Тесей. Царь должен умереть - Рено Мэри - Страница 27

Мы подошли туда на следующий день. Уже видна была крепость Коринфа, на плоской горе, и дым из святилища Матери над зубчатой стеной… Нам казалось, что наше дело уже сделано, - а нас ждала настоящая битва, на позициях выбранных врагом.

Истм - дикая страна, настоящий подарок для тех, кто ее знает. Так что сквозь наши сети проскочило гораздо больше дичи, чем мы думали; и все они собрались здесь, позабыв свои прежние распри. Они были прижаты к стене, потому что за ними были царства острова Пелопа, и уйти туда они не могли. Никто не уходил на Истм из-за простого убийства, от которого можно было очиститься перед Аполлоном и откупиться перед людьми. Нет, там были такие, кто совершил кровосмешение или отцеубийство; кто убил своих гостей или хозяев, у которых сам был гостем; кто надругался над священными девственницами, разграбил гробницы царей или сокровищницы богов… Им не было места в эллинских царствах. И теперь, изгнанные со своих гор, они ждали нас на равнине - на той самой, где нынче происходят скачки, где люди состязаются перед богом в беге, в борьбе и кулачном бое, где народ кликами приветствует победителей. Там ждала нас их рать - темная и щетинистая, словно вепрь, выгнанный из логова, напружинившийся для броска.

Мы выстроились серпом, чтобы зажать их в клещи. Мегарцы встали в центре, - у них было много колесниц, - Ксантий вел правый фланг элевсинцев, а я - левый, так что под моей командой была не только моя гвардия, но и часть армии взрослых воинов. И вроде никто не возражал - это было здорово. Хоть я успел уже повоевать, но настоящих-то сражений еще не видывал - это было первое… Пожалуй, если бы против нас стояло войско большого города, - Азора или Трои, к примеру, - все равно я не смог бы волноваться больше.

Было свежее ясное утро. На высотах перед нами в ветвях сосен пели птицы… Стоя на колеснице, я видел перед собой тени султана с моего шлема и длинного ясеневого копья… Голоса моих парней позади звучали, как и должны звучать перед боем: легко, весело и зло… А ноздри щекотали запахи конского пота и пыли, промасленного дерева, свеженаточенной бронзы…

Я окликнул своего возничего: «Когда скажу - гони прямо на них, врубайся в толпу. Пехотинцев не жди - расчищать дорогу наше дело. У тебя нож наготове? Если лошадь падет - надо будет резать постромки…» Он показал мне нож, но я снова вспомнил Дексия. Этот тип не похож был на человека, который охотно идет в бой.

По сигналу Пилая мы двинулись вперед. Шагом - словно кот перед прыжком. Когда уже видны стали их глаза и зубы, остановились привести ряды в порядок, и я сказал своим людям речь, которую приготовил заранее. По правде сказать, она была составлена из старых боевых песен, потому что лучше, чем сказано певцами и героями, не скажешь.

«Когда запоет труба и раздастся боевой клич - бросайтесь, как сокол падает на цаплю, и ничто не может его остановить коль уж он сложил свои крылья. Мы знаем друг друга. Ни меч, ни стрела, ни копье - не могут ранить так ужасно, как позор перед глазами товарищей в бою. Посейдон Синевласый! Разрушитель кораблей и городов! Веди нас к победе! Еще до заката склони их шеи под пяту нашу и наполни им пасти пылью!»

Воины закричали, прозрачный воздух вспорола труба, я запел пеан - и колесничий бросил коней вперед. Двое самых храбрых моих парней - они поклялись друг другу в верности - не захотели, чтобы я шел вперед без них, и ухватились за колесницу, с двух сторон, и так бежали рядом. В ушах заиграла музыка боя: стук колесниц, топот ног и копыт, пронзительные боевые клики, звон оружия и щитов… Бойцы выбирали себе противников для поединка и вызывали их громким криком… Я нашел себе высокого детину, который отдавал команды. Было похоже, что если его убрать - остальным станет неуютно… Колесницу бросало на камнях и кочках; а я не сводил с него глаз и кричал ему, чтобы он меня подождал.

Быстро надвигалась многоликая стена людей, - веселые, мрачные, неподвижные лица, - колесница врезалась в толпу, как входит в море остроносый корабль, слетая по слипу на верфи… И вдруг - будто земля сбросила меня с груди своей. Я перелетел через стенку колесницы, сбил кого-то наземь… Копья со мной не было, щитовую руку едва не вырвало из плеча, ремень шлема лопнул, и голова была не закрыта… Я и тот подо мной, полуоглушенные, барахтались на земле. От него так воняло, что я сообразил: не наш наверно. Так оно и было… Я успел прийти в себя раньше, чем он, ощупью нашел свой кинжал и вогнал в него по рукоять. Он откатился, я высвободил из-под него свой щит и попытался встать, но еще и на колени не поднялся, как на меня упал человек. На этот раз я знал его: это был один из мальчиков, что бежали возле колесницы; копье вошло ему в рот и наконечник торчал из затылка - он принял на себя удар, предназначавшийся мне.

Я выбрался из-под него, встал на ноги, схватил меч… Впереди бились перепуганные кони, колесница тащилась на боку: одного колеса не было, и окованная ось пахала землю. Колесничий лежал ничком, белая туника - в клочья… Не было времени смотреть, - мне рубили голову, - я закрылся щитом.

Сначала показалось, что я совсем один среди врагов. Потом голова прояснилась, и я узнал голоса: вокруг дрались мои Товарищи, и подбегали еще и еще, подбадривая друг друга, как гончие вокруг кабана. Меня окликали, чья-то рука размахивала моим шлемом, другая схватила его и надела мне на голову… Я запел - дать знак остальным, что жив, - и мы пошли вперед.

Я много воевал, и много воинов сражалось под моим началом, но никогда я не любил своих людей больше, чем ту мою первую команду. Это были люди другой страны и другой крови, поначалу мы едва могли говорить друг с другом, а теперь понимали без слов, как братья, которым хватает лишь взгляда или улыбки. В год Игр - когда я приношу жертвы на этом поле - всегда вспоминаю, что это они подарили мне в тот день всю мою остальную жизнь.

К полудню все было кончено. Пленных мы не брали; много людей, гораздо лучших, чем они сами, скормили эти убийцы грифам и шакалам - теперь пришла их очередь. Как ни странно, но нам достались богатые трофеи. Часть врагов донесла туда свое награбленное добро, другие наверно раскопали клады своих павших хозяев - так или иначе, набрали мы много. Мы собрали весь их обоз в кучу, приставили охрану - надежных людей из всех трех отрядов - и назначили дворян из обоих царств пересчитать добычу.

Как всегда после боя, воины собирались группами: перевязать друг другу раны, поговорить, отдохнуть… Я со своими людьми сидел у родника среди скал. Кто пил, кто умывался в ручье, где он вытекал из бочага… Один из наших был серьезно ранен: ему перебило ногу копьем. Ничего лучшего под рукой не было - я завязывал ему ногу меж двух дротиков и хвалил его подвиги, чтоб не дать ему думать о боли. И тут кто-то меня окликает; смотрю - Паллан. Тот, что бежал со мной возле колесницы, - второй, который жив остался. Я его не видел после боя и думал, что он занят у погребального костра. Но он тащил к нам живого кого-то, в грязной белой одежде… Я вскочил - это был мой колесничий.

- Вот это да! - говорю, - Ризон!… А я увидел тебя на земле и решил, что ты убит. Куда тебя ранило?

Паллан толкнул его ладонью в спину - так что он упал вперед.

- Ранен!… Ты осмотри его, Тезей, - я дам ему по барану за каждую царапину. Я искал этого гада весь день, как бой кончился; я же видел, что было, когда у вас отлетело колесо: ты упал вперед, для тебя это было неожиданно, а этот знал, когда за что ухватиться. Клянусь - его голова не касалась земли, он только притворялся оглушенным, пока бой не прошел мимо.

Я глянул на лежавшего и увидел его лицо. Радость только что добытой победы, гордость моими смелыми ребятами - от всего этого я готов был любить всех вокруг… Но тут сердца коснулась холодная тьма. «Это трус, - думаю, - из трусов трус. Но он согласился встать на боевую колесницу, идущую первой, - почему?»

- Пошли, - говорю, - посмотрим.

Мои люди пошли со мной обратно на поле. Уже слетались стервятники, уже рвали засохшие раны, и бормотание и стоны полумертвых людей мешались с гудением полчища мух. Кое-где наши воины снимали с вражеских тел то, что на них еще осталось почему-то; а среди поля, словно разбитый корабль выброшенный на берег, лежала колесница, и возле нее - мертвая лошадь. Бронзовое колесо валялось в нескольких шагах. Я сказал тем, кто был рядом: