Убийство в состоянии аффекта - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 39

– Который час? – поинтересовался Турецкий, взглянув на свои часы.

– Десять семнадцать.

Турецкий перевел стрелки своих часов с московского времени на местное.

По дороге они почти не разговаривали. Пока ехали от аэропорта по шоссе, мадам разогнала автомобиль до ста восьмидесяти в час, после въезда в Париж движение замедлилось, пришлось сбавить скорость.

– Меня предупредили, что будет снят номер в гостинице, – помогая себе жестами, объяснил Турецкий.

Ему отчего-то казалось, что мадам Ионеску его плохо понимает.

– Да, – беспечно кивнула мадам, – вы сможете позже посмотреть. Вам заказан полупансион.

Турецкий кивнул и не стал пускаться в дальнейшие расспросы.

Оказавшись в чужом казенном заведении в роли просителя, Турецкий почувствовал на себе давящую атмосферу величественной помпезности сооружений в стиле какого-то там из бесконечных Людовиков. Высоченные сводчатые потолки, лепнина, роспись, гулкий стук шагов на лестницах, забранных коваными решетками...

Мадам Ионеску покинула его в коридоре среди других просителей, мыкающихся в ожидании, мрачно молчащих или оживленно перешептывающихся со своими адвокатами.

Турецкий заметил, что все присутствующие курят. С облегчением закурил сам и, только сделав несколько затяжек, заметил одну странность: нигде невозможно было отыскать глазами пепельнуцу, урну или красный ящик с песком – что-то родное, домашнее, присутствующее во всех подобных учреждениях, во что можно стряхивать пепел и выбрасывать окурки. Народ дымил, как паровозы, а пепельницы между тем не наблюдалось и на пол никто пепла не стряхивал – пол был чистый! Приглядевшись к гражданам, Турецкий заметил, что каждый (или почти каждый) курильщик держал в руке бонбоньерку с крышкой, в которую стряхивал пепел и бросал свои окурки. Пепельницы были разной формы, из различных материалов. Заметно было, что каждый владелец отрывался, как мог, подбирая пепельницу под свой стиль... Пожилая мадам в леопардовом пальто пользовалась жестяной пепельницей, расписанной картинами в богемном стиле 30-х, Коттон-Клуба и гангстеров. Солидный мужчина в отличном костюме и сверкающих коричневых туфлях (наверняка адвокат) держал пепельницу из матового стекла с золотой крышкой, похожую на пузатую завинчивающуюся чернильницу...

Промелькнуло незаметно три часа. В начале четвертого часа мадам Ионеску появилась перед Турецким и потащила его в арабский ресторан на соседней улице.

– Увы, кажется, дело серьезнее, чем мы предполагали. Судья не удовлетворен вашими доказательствами необходимости, – тщательно подбирая слова, объяснила мадам.

– Не понял, – признался Турецкий.

– Не расстраивайтесь, вам не отказано, рассмотрение просто отложено. Вам необходимо добавить более весомые доказательства того, что вам действительно очень-очень необходимо знать имя клиента фирмы, – горячо жестикулируя и поправляя сползавшие на нос очки, объясняла мадам.

– А! – кивнул Турецкий. – Хорошо. Мне нужно подумать.

– Завтра мы можем добавить новые материалы, если судье они покажутся удовлетворительными, тогда он даст постановление.

– Я понял. Спасибо. Мне нужно позвонить в Москву.

– Сейчас я вас провожу, но сначала пообедаем? – устало улыбнувшись, предложила мадам. – Я с утра на одной чашке кофе.

В ее лице мелькнула приятная неофициальность, и Турецкий впервые заметил, что мадам Ионеску не больше тридцати, что у нее красивая улыбка и нежная смуглая кожа. Адвокатша отколола заколку, и прямые темные волосы, туго стянутые узлом на затылке, рассыпались по плечам.

– Голова разболелась, – призналась мадам, пряча заколку в сумочку.

За обедом они не обсуждали дела. Турецкий узнал, что мадам Ионеску – румынка по происхождению, ее родители переехали во Францию после войны. Ее бабушка – русская эмигрантка, отсюда тяга к русскому языку и культуре. Мадам училась в Сорбонне, стажировалась в Соединенных Штатах.

– Вы можете называть меня просто Ольга, – под конец обеда предложила она. – Мадам Ионеску – это слишком официально!

– А вы называйте меня Александр, – разрешил Турецкий.

– Очень приятно, Александр.

Она протянула ему руку. Он пожал ее, словно они только что познакомились. У Ольги ладонь была прохладная, почти холодная. Обручальное кольцо она не носила.

Очень сладкое, густое и терпкое арабское вино, которое Ольга заказала к обеду, приятно кружило голову. Впервые за суматошный день Турецкий ощутил себя в Париже! После обеда они неторопливо пили кофе, поданный в игрушечных фарфоровых стаканчиках. В зале было слишком жарко, и они попросили подать кофе под тент у входа в ресторан. Они сидели в тени за столиком на двоих, молча потягивали кофе и смотрели на прохожих.

– Иногда в такие минуты я начинаю любить свою работу, – неожиданно призналась Ольга.

Турецкий взглянул на нее с непониманием. «Важняку» ни на мгновение сегодня не показалось, что перед ним человек, ненавидящий дело, которым занят. В облике Ольги Ионеску не было расхлябанности, усталой несобранности и равнодушия – именно тех черт, по которым Турецкий с первого взгляда отличал девиц, занятых не своим делом. Такие бубнят через губу, рявкают в телефонную трубку и смотрят на вас с тихой ненавистью, словно вы пришли к ним с целью отравить их жизнь.

Нет, в Ольге ни одна черта не подходила под подобное определение!

– Разве вы не любите свою профессию? – спросил Турецкий.

– В детстве я мечтала стать актрисой!

Повисла неловкая пауза.

У Турецкого мелькнула неприятная мысль в том роде, что девчонка наверняка плохонький адвокатишка, дура и испортит ему все дело. Возможно, Ольга прочла эту мысль в его глазах.

– Не беспокойтесь, я очень хороший профессионал, – со сдержанной гордостью сказала она. – Иначе меня бы к вам не прислали. Я не люблю свою работу, но умею делать ее хорошо. Наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями.

И, помолчав, добавила:

– Если бы вы были моим французским клиентом, я бы вам этого не говорила.

Турецкий вдруг понял: для нее он был одним из тех «загадочных русских», которых можно найти только в романах Достоевского да в фильмах Никиты Михалкова. Он, и только он, мог оценить по достоинству ее мятущуюся душу! Он обязан был заметить, что перед ним сидит не сухая мымра-адвокатша, а красивая и нежная натура!

– Почему же вы пошли учиться на юридический? – спросил он, чтобы как-то загладить свои шкурные опасения за исход дела.

– Из-за денег, – пожала плечами Ольга. – В жизни многое происходит из-за денег, хотя люди не любят в этом признаваться даже себе. Мечты мечтами, а реальность – это реальность. Не надо мечтать, надо жить.

«Интересно, а кем в детстве мечтала стать Полина Лебедева? Актрисой? Фотомоделью?» – подумал Турецкий, невольно сравнивая обеих девушек. Между ними – русской и француженкой – была общность, неуловимая для глаза. Ощущение родства...

– Интересно, о чем думает девушка, мечтая стать актрисой? – вслух спросил Турецкий. – О славе? О поклонниках? О богатстве?

– О бессмертии, – вдруг сказала Ольга.

– Как?

– Я имею в виду возможность обессмертить себя, хотя бы на экране. Актеры стареют и умирают, а их герои – живут вечно.

«Надо будет это обмозговать на досуге», – решил Турецкий.

После обеда «важняк» из уличного автомата позвонил в Москву Меркулову. Ему повезло – Меркулов был на месте и сразу ответил. Узнав о затруднениях, пообещал выслать по электронной почте копии недостающих документов по делу Лебедевой. Турецкий продиктовал ему адрес почтового ящика Ионеску.

Весь следующий день они провели в беготне. Ольга утром распечатала изъятые из интернетовского ящика документы. Заехала за Турецким в гостиницу и сказала, что документы необходимо перевести на французский и нотариально заверить перевод. Они бросились отыскивать нотариальную контору, способную совершить подвиг за день. Наконец контора была найдена, документы отданы на перевод, пошлина уплачена. Осталось ждать до завтра, что скажет суд.