Близится утро - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 25

– Каждый раз, когда мне удается исцелить человека… – Он замолчал. И продолжил, будто проглотив часть фразы: – Почему именно его?

Я понял. И Антуан понял… вздохнул и взял свой бокал.

– На все – Его воля, – сказал Жерар. – Но почему я должен делать выбор, кого спасти от смерти, а кому дать лишь слова утешения? Иногда мне кажется, что эта ноша… она слишком тяжела для меня.

– Мы все несем это бремя, – сказал Антуан.

– Все ли? – Жерар приподнял брови.

– Когда я был на войне, – тихо сказал Антуан, – мне тоже приходилось делать выбор. Страшный выбор: кому жить, а кому – умирать.

Жерар покачал головой:

– Одно дело – нести смерть, другое – жизнь. Каждый раз, когда мне удается исцелить страждущего, я… – он развел руками, – словно разбиваюсь на части. Пройдет неделя или две, прежде чем я смогу помочь кому-то еще. За это время ко мне подойдут такие же несчастные люди, молящие об исцелении! А я ничего не смогу им дать…

Антуан протянул руку, коснулся ладони Жерара. Странная это была картина – дряхлый старик, утешающий сильного, здорового, по всей Державе прославленного епископа. Как-то незаметно Антуан перешел на «ты», будто это он был призван дарить людям утешение и покой.

– А что можем дать мы, Жерар? Ведь в каждом живущем есть волшебное и удивительное, которое он может подарить миру. Великое счастье – найти это чудо, узнать, чем владеешь. Многие смотрят в свою душу до самой смерти, но не в силах разглядеть дарованное им. Многие поленились смотреть. Еще больше тех, кто испугался даже обратить взгляд внутрь. Но на что жалуешься ты, Жерар? На то, что не можешь исцелить всех больных и накормить всех голодных? Так разве это в человеческих силах? Плотник может возвести дом, может построить деревню, но самому искусному плотнику не построить в одиночку целый город. Моряк переплывет океан, увидит дальние земли и сойдет на холодные берега, где никогда еще не ступала нога человека. Но самому прославленному капитану не побывать на каждом острове и не пересечь все моря. Бесталанный и ленивый сетует, что жизнь его прошла мимо… в молодости жалуется на трудное детство, в зрелости – на тяжелую юность, в старости – на унылую зрелость. Его вина – в нем самом, но он достоин жалости. А на что жалуешься ты, Жерар? Хватило бы тебе ста жизней? Тысячи? Миллиона?

Жерар молчал.

– Ты говоришь, твоя ноша тяжела, – устало сказал Антуан. – Но оглянись назад – и увидишь тех, кто несет ее вместе с тобой.

Епископ поднял голову:

– Еще больше тех, кого я не увижу. Спасибо за мудрые слова, Антуан… – Он криво улыбнулся. – Я и сам могу их повторить… тысячи раз… но… Господь создал нас по своему образу и подобию. Оттого и хочется быть всемогущим и всеведущим. Вот только плоть слаба…

– Предатель мечтает предать весь мир, душегуб – убить всех людей, скупец – собрать все железо в своих сундуках, – сказал Антуан. – Жерар, будь человеческие силы беспредельны, а жизнь – бесконечна, что стало бы с миром? Да, всем нам положен предел. Но стоит ли лечить плоть, когда болен дух?

Жерар развел руками.

– Тебя терзает не то, что ты спасаешь одного человека, а отказываешь дюжине, – мягко сказал Антуан. – Беда в том, что ты пытаешься выбрать из дюжины одного достойного. А вот эта ноша – она и впрямь не по человеческим плечам.

– Вот теперь ты прав, – тихо сказал Жерар. – Но выбор все равно встает, а я – всего лишь человек, и не могу не выбирать.

Он горько рассмеялся:

– Я делаю выбор и проклинаю себя за это. Ночами молю Бога послать мне силы исцелять всех… либо забрать этот дар… либо дать покой. Но, видно, есть дары, которые не возвращаются и не совместны с покоем… Знаешь, Антуан, почему я желаю найти Маркуса? Не потому, что боюсь в нем Искусителя. Не потому, что хочу стать рядом с мессией. Мне нужен ответ, а Искупитель снисходил до ответов…

– Если бы я знал, зачем его ищу, – неожиданно сказал Антуан. – Мой друг счел, что я умею разбираться в человеческих душах, пойму, зло или добро несет в себе Маркус. Но причина не в этом… наверное… наверное, я просто хочу его увидеть. Это последнее приключение моей жизни. Единственное настоящее приключение.

Неожиданно и Жерар, и Антуан посмотрели на меня.

– Если Маркус Искуситель… – сказал я и замолчал. Жерар пожал плечами, Антуан покачал головой. – Да нет, не в этом дело, – признался я. – Не только в этом.

– А в чем, Ильмар? – спросил Антуан. – В любом стремлении есть и высокие, и житейские обстоятельства. Я помню летуна, проявившего себя в бою немыслимым асом, но позже оказалось, что у него всего-то болел живот и требовалось быстрее посадить планёр.

– Мне кажется, эта ноша слишком тяжела для Маркуса, – сказал я. – Мне… мне просто его жалко.

– Никто из нас не в силах ему помочь. – Против ожиданий, Жерар не возмутился таким заявлением. Скорее, оно его насмешило. – Или ты считаешь себя вправе давать советы Пасынку Божьему?

– Нет, – пробормотал я.

– Малые дети, впервые услышав, что Господь создал наш мир за шесть дней, порой восклицают: «Бедный Боженька, как же он устал от такой работы!» – продолжал Жерар. – Но детям дозволено в своей невинной простоте умиляться и жалеть Бога…

– Было бы очень неплохо получить от Господа хотя бы такую наивную детскую жалость… – буркнул Антуан. К счастью, Жерар, увлеченный разговором со мной, его не расслышал.

– Или же ты считаешь, что Искупитель нуждается… – Вино добавило епископу ироничности, и он явно собрался высмеивать меня далее. Но, к счастью, не успел – в дверь постучали.

Жерар сразу посерьезнел. Кивнул мне – и я пошел к дверям, радуясь, что избег насмешек.

Это был Луи.

Но не один.

За ним, широко улыбаясь, стоял незнакомый мужчина в руссийском церемониальном халате, наброшенном поверх пиджака, и праздничной, шитой бисером тюбетейке. Незнакомец был плотным, широколицым и скуластым, типичный руссиец из породистых аристократов, свой род возводящих к хану Чингизу и нойону Владимиру. Он носил очки, тоже вполне отвечавшие образу, с дорогой железной оправой.

– Господин покорнейше просит аудиенции у его святейшества, – мрачно сообщил Луи. – Я разъяснил, что час поздний, но…

– Позвольте, – беззаботно протискиваясь мимо монаха, вроде как и не отодвигая его, но незаметно оттесняя в сторону, сказал руссиец. – Позвольте объяснить причину моей настырности, уважаемый…

На покорнейшую просьбу это никак не походило. Но проделано было так изящно, что даже тертый и всего повидавший Луи стерпел.

– Да? – спросил я, невольно принимая на себя роль секретаря.

– Судьба ненароком занесла меня в Аквиникум, – как-то молниеносно очутившись по эту сторону порога, сказал руссиец, – и я услышал о том, что случай свел меня в одной гостинице, мало того, в соседнем номере с прославленным епископом Жераром Светоносным, чья слава достигла и наших холодных земель. Позвольте представиться – барон Фарид Комаров, из младшей ветви Комаровых, путешественник и негоциант.

В моей руке сама собой оказалась визитная карточка – изысканная, напечатанная в два цвета – черный с зеленым.

– Я вовсе не собираюсь докучать его преосвященству пустыми вопросами или просить о чем-либо, – не дожидаясь ответных представлений, продолжил Комаров. – Но если его преосвященство уделит мне, в любое угодное ему время, немного внимания, я сохранил бы воспоминание о встрече до конца своих дней. Вот!

Он улыбнулся, давая понять, что все сказал и готов в общем-то уйти… если, конечно, не пригласят войти сразу и сейчас.

От замешательства – ну откуда у меня право за епископа решать? – меня избавил зычный голос Жерара:

– Пусть барон войдет!

Барон Комаров кивнул, снова улыбаясь, поправил пальцем очки, скинул с плеч халат, надетый явно только для порядка, поискал глазами вешалку, не нашел – и небрежно бросил его на стоящий у входа диванчик.

– Пойдемте, – сказал я, пожимая плечами.

За краткое время моего отсутствия Жерар полностью преобразился. И пустые бутылки куда-то исчезли, и сам епископ казался… ну – утомленным, ну – выпившим бокал вина после тяжелого дня…