Тесей. Царь должен умереть - Рено Мэри - Страница 73

- Это неважно, - говорю. - Хороший пастух не пожалеет отдать жизнь за своих овец.

Он посидел немного, задумавшись; потом выпрямился, отодвинул свои таблички прочь.

- Да! - говорит. - Девочка была права. Признаться, я ей не верил; наш род преследует демон извращенности… Но она выбрала верно. Смерть приводит к новой жизни; ты как раз тот, кто должен прийти, я в этом больше не сомневаюсь. - Он сделал рукой знак между нами, и стало ясно, что он не только царь, но и жрец - до сих пор, хоть его предки давно уже ушли из страны эллинов.

Он подвинулся в своем кресле и вроде собрался было освободить место на столе, но остановился и покачал головой.

- Эта болезнь прилипает ко всему, до чего я дотрагиваюсь. Если бы не она - я пригласил бы тебя к столу; предложил бы тебе чашу родства, как подобает тому, кому отдают руку дочери…

Я чуть не встал перед ним на колени. Но было ясно, что ему не поклоны нужны, не почтение, - рука ему нужна; такая, на которую можно опереться.

- Государь, - сказал я, - клянусь вам жизнью своей, я не успокоюсь, пока не возведу ее на трон.

Он кивнул, и я как-то ощутил, что ли, что он улыбается.

- Ладно, Тезей, - говорит, - хватит любезностей. Ты их вполне достоин, разумеется; но дочь тебе расскажет, что кроме них я ничем не могу тебя одарить.

Я попытался что-то ответить, но он начал рыться в своих бумагах. Качал головой и время от времени бормотал, как это часто у больных людей, что много времени проводят наедине с собой. Я не знаю, кому он это говорил, мне или себе самому:

- Ребенком он преследовал меня как тень, этот черный теленок, клейменный позором нашим. Он никогда не давал мне забыть о себе: увязывался за мной на охоту, на корабли, в Летний Дворец… И плакал, когда я отсылал его туда, где ему было место… Звал меня отцом и таращился, когда ему приказывали молчать… Я должен был знать, что он меня уничтожит… Да, да… Даже забавно… все получилось складно, как в старой песне: я утаил жертву, и это принесло мне смерть. Если бы боги на самом деле существовали, они не смогли бы устроить это лучше, чем получилось.

Он умолк, стало слышно, как мыши шуршат за книжной полкой.

- Здесь теперь остались лишь рабы. Высочайший стоит у двери и приглашает войти нижайшего… Да, человек уже мертв и созрел для катафалка; но царь должен пожить еще немного, дожить до завершения дела своего. С этой девочки, Тезей, все должно начаться снова. Посмотри, она не слышит нас?

Я шагнул к двери и увидел ее при свете звезд - она сидела на парапете подземного храма.

- Нет, - говорю.

Он наклонился вперед в своем кресле, пальцы впились в подлокотники… Шепот его едва пробивался из-под маски, - мне пришлось наклониться, чтобы слышать, - и я едва не задохнулся от этого запаха, но не подал виду: помнил, что он только что сказал о рабах.

- Я не говорил ей, она и так уже видела слишком много зла. Но я знаю, что сделает этот скот дома нашего. Он пообещает критянам Критское царство, к этому уже идет; но в Критском царстве он может царствовать лишь по праву Владычицы. В древние времена критские Миносы женились на своих сестрах, как египтяне сейчас…

У меня сердце замерло. Но вместе с тем - теперь, когда все стало ясно, - стало как-то спокойнее. И я на самом деле понял теперь, почему Великий Минос принимает у себя бычьего плясуна с материка, незаконного сына какого-то мизерного царя, и предлагает ему Богиню. И почему она говорила так об убийстве своего брата, сына матери своей, - тоже понял. Да, она уже видела много зла, она догадывалась.

Я собрался с духом:

- Государь, - говорю, - я послал известие отцу, что я жив, и просил его прислать мне флот.

Он выпрямился в кресле.

- Что?… Дочь мне ничего не говорила об этом.

- Эта тяжесть не для девичьих плеч, - говорю.

Он кивнул своей золотой головой и задумался.

- Ты получил ответ? - спрашивает. - Они придут?

Я уже вдохнул для ответа - и тут сообразил, что собираюсь говорить не то что надо, детская болтовня получится. Эта встреча научила меня самооценке.

- Не знаю, - говорю. - У моего отца мало кораблей. Я сказал ему, чтобы он попытался привлечь Великого Царя Микен.

Он повернул голову, чтоб взглянуть на меня, но я уже знал, что теперь скажу все как надо:

- Допустим, Великий Царь сказал отцу: «Тезей твой сын, но не мой. Это он говорит, что Кносс можно взять, но он бычий плясун и хочет вернуться домой. Что, если мы пошлем корабли, а Минос их потопит? Мы все тогда станем рабами». Мой отец осторожный человек; если Великий Царь скажет так, то отец увидит смысл в этих словах.

Он тяжело кивнул.

- А теперь слишком поздно посылать снова, - говорит. - Зимнее море.

- Тогда, - говорю, - мы должны рассчитывать на себя. Если эллины придут - тем лучше.

Он откинулся в кресле.

- Но что ты сможешь?

- Кроме меня есть еще плясуны, - говорю. - И они будут драться. Все, даже трусы, даже девушки, - все пойдут на все за надежду на жизнь. Я достаю оружие для них, и с ними я захвачу Лабиринт, если нам хоть кто-нибудь поможет за стенами Бычьего Двора.

Он потянулся за какими-то листками, что лежали на столе.

- Есть еще несколько человек, которым можно верить, - говорит. И прочитал мне несколько имен.

- Только не Дромей, государь, - перебил я. - Он зашатался; я видел его в Малом Дворце.

Он вздохнул и оттолкнул бумаги:

- Я воспитывал его с детства, - с тех пор как умер его отец…

- Но зато есть Пирим, - говорю. - Он устоял, у него есть сыновья… И они будут знать, на кого еще можно положиться. Но у нас две проблемы: оружие - и кто-нибудь, кто может привлечь на нашу сторону критян.

Мы поговорили еще какое-то время. А под конец он сказал:

- Как ни устал я от жизни, но буду жить до тех пор, пока вы не подготовитесь.

Я вспомнил, как плохо думал о нем из-за того, что он не вернулся к богу. Вспомнил и устыдился.

- Если получишь вести из Афин, дай мне знать.

Я пообещал. Я представлял себе, как отец въезжает через Львиные ворота, и потом вверх по крутой дороге к Микенскому Дворцу, видел его за столом с Великим Царем… Но наверху, в личных покоях Царя, отец убеждает его воевать, разжигает нетерпение вывести в море крутобокие боевые корабли - этого я не мог себе представить. Слишком много тревог пережил отец, состарился от них до времени… Я мысленно видел бурное темное море, что бушевало вокруг Крита, - оно было пустынно.

- Будет ли флот, нет ли, - сказал я, - когда подойдет наше время - мы узнаем его, государь. Я в руке Посейдона. Он послал меня сюда и не оставит. Он пошлет мне знак

Я сказал это, чтобы утешить его: ведь почти не сомневался, что корабли не придут сюда, пока я сам их не пришлю. Но боги никогда не спят, и Синевласый Посейдон воистину услышал меня.

Прошло несколько ночей, и вот однажды Ариадна говорит мне:

- Завтра день моих предсказаний.

- Тогда тебе надо выспаться, - говорю.

Она слишком нежна была, чтобы без вреда для себя выносить божественное безумие - так я думал. Я притянул ее на подушку, закрыл ей глаза поцелуями… А она продолжала:

- Эллинов приходит немного, им я ничего особенного говорить не стану. Но критянам скажу, что к ним грядет новый Царь Лета, чтобы жениться на Богине и благословить землю нашу. Гиацинт, расцветший в поле кровавом. Они это запомнят.

Я изумился.

- Откуда ты знаешь, что будет говорить через тебя Владычица, пока ты не выпила чашу или не дышала дымом? - так я спросил.

- О! - говорит, - я этой гадости почти не принимаю. От нее голова сначала кружится, а потом болит так - прямо раскалывается!… И всякую чепуху начинаешь молоть…

Я был потрясен, но ничего не сказал ей. Если правда, что боги перестали говорить с ними, - странно было, что она так спокойно об этом говорит, небрежно. Тут бы плакать надо, а она!… Но критяне все играют с этим как дети, так что я лишь поцеловал ее снова.

- Я сделаю так, что они это хорошо запомнят. Лицо набелю, а под веками наложу красную полосу и устрою целое облако дыма, - им все равно, что это за дым, - закачу глаза, метаться буду, биться… А когда скажу - упаду без сознания.