Возвращение в Сокольники - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 62

Поручик Лукаш поинтересовался, много ли желаний было у дамы его сердца, на что Швейк отрапортовал: так что около шести, а теперь она спит как убитая от этой езды…

Особенно восхищало это – «около»! Придумать же! Ну пусть спит.

На кухне Турецкий уселся у стола, кинул перед собой старую газету, выщелкнул из пистолета обойму и проверил ствол, оттянув затвор. Отложил пушку в сторону. По одному выдавил из магазина все восемь патронов, которые выстроил на столе в ряд. Вот они – желтоголовые, самодостаточные и самоуверенные. Бывают грибочки такие – молоденькие, крепенькие, лучшая закуска…

«Что– то тебя, Александр Борисович, все в одну сторону тянет», -усмехнулся мысленно, без улыбки.

Он обернулся и, взяв с крючка посудное полотенце, начал зачем-то вытирать каждый патрон. И по одному вставлять обратно в магазин. Вот провалился и последний. Самый главный. Турецкий еще раз внимательно посмотрел на него, а потом решительным движением вставил обойму в рукоятку и коротким шлепком ладони отправил на место. Передернул затвор и поставил пистолет на предохранитель.

Машинально, почувствовав словно дуновение ветерка, поднял глаза. В дверях, закутанная в простыню, стояла Илона.

– Чего тебе не спится? – не очень, прямо надо сказать, приветливо спросил Турецкий.

– А ты чем занимаешься? – вопросом на вопрос ответила она.

– Грибы вот собираю, – так же безотносительно ответил он.

– На завтрак? – понимающе качнула она головой. – А кому?

– Желающие закусить всегда имеются… Так чего не спишь?

– По тебе соскучилась. Глаза открыла – пусто. И халата тоже нет. Вот пришлось… пуститься на поиски. Ты куда-то собираешься? Мне тоже пора?

– Нет, зачем же так рано? Это просто мне не спится…

– А ты постоянно его таскаешь? – Она кивнула на пистолет.

– Положено. По службе. Но я вообще-то не очень люблю. Ощущение опасности не исчезает, а вот с куражом – все наоборот. Славка частенько повторяет, особенно молодым, что пушка смелости не прибавляет, зато проблем создает – выше крыши.

– Интересно, – странно отреагировала Илона и устроилась напротив. – Вот уж не думала…

– А зачем тебе думать? – хмыкнул Турецкий. – Это же мужские игрушки. А они хорошими не бывают.

– Только потому, что мужские? – Она поставила локти на стол и положила подбородок на сжатые кулачки. Простыня соскользнула, открыв розовые, прямо-таки девчоночьи плечи.

– Я сейчас что-нибудь накину, а тебе, если хочешь, отдам свой халат, да? – сказал Турецкий, поднимаясь и уходя вместе с пистолетом в большую комнату.

– Не возражаю, – ответила она ему вслед. – Но тогда, если уж мы все равно больше спать не будем, давай я что-нибудь приготовлю на завтрак? Или тебе еще рано?

Турецкий не ответил. Он скинул халат, натянул на себя пижаму. Достал с полки из шкафа кожаную «сбрую» с кобурой и сунул туда свой «макаров». «Сбрую» повесил на спинку стула, поверх пиджака. А халат вынес на кухню.

Илона, словно ей вдруг стало неудобно перед незнакомым мужчиной, сперва накинула на плечи халат, а только потом вытащила из-под него свою простыню, которая оборачивала ее подобно римской тоге.

– Глаза у тебя… однако… – улыбнулась она, чуть подмигнув Турецкому.

– Что-то не так?

– Наоборот, больше, чем нужно.

– Слушай, что это ты с утра – и загадками? То тебе не так, это теперь…

– Да мне все – так, успокойся. Я увидела сейчас твой взгляд, которым ты окинул меня, и подумала…

– О чем?

– Да ни о чем, ты вряд ли поймешь…

– Ну вот опять…

– Сегодня – суббота. У тебя есть дела, или?…

– Вот именно. Или, – нахмурился он. – Так что особенно засиживаться не выйдет. Мне надо еще на службу заехать. Потом… да, Василь Васильич заждался, поди…

– Кто это?

– Товарищ мой. Ранен он. В больнице.

– Это вот когда и ты? – Она кивнула на его залепленную пластырем руку.

– Когда и я. Но у него ранение тяжелое. А у меня просто обыкновенная дырка.

– Батюшки! Какие мы скромные и терпеливые! Просто дырка! Ты меня поражаешь, Саша, своим мужеством.

– Все сказала?

– А я с тобой вообще не разговаривала толком. Ты же не давал мне такой возможности!

– Но и ты, кажется, не сильно возражала?

– А я разве похожа на сумасшедшую, чтобы возражать? – Она наивно так улыбнулась.

– Нет, непохожа. И в этом твоя прелесть.

– Ты – отличный мужик, Саша… Но можешь быть просто идеальным. Ну… в моем понимании, что ли. Однако не хочешь. Я даже думаю, что тебе нравится изображать из себя этакого нехорошего мальчика. Иногда развязного и грубого. А то – нежного-нежного, что прямо плакать хочется. Тебя, наверное, очень любит твоя жена и… ненавидит, да?

– Дикий какой-то вопрос… – Турецкий вернулся на свой стул и тоже, почти как Илона, уперся лбом в сомкнутые кулаки.

– Не такой уж и дикий, как ты думаешь, – словно бы обиделась она.

– Я про «дикий» – не в отношении тебя, я – по самой сути… Никогда не ставил в такой плоскости.

– А тебя ж никто и не заставляет. Это моя собственная фантазия. Это потому что я подумала… Вот мы с тобой могли бы стать прямо замечательными любовниками. А любви ну, в высшем понимании, у нас бы не получилось.

– Да? И почему?

– Не знаю. Страсть, наверное, это одно, а семья – нечто большее. На всякие «страсти» тебя хватает с избытком, а на семью… нет, не знаю.

– А почему ты считаешь, что мне нравится изображать из себя плохого парня?

– Не парня, а мальчика. Который любит всякие игрушки. Фантазировать – тоже. Разыгрывать рубаху-парня, у которого нет твердых принципов, и одновременно комплексовать по этому поводу… Не так?

– С тобой интересно… Жаль…

– Чего? Слишком поздно? Или болтовня возникла слишком рано? Ты не переживай, Саша, ты меня гони, если тебе мешаю. Я ведь не обидчивая.

– Зря.

– Я знаю. Но от этого знания мне не легче. Как и тебе, наверное, от своих «знаний» тоже.

– Выпить не хочешь?

– А мы вчера все выдули. Ты еще чего-то хотел, но я отговорила, а ты легко согласился. Зато был способным… я бы даже сказала: очень способным! – Илона сладко потянулась, даже застонала от удовольствия – так ей было приятно.

– Ну не все… – почти мурлыкнул Турецкий, поглаживая ее выставленную грудь. – Мы ж про коньяк и не вспомнили?

– Вспомнили, вспомнили, – закивала Илона, – и если б не я…

– Значит, он есть, – уверенно сказал Турецкий и поднялся.

Он перетащил из комнаты остатки вчерашней закуски, достал из холодильника новую. Открыл бутылку коньяку. Илоне налил рюмку, а себе, отодвинув свою, поставил граненый стакан.

– Ты, надеюсь, не будешь возражать? – спросил как бы мимоходом. – Мне так надо.

– Ты сам прекрасно знаешь, что тебе следует делать.

– Вот бы мне такую жену! – сказал и осекся. Потому что увидел ее метнувшийся взгляд. И добавил: – Шутка.

– Я так и поняла, – кивнула она, опуская глаза.

– Знаешь, что я хочу тебе сказать? – Турецкий чокнулся с ее рюмкой и сел наконец. – Я где-то читал… Или слышал, не помню… Да и не важно. Суть в том, что если, как говорится, в природе не бывает пустоты, то в человеке – тем более. Скажем, в данный момент кто-то безмерно счастлив. А рядом другой человек – ему плохо. Так вот, если счастливый, фигурально выражаясь, перельет из себя, из своей души, собственное счастье в несчастного, тот воспрянет. И, вероятно, испытает неведомое ему счастье. Но тот, кто отдаст, больше его себе уже не вернет. Такова логика жизни. Отдал – и все! Жалеешь? Тогда не отдавай. А если ты такой щедрый, то не хрена и жалеть! Умел жить в счастье, сумей и без него. Понимаешь, о чем я?

– Так ты что? Уже отдал? Или только собираешься? – серьезно спросила она. Настолько серьезно, что ему вдруг стало страшновато: уж не читает ли она его самые потаенные мысли?

– Я не о себе, – неохотно буркнул он. – Или вот тоже… Не помню, где и от кого слышал… Давняя история… Представь себе, жил да был один, как ты говоришь, мальчик. Нормально жил. Без особых претензий, но всего ему хватало. И того, и другого, и третьего… Однако была у него… даже не страсть и не потребность – вот, то самое слово! – которой следует стыдиться, нет. Ну просто, скажем так, он был более легкомыслен, чем следовало бы при его-то жизни. Он любил наслаждения. И старался получить их везде, где мог, ничего не пропуская. И даже не думая, что этим самым он может кому-то причинить неприятности, боль. Эгоист? Да, пожалуй, и не очень. Скорее, как все нынешние, думающие, вопреки тому, чему учили в школе, не о Родине, а о себе. Так оно и спокойнее, и удобнее, и правильнее, в конечном счете – новая система отношений между людьми частенько напрочь исключает альтруизм… Я понятно говорю?