Возвращение в Сокольники - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 51

– Оттачиваешь перо? – с иронией заметил Меркулов.

– Ну вот видишь? Ты отвыкаешь принимать людей всерьез. То есть я выразился не совсем точно: ты не хочешь больше понимать никого. Кроме себя. Ну в трех лицах, разумеется.

– Это кого ж еще ты имеешь в виду? – нахмурился Меркулов.

– Тебе прекрасно известно. Но дело даже и не в том…

– А в чем? Ну говори же наконец! – почти вскипел Костя. – Ты что, считаешь, что у меня больше забот не осталось, кроме как выслушивать твои дурацкие прогнозы? Это ты, Саша, на мой взгляд, потерял ощущение реальности! Тоже извини. И проживаешь в каком-то непонятном, самим собой выдуманном мире! Где тебя окружают сомнительные личности, какие-то проститутки, пьянь и шваль! Семью разрушил! Какой ты пример показываешь единственной дочери?!

О– о! Меркулов становился грозен… Одно из трех его лиц все больше напоминало внешний облик Зевса-громовержца. Он обличал и не оставлял никаких надежд оправдаться…

Точно, что-то подобное недавно уже ощутил Александр Борисович. Но не сразу вспомнил, в какой ситуации. А когда вспомнил, чуть не рассмеялся в лицо Меркулову. И слава богу, что сдержался, иначе это был бы трагический момент в его жизни. Хотя как посмотреть. Имея в виду смысл трагедии, как таковой.

– Ты, конечно, прав, Костя, – собрав все силы, чтобы не сорваться и самому, вклинился Александр между двумя очередными восклицаниями Меркулова. – Я с тобой согласен, что и с семьей далеко не все в порядке… и дочку вот… воспитываю как могу. А где взять хороший-то пример, чтоб был перед глазами, а? – И он с вызовом посмотрел на Костю. У которого, кстати, у самого тоже были далеко не в порядке дела с дочерью Лидкой. Скоро уже тридцать лет девке, а не замужем. И похоже, не предвидится торжества. Правда, не родная Костина дочь, а приемная, но все же…

Костя намек, конечно, понял и сник маленько. Пыл, во всяком случае, как-то подрастерял. Но заведомой мрачности своей не изменил.

– И насчет окружения моего ты тоже прав. Отчасти. Поскольку по долгу службы порой приходится иметь дело с такими отбросами, что бывает и самому потом отмыться трудно. В бане, я имею в виду. И шлюхи есть, и алкашня. Бывшие, к слову, наши сотрудники. Но я о другом, Костя. Мы сами, что ли, перестали верить друг другу? Ответь честно.

– Честно, говоришь? А я тебе и не соврал ни разу. Тебе выгодно было так думать. Это оправдывало бы твои заскоки. Мол, как вы со мной, так и я – с вами. Но ты прав, суть не в этом. Хочешь правды? Изволь. Мы оба – служащие. В своем государстве. Не нравится, как говорится, не служи! Иди на все четыре стороны. Но если служишь, тогда подчиняйся законам этой службы. Не своевольничай! Не устраивай чудовищных спектаклей! Потому что ты подводишь этим не только себя, но в первую очередь своих товарищей… Уф-ф! – тяжко выдохнул он. – Нужны тебе эти мои нотации? Как ты мне надоел, кто бы знал…

И вот эта очень искренняя интонация почему-то повергла Турецкого буквально в шок.

Это означало, что вся жизнь, прожитая с Костей бок о бок, в которой тот, как старший и более опытный товарищ, друг наконец, учил никогда не сдаваться, не пасовать перед трудностями и опасностями, жестко стоять на своей точке зрения, если считаешь ее не делом случая, а собственным убеждением, – значит, все это коту под хвост? Ничего не было?! А то, что было, приснилось?

– Ну чего ты пришел? Пятница. Конец дня. Люди устали. Чего тебе одному все неймется? Есть что-то важное – говори, а нет… – Костя вдруг потянулся за очередной папкой с бумагами, до которой, как показалось Турецкому, ему решительно не было никакого дела. – Ты ничего не хочешь рассказать?

Он спросил это с необъяснимой, но ощутимой в то же время легкой брезгливостью. Вот спроси иначе, и не исключено, что Александр Борисович рискнул бы сейчас и все ему рассказал. Но эта интонация человека, по нечаянности ступившего… туда, куда ступать нет никакой необходимости, все вмиг разрушила. И сам Меркулов, видно, заметил это. Он смущенно кашлянул и неловко перевел разговор на сегодняшнее торжество у Грязнова.

– Звал вот… – сказал он. – А я, честно, и не знаю: ехать – не ехать? Как посоветуешь, Саша? Не поехать – обидится ведь, зараза. А с другой стороны, что я там буду делать? Изображать свадебного генерала? Так у Вячеслава там наверняка будут два десятка собственных. И о чем с ними говорить? О новых кодексах? А им они до фонаря. Как нарушали все законы, так и будут действовать дальше. Вот я и раздумываю: ехать – не ехать, а?

Турецкий пожал плечами.

– Вот и я говорю. Но ты хоть молодой. Выпить можешь. А мне и это нежелательно… Опять же Лидия нынче обещала со своим кавалером познакомить. Может, на этот раз что-то склеится!… Ох, Саша, тяжко бывает… тошно… И ты еще добавляешь. Как там парень наш?

– Ты кого имеешь в виду, практиканта?

– Его, – кивнул Костя.

– Молодец. Откапывается уже. Шурупит.

– Ты смотрел?

Турецкий кивнул.

– Я там набросал проект его характеристики, взгляни потом. И присмотри за парнем.

– А сам-то чего? – словно бы опешил Меркулов. – Тебе поручено, между прочим.

– Вот именно – между прочим, – пробормотал Турецкий. – Это я на всякий случай. На будущее. Устал я, Костя, кажется, не меньше твоего… Да и Ирина вот… тоже советует…

– Чего, послать все подальше?

– Ну в этом плане, да. Старая песня. «Кем бы ты был, Шурик, если бы… и так далее».

– А чего, переменить решение никогда не поздно. Было б на что. А то получится шило на мыло… Так что я, наверное, все-таки не поеду к Вячеславу. Ты уж найди слова, извинись там за меня, идет? Ну и лады, как говорится. Валяй, я еще малость поработаю.

Турецкий поднялся и, не прощаясь, пошел к двери.

– Саша, – позвал его уже от выхода Меркулов, – если у тебя в самом деле что-то очень серьезное ко мне, давай поговорим в понедельник, а? Оба остынем за выходные, встретимся с утречка пораньше, да? Не возражаешь? – И, не дождавшись ответа, махнул рукой, мол, иди…

«Остынем, – усмехнулся Турецкий, выходя в приемную. – Остроумно получилось… Бывает же так, не думаешь – не гадаешь, а решение само с потолка прыг тебе на плечи!… Господи, да что ж так погано-то на душе?!»

– Света, – сказал он, останавливаясь у стола секретарши, – вы тот материал, что я вам дал, ну, в прозрачной папочке, положите к нему в самый низ. А то он иногда имеет обыкновение заезжать сюда по субботам и просматривать последние документы. Так вот чтоб до понедельника не успел добраться, ладно?

– Как скажете, – зарделась Света, – Александр Борисович… А у вас сегодня какой-то сабантуйчик? – Она улыбнулась с простодушной хитростью.

– Откуда знаешь?

– Так ваш генерал сюда уже раз десять звонил, все просил напомнить Константину Дмитриевичу, что ждет его обязательно – сперва к трем. Но тут появились эти, из Думы, тогда он сказал: к пяти. А недавно перезванивал и сказал, что в любое время, хоть в полночь.

– Скажи пожалуйста! – хмыкнул Турецкий. – Значит, опоздавшим простится? Ну-ну… – И он ушел, кивнув девушке на прощание. И эта – туда же…

«Да, подумал он, возвращаясь к себе, чтобы окончательно покончить с делами, – скажи Костя это как-нибудь иначе, разговор мог бы состояться… Хотя зачем? Что бы могло измениться, если решение практически уже созрело? Да и не понял бы Костя…»

А вот Ирина, та бы поняла. Она вообще все понимает, беда в другом: Турецкий заранее знал и ее ответ. Вот ей бы он сейчас все рассказал, по-честному, откровенно, отбросил страшилки… Может, и пришли бы к решению.

Как она кричала на него тогда, в день «похищения» Нинки! Ты, орала, сам преступник, Турецкий! Ты хуже, ты хладнокровный убийца! У тебя семья гибнет, а ты не желаешь сделать даже самого маленького шага, чтобы прийти на помощь! На кой черт тебе все эти бандиты? Чем ты закончишь свою жизнь?! С кем?!"

Ну и привычный уже набор последних лет: эгоист, свинья, подонок, скотина… А ведь что-то в этом есть. Или вот – если б не любила, разве стала бы вспоминать про какую-то дурацкую мини-юбку?