в руке, за ним – человек с лопатой, очевидно, могильщики. За ними шёл другой человек с длинным свистком, испещрённым японскими иероглифами. Наверное, там описывалось преступление и указывался приговор преступникам. Затем шли трое осуждённых со связанными за спиной руками. К их спинам были прикреплены тонкие пруты с развевающимися листками бумаги; на них тоже было что-то написано. Мужчины выглядели безучастными, и только женщина, казалось, оплакивала свою судьбу. Волосы её рассыпались по спине и сгорбленным плечам, глаза покраснели от слёз.

Последним шёл палач. Меч его висел на боку, а в руках он, словно поводья, держал концы верёвок, которыми были связаны руки приговорённых. По обе стороны от него шагало по солдату в полных боевых доспехах, вооружённых пиками. Концы пик лежали на плечах шедших впереди узников. Женщина, шагавшая в центре, была избавлена от такого бесчестья, но слёзы струились по её щекам, когда она проходила мимо остолбеневших голландцев. Не было никакого сомнения, что она с ужасом ожидает своей судьбы.

– Как её казнят? – прошептал Уилл.

– Ей отрубят голову, – прошептал Кагею. – Это обычная казнь для рядовых преступников. Смотри.

Уилл повернулся, и у него перехватило дыхание от ужаса – казнь вот-вот должна была совершиться. Процессия остановилась на краю неглубокой ямы, всего ярдах в пятидесяти от европейцев, и три жертвы опустились на колени. Не утруждая себя какими-либо церемониями и молитвами, палач взмахнул огромным мечом и обрушил его на первую обнажённую шею. Силой удара голову отбросило вперёд, и она скатилась в яму. Казалось, тело оставалось в вертикальном положении не менее секунды; из шеи фонтаном била кровь, стекая по плечам. Потом оно рухнуло вперёд. Палач уже стоял за спиной второго мужчины.

– Боже милостивый! – прошептал Квакернек. – Возможно ли это?

Второй преступник был мёртв. Даже с такого расстояния они видели, как вздрагивают плечи плачущей женщины. Но ни её содрогания, ни рассыпанная копна волос, казалось, не волновали палача. Ещё раз клинок – теперь уже не блестящий, а чёрный от крови – просвистел в воздухе. Палач шагнул в могилу к ещё вздрагивающему телу женщины.

Уилл облизнул пересохшие губы.

– Он должен и похоронить их?

– Нет, – отозвался Кагею, – это обязанность хонинов. Но так как это очень серьёзное преступление, мой господин Таканава приказал разрубить их тела на куски.

– Разрубить на… – Уилл с трудом сглотнул. Но меч уже взлетал и опускался – ритмично, мощно. А всего полчаса назад он считал себя находящимся почти в раю, и единственным огорчением было отсутствие Сикибу.

– Теперь идёмте, – сказал Кагею. – Господин Таканава ждёт вас.

Почти бессознательно Уилл шагнул вперёд. У ворот стоял стражник, но, прежде чем пропустить европейцев во двор, их тщательно обыскала дюжина тяжеловооружённых воинов в шлемах с забралами. Только после этого они в сопровождении солдат прошли к открытому крыльцу в центре здания. На мгновение внимание Уилла было отвлечено большой толпой людей, собравшихся по обе стороны крыльца и образовавших живой коридор. В толпе были и мужчины, и женщины. Ни один из них не походил на крестьянина. Женщины были одеты в яркие шёлковые кимоно, в руках они держали маленькие изящные веера. Одеяния мужчин были не менее яркими, и у каждого за поясом торчали по два меча – признак самурая, как и выбритые головы. Но больше всего они отличались надменными, высоко-мерными лицами. К удивлению голландцев, в руках они тоже держали веера.

Но это были зеваки. На крыльце, лицом к ним, сидели хозяева. С облегчением Уилл заметил Тадатуне, сидящего рядом с отцом в типичной позе – на коленях. Симадзу но-Таканава был мрачен лицом и, обведя моряков взглядом, нахмурился ещё сильнее. Но даже он выглядел добрее священника в чёрной сутане, стоявшего у подножия крыльца. Одна рука его покоилась на большом деревянном распятии, висевшем на шее.

– Этот человек задумал недоброе, Уилл, – проговорил Мельхиор Зандвоорт.

– Возможно. Но законы здесь в руках наместника, а Тадатуне нам друг.

Он попытался встретиться глазами с Тадатуне, но тот выглядел крайне серьёзным. Но только тут Уилл разглядел, что за спиной хатамото, в тени, сидит и другая знать. Заинтересованные зрители из соседних имений? Или тоже судьи?

Тадатуне поднялся.

– Уилл Адамс, – произнёс он. – Я обращаюсь к тебе, поскольку мы оба понимаем по-португальски. Ты готов выступать от лица своих товарищей?

Уилл шагнул к носилкам, на которых лежал Квакернек:

– Якоб, они хотят, чтобы я говорил от имени всех.

– Конечно, Уилл. Остальные почти не говорят по-португальски.

Уилл дёрнул себя за бороду.

– Ты понимаешь, что мы на суде?

– Я понимаю то, что этот священник хочет представить нас в дурном свете.

– Ты понимаешь, что если мы не сможем оправдаться, – точнее, если моего красноречия окажется недостаточно, – то всем нам, скорее всего, отрубят головы ещё до обеда?

– Чушь. Мы ведь никому не причинили вреда.

– Тем не менее, Якоб, прошу – помолись за меня.

Он выпрямился. Пот градом катился по его лицу; этому виной, конечно, было солнце, поднявшееся над двором. И всё же нельзя показывать этим инквизиторам, что он боится возможного исхода.

– Я буду говорить от имени моих товарищей, господин Тадатуне. – Я рад, Уилл Адамс, – отозвался Тадатуне. – Я говорю от имени моего отца. Он хочет сказать, что, когда ваш корабль обнаружили у берега, мы пришли к вам с дружбой в сердцах и доставили вас в нашу страну, в наш город; что мы лечили ваших больных и оплакивали умерших. Мы сделали всё, что было в наших силах, чтобы помочь вам. Ты признаешь это?