Убить ворона - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 61

– Да какая разница, вам-то что?

– Разница есть. Вы изволили называть крысу вашим первым преступлением. Павел Викторович воспринял ваш рассказ как величайшую над собой иронию, я же в простоте душевной отнесся к нему серьезно. Да, я действительно считаю, что ваш преступный путь начался с этой губительной для детской души истории. Исследуя это дело, мне бы хотелось знать, кто выступал сообщником преступления.

– Да какого преступления? Пацанами крысу пожгли…

– Самого настоящего преступления, как вы и изволили его справедливо квалифицировать. Я руководствуюсь вашими же словами, зафиксированными в протоколе, вами подписанном. Вы изволите называть крысу преступлением, из чего явствует, что друг ваш был сообщником преступления, даже организатором, если не ошибаюсь. Ведь он был вас старше?

– Ну, старше, – неуверенно отвечал Чирков.

– Я, должно быть, верно предполагаю, что он состоял воспитанником того же детского дома в Яхроме, что и вы?

– Да какая разница, – стал раздражаться Чирков. – Пацаны мы были, что вам крыса эта далась? Я это все рассказал, чтобы ему рыло утереть, – Чирков сделал нетерпеливый жест в сторону Болотова.

– Вы извольте ваши физиогномические наблюдения до поры оставить, – притормозил Меркулов готовый прорваться поток брани со стороны подследственного. – Осмелюсь предположить, что в анналах детского дома сохраняются некоторые сведения, которые прояснят нам личность вашего загадочного друга.

Чирков раздвинул рот в недоброй улыбке:

– Это вам «мамка» Надя рассказала бы, да только она уж четвертый год за меня в небесах Бога молит, от вас, легавых, меня отмазывает.

Меркулов замолчал, что-то обдумывая, потом кивнул:

– Да, вы правы. За давностью лет, пожалуй, мы этот факт не уточним. Что же… а вот вы давеча говорили, что свидетелей убирали, друзей спасая. Мысль о «друзьях» я отметаю, как ни с чем не сообразную, и позволю себе пофантазировать опять про друга – вы мне простите такую игру воображения?

Чирков неотрывно смотрел на Меркулова. Болотову показалось, что бандит побледнел.

– Вы изволили умертвить жестоким образом несколько душ, но милосердие и вам не чуждо. Вы пощадили ребенка, мальчика. Ваш рассказ был настолько трогателен, что мне захотелось поглядеть на него, на этого птенца – что с ним сейчас. И представьте себе – очень, очень впечатляющая была встреча. Представьте себе – и он вас не позабыл…

– Да что ты в душу лезешь, блядь легавая?! – взревел Чирков, срываясь с места.

Болотов молниеносно схватил его, заломив руки, уже в угрожающем по отношению к Меркулову расстоянии. Чирок, мешая общеупотребительный мат и тюремный жаргон, повалился на пол, дергаясь и визжа. Меркулов все так же серьезно, не переменяясь в лице, смотрел на него. Как случилось, что этот сильный, даже мощный духовно человек мог опуститься до жалкой истерики, с воплями, едва не со слезами? Конвойные потащили его к выходу.

– Вы знаете, – сказал Меркулов, когда дверь за Чирком захлопнулась, – на что я обратил внимание? Все детдомовские – ну, какие мне встречались, я не знаю, может, есть и другие, – слабы на слезы. Все легко плачут. Да-да.

Болотов молчал. Меркулов вынул белоснежный платок и отер лоб.

– А вы что, правда с этим мальчиком связались? – спросил Болотов, осмысливая происшедшее.

– Нет еще. Но теперь понимаю, что стоит. Там есть где собаке порыться. Как это он нас аттестовал? Бляди легавые? Броско, хотя и неправда.

Болотов посмотрел, как скомканный платок вернулся в карман.

– Ты слышишь, сука, ты слышишь, урод плешивый, – рычал Чирок адвокату Леониду Аркадьевичу Сосновскому на проходившем позднее свидании адвоката с подзащитным – я должен быть на свободе, завтра же, завтра!! Ты понял, ублюдок? Считай часы, пока сидишь на собственной жопе – завтра сядешь на нары!…

Леонид Аркадьевич задумчиво молчал.

Турецкий уже собирался выйти из кабинета Сабашова, кода зазвонил телефон. Александр, погруженный в раздумья о последних событиях, подошел не сразу. Почему-то после отъезда Сабашова на душе стало как-то муторно и пусто.

Телефон все звонил и звонил, а Турецкий взял со стола фарфоровую бутылку, плеснул в стакан, залпом выпил и только после седьмого или восьмого сигнала взял трубку. Послышался мужской голос:

– Александр, это ты?

Турецкий не сразу узнал голос Меркулова.

– Я. Как дела?

– Да чудо, что такое.

Турецкий еще больше напрягся.

– Слушай, старик, бросай это дело, – глумливо сказал Меркулов.

– Что? – переспросил Александр.

– Бросай это дело, – повторил отчетливо собеседник.

– Что ты имеешь в виду? – В голосе Турецкого послышался холодок, сразу распознанный в столице.

– Ты не понял, это цитата. Это сегодня услышал я и, как понимаешь, спешу передать тебе. Добрые вести не лежат на месте.

– То есть уже прозвучало?

– Да. К чему я в общем-то был готов.

– Я тоже.

Сегодня Меркулова одолели звонки. Первым позвонило довольно значительное лицо, издавна претендовавшее на приятельские с ним отношения. Лицо дружелюбно расспросило о делах и, в частности, затронуло вопрос о Новогорске. Прослушав довольно краткую сводку Меркулова, лицо кисло сказало: «Зачем вам соваться в это дело? Это крест военной прокуратуры. Вам только лишняя морока…»

– Помнишь, от кого я последний раз это слышал? – спрашивал сейчас Меркулов Турецкого.

– От меня, – хмыкал Александр.

– «…дело к тому же ясное, – продолжало лицо, – техническая экспертиза считает, что авария произошла из-за неисправности моторов. Налицо трагедия. Но кто ропщет на судьбу?» Меркулов возразил, что у него несколько иные сведения, и он бы не торопился отзывать «важняка». Лицо рассеянно сказало, что не в его правилах обременять друзей пустыми советами, и, обменявшись с Меркуловым вежливыми прощаниями, повесило трубку.

Этот звонок не оставил в памяти Меркулова особого следа. Дело было шумное, и он привык к расспросам и советам дилетантов. Конечно, было несколько странно, что именно сейчас, когда каждый день приносил с собой новые улики и новые загадки, нашелся доброжелатель, который, вопреки реальности, признавал здесь только нарушение техники безопасности полетов.

Получасом позднее Меркулов и вовсе забыл о разговоре с начальственным лицом. Однако во второй половине дня разговор повторился. Но уже на более высоком уровне. Позвонило лицо весьма значительное, самый факт внимания которого мог почитаться за большую честь. Весьма значительное лицо в первых же словах выразило озабоченность ходом новогорского дела. Озабоченность высокой персоны распространялась на репутацию фирмы «Росоружие». Малейшая ошибка в ходе следствия, нечаянная бестактность могут иметь последствия политического – «Вы понимаете, политического» – масштаба.

– Ну, ты понимаешь, мне оставалось только ждать звонка Президента, – веселился Меркулов.

– И ты хочешь сказать, что дождался? – в тон ему продолжил Александр.

– Нет, поторопился звонить тебе. Что ты об этом думаешь?

– А что думать – раструсили муравейник. Погорячились они, конечно, тебе звонить.

– Я вот теперь думаю, куда ниточка тянется. Я уж боюсь, не так ли высоко, что и впрямь придется дело прекращать. Ты меня знаешь, я натура принципиальная, но иной раз выбора не бывает…

– Ну, знаешь, это как повернуть.

– Да нет, Александр, я понимаю, ты к этому делу привык, привязался, можно сказать, конечно, бросать не хочется. Но ты пойми, если будет третий звонок – нам ничего не останется. Конечно, им очень приятно было иметь такого толкового зама, как я, и такого «важняка», как ты, но, как известно, Россия талантами богата, найдут кем нас заменить. Также найдется, кому нас оплакать. Ты же не хочешь, чтобы мы с тобой погибли в один день, как в сказке? Хотя ты романтик…

– Нет, я романтик до поры, – поспешно возразил Турецкий. – Но тут не все потеряно. Мне кажется, что осталось буквально несколько дней, как все прояснится. Ты бы не мог потянуть время?