Возвращение в Сокольники - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 35

В принципе-то он знал, что надо делать. Идеальный вариант – отправить жену и дочь в те же Сочи. Есть там у Славки одно тайное жилище. Он, кстати, мог бы уговорить Ирину уехать на недельку, но вряд ли захочет. А Ирина, в свою очередь, наверняка не станет принимать благодеяние из рук Грязнова, поскольку всегда считала и считает, что именно он и есть главный совратитель ее уже бывшего супруга. Они хоть заявление о разводе пока не подали, но как-то все шло к тому. Ну а эпизод с «Дохлым ослом» вообще ни в какие рамки не лез. Однако обсуждать все эти проблемы в присутствии дочери было бы крайне непедагогично, это понимали оба.

Итак, выслушав Нинку, Турецкий отправил ее спать. А с Ириной они прошли на кухню, чтобы наконец-то поговорить.

Весь вид Ирины Генриховны указывал на то, что она защищаться не собирается, а вот нападать – самое милое дало!

– Сядь, выслушай и постарайся какое-то время не перебивать меня. Я хочу, чтобы ты поняла ситуацию, в которой волею обстоятельств мы все оказались.

– Hе знаю, правильно ли утверждать «мы»! Ты – другое дело. Ты вечно вляпываешься в разные темные истории, это ты…

– Утихомирься, я, ей-богу, не займу у тебя много времени. Ты поняла, что сегодня произошло?

– А что я должна понимать?! Какие-то твои приятели…

– Это никакие не приятели, а самые настоящие бандиты. И они показали, что похитить Нинку им ничего не стоит. Так же, впрочем, как и тебя. Им же известно, что ты была в этом чертовом осле!

– Не ври, Турецкий. Ты просто меня хочешь испугать, а я все равно не боюсь, потому что…

– Я не пугаю. И это очень серьезно. Они выставили мне условие. Довольно жесткое. Если я его не выполню до ближайшей же субботы, может произойти непоправимое. Это хоть понимаешь?

– Турецкий, мне уже порядком осточертело вечное твое вранье. Попробуй хоть раз обойтись без лжи. Говори прямо: чего они от тебя требуют? И потом, при чем здесь мы с Нинкой? То, что мы официально еще не в разводе, ни о чем не говорит. Сделать этот акт – проще пареной репы. А поскольку мы не имеем к тебе отношения, то есть, по существу, стали чужими людьми, на кой дьявол мы им сдались? Не понимаю. Так чего хотят-то? – Господи, сколько презрения было заложено в самом простом вопросе!

– Всего ничего! Чтобы я навсегда покинул прокуратуру! Вот чего…

– И ты-и?…

– Что – я?! – взорвался Турецкий.

– Все-таки я никогда не думала, что ты способен жертвовать своей семьей ради какого-то… Ты же просто отпетый негодяй, Турецкий! Ты же… – Схватившись обеими руками за голову, она смотрела на него странным, полубезумным взглядом. – Ты способен жертвовать?…

– Прекрати, Нинка услышит. Рано ей обсуждать действия своих ненормальных родителей. Короче, я так решил. Завтра же вы улетаете из Москвы. В Сочи, куда угодно, но чтоб неделю и ноги вашей здесь не было. Это, если хочешь, приказ!

Она захохотала – нервно и с надрывом. Еще мгновение, и из глаз ее могли хлынуть ручьи слез. Истерика…

– Ты больной, Турецкий! Кто ж это меня отпустит? Думай, что говоришь! И у Нинки – школа!

– Я дам вам денег и адрес, по которому вы поселитесь. Уверен, что там вас они не достанут. Все, вопрос обсуждению не подлежит.

– А теперь ты слушай. Приказывать ты нам не имеешь права. А бандитам своим можешь передать, что охотиться на нас у них нет никакого смысла. Общаться с тобой мы не собираемся, выполнять чьи-то условия – тем более.

– Хорошо, – спокойно сказал Турецкий, – если тебе твоя дурная башка совсем не дорога, твое личное дело. Но Нинку я сам отправлю в такое место, где буду за нее полностью спокоен. Не думал я, что ты способна вести себя как глупая напыщенная гусыня!

– Это я – гусыня?! – взвилась Ирина. – Я – глупая гусыня?! А сам ты знаешь кто?

– Круглый болван, потому что зря трачу время. А надо вас взять обеих в охапку и дать пинка под зад, чтоб вы не бесились!

– Так возьми! Возьми!

– И возьму! – с угрозой отмахнулся Турецкий. – Еще как возьму! Не обрадуешься! Все, наш разговор закончен. Или ты летишь вместе с Нинкой, или тебя похищают уголовники, и в их руках тебе мало не покажется. Завтра у нас четверг. Хорошо, добавлю вам один день – на всякие формальности. Билеты принесут. Летите в пятницу. Первым же рейсом. Возьмите только самое необходимое. Я заеду за вами.

Турецкий поднялся.

– Погоди, – заторопилась Ирина, – мы же так ни о чем не договорились!

– Ошибаешься, договорились. Постарайся завтра вести себя по возможности осторожно. Один всего день! Неужели так трудно?!

– Уезжай, Турецкий! – Ирина потерла виски ладонями. – У меня от тебя голова безумно разболелась… Я только теперь понимаю, какое это проклятие – быть женой «важняка»! Но – хватит! У меня больше не осталось сил. Разбирайся сам со своими бандитами, а нас оставь наконец в покое. Ладно, я оформлю, как больничный. И не дольше недели! Это мое жесткое условие. Не знаю, зачем я соглашаюсь?…

– Лучше отдыхать, чем лежать в гробу.

И тут не выдержало сердце Ирины: она неожиданно разрыдалась – взахлеб, с подвываниями. Прорвалось наконец.

Турецкий сел с нею рядом, стал гладить ладонью ее макушку с тугим узлом тяжелых волос. Она было дернулась, пытаясь отстраниться, но он покрепче прижал ее к себе, и она покорилась. Рыдания перешли во всхлипывания, потом и это стихло.

Теперь в ней уже ничего не осталось от стервы, которая и противоречила исключительно из чувства противоречия. Если он говорит: белое, значит, черное! И все! Ирина напоминала беззащитного, обиженного ребенка, которого так хотелось пожалеть! Как та же Нинка, которая в свои десять лет прекрасно все понимала, но просто чувство опасности в ней не было развито. Весь мир ей казался радостным и ярким событием, которое ничто не может омрачить. Плохо, конечно, что родители стали часто ссориться, но есть и в этом свои плюсы. Они хоть и ругают ее, но любят.

Турецкий заметил, как шевельнулась занавеска на кухонной стеклянной двери. Показал Ирине. Та взглянула и улыбнулась: ну конечно, как же не подслушать, чем у взрослых кончится весь этот базар? Кажется, все обошлось. И ругать больше не будут, и провинность не представлялась такой уж страшной, чтоб так долго попрекать ее непослушанием.

Турецкий наконец почувствовал, как он устал. Посмотрел на притихшую жену. Спросил:

– Я поеду, наверное?

– Поступай, как считаешь нужным. Не знаю, как я Нинку буду срывать с занятий в конце учебного года?… Да и у самой…

– Ну уж постарайтесь как-нибудь перетерпеть, девочки мои.

– Да, видно, придется, – вздохнула Ирина. – Ладно, пойду ее уложу. А то ведь так и будет стоять под дверью… Слушай, Шурик, – назвала его как встарь, в молодости, – а что это за плеер? В чем смысл?

– Политика кнута и пряника. Опять же у ребенка возникает доверие к добрым дяденькам. Ну ладно, забирать-то не будем. Радуется, ну и пусть радуется. С паршивой овцы хоть шерсти клок…

– Ты меня прости. На нервах, сам понимаешь… И про Семена не бери в голову.

– Это какой? Тверской, что ли? Да не могу я его к тебе ревновать! Ирка, ты же замечательная женщина! А он… ну просто нет слов…

– А я про что? Противные мы стали, Шурик… Эгоисты.

– Может, вернем?

– Может, и вернем… Ну давай шлепай, а то я вся рассиропилась.

– Это плохо?

– Не знаю… Но за Нинку я испугалась. А ты – тоже? Или у тебя весь испуг криком выходит?

Ох Ирка! Ну не может она обойтись без своих колкостей!

– Криком – тоже, – сознался Турецкий.

– Ну ступай целуй дочку и уходи.

– А жену?

– В аэропорту. Перед отлетом. Если настроение будет.

– Я подожду, – вздохнул и Турецкий.

Кончилась среда. А в голове по-прежнему никакой ясности. И сплошные расстройства. От эстакады у метро «Багратионовская» его нагло «повели». Красная девятка села «на хвост» и уже не отставала. До самого «Парка культуры» на Зубовской. А на Фрунзенской набережной «девятка» отстала. Словно проследила, куда едет «важняк», и успокоилась: домой, куда же еще!