Тесей. Царь должен умереть - Рено Мэри - Страница 21

Я знал, какой ответ ей понравится больше всего. Из всех ее мужей я был первым эллином.

Но с этого дня я словно очнулся от сна. Много времени в Элевсине я провел праздно: спал, танцевал или боролся с молодыми парнями, играл на лире, смотрел на море… Теперь я начал искать себе работу. Ничего не делать - не в моей это натуре.

Под рукой у меня были мои Товарищи. Если начнется война - пусть Ксантий ведет остальных, но должен же я командовать хотя бы своей гвардией. Пора было уделить им внимание.

Эти ребята не отходили от меня, - я уже говорил, - разве что в постели с царицей я обходился без них. Они все были из хороших семей, хорошо воспитаны, привлекательны, - без того они не попали бы туда, куда попали, - но этим и исчерпывались их достоинства. Чтобы попасть в ту гвардию, не надо было совершать подвигов, и я не нуждался в их защите. Ведь в Элевсине не было более ужасного преступления, чем убить царя не вовремя, и наказание было ужасно: после чудовищных пыток убийцу хоронили заживо, чтобы отдать его во власть Дочерям Ночи. Это случилось лишь однажды, очень давно, и то по нечаянности… Так что Товарищи были не охраной, а украшением царя; народу это нравилось.

Все они были более или менее греки - признак аристократизма в тех краях… Когда я начал с ними беседовать, то изумился, насколько они были тщеславны и завистливы. Каждый реагировал на малейший недостаток внимания, словно кошка на воду; все старались друг друга подсидеть… Ко мне они относились с живым интересом. Во-первых, потому что я был эллин, а во-вторых - как я узнал вскоре - про меня было какое-то предсказание, которое держали от народа в тайне. Я вспомнил смех прежнего царя, но это никому ничего не подсказало.

Судя по тому, что они умели, - до сих пор они только баловались в военные игры. Но трусами они не были; так что, наверно, виноваты были прежние цари: ни один из них не заглядывал дальше конца своего срока. Ну со мной другое дело - я всегда во все вмешиваюсь, где бы я ни был…

Занятия на дворцовом плацу скоро всем надоели, потому я повел своих людей в горы. Сначала им не хотелось. Элевсинцы выросли на равнине и презирали горы: мол, нищая бесплодная земля, годная лишь волкам да бандитам… Я спросил, что они будут делать, когда грабители придут за их скотом, если не знают собственных границ. Они сказали - верно, мегарцы часто угоняют стада, чтобы восполнить потери от Истмийских бандитов по другую сторону их страны… «Ну что ж, - говорю, - на это лишь один ответ. Они должны нас бояться больше, чем тех бандитов». Так я затащил их на скалы. Мы добыли оленя в тот день и жарили нашу добычу возле горного ручья - понравилось. Но на обратном пути один из них вдруг подошел:

- Не говори никому, Керкион, а то в другой раз наверняка не пустят.

Я поднял брови:

- Ого! Кто это меня не пустит?

Они чего- то зашептались… Слышу, кто-то доказывает:

- …чего ты хочешь, дурак, ведь он же эллин!

Потом один сказал, очень учтиво:

- Видишь ли, Керкион, это очень большая беда, если царь умирает не вовремя.

Что верно, то верно. У минойцев есть песня про то, как в давние времена один молодой царь не послушался запрета царицы и пошел на охоту и его убил кабан. Говорят, анемоны окрашены его кровью. В тот год не уродились маслины, и никто никогда не слышал, чем это кончилось.

Тем не менее, на другой день мы снова были в горах, и на третий - тоже… Элевсин лежит между двумя эллинскими царствами; когда юноши уставали от тяжелой власти своих матерей, им было достаточно взглянуть искоса в любую сторону, чтобы увидеть страну мужчин. Так что они ходили в горы, и помалкивали об этом, и были очень довольны собой. Я не мог приносить во дворец свои охотничьи трофеи, потому раздавал их в качестве призов. Очень осторожно приходилось это делать, чтобы тщеславная братия не перессорилась из-за них. Время шло, мы привыкали друг к другу, взаимно учились говорить… И незаметно выработали свой собственный язык - греческо-минойскую смесь с целой кучей только наших шуток и словечек. Никто другой его не понимал.

Однажды - мы брали очень трудный подъем - я вдруг услышал, как они перекликаются:

- Мы потеряли Малыша!

- Где Малыш? Ты его не видел?

Я выбрался на видное место, и кто-то сказал:

- А! Вот он!

Я со многим смирился в Элевсине, но глотать оскорбления - слуга покорный. Я напомнил себе, что прошел за девятнадцатилетнего, а самому старшему из них двадцать один… И шагнул вперед:

- Следующего, кто назовет меня Малышом, я убью!

Они стояли разинув рты.

- Ну! - говорю. - Мы здесь на границе. Любой, кто убьет меня, может бежать. Или можете скинуть мой труп со скалы и сказать, что я упал. Я за юбки Богини прятаться не намерен, но сам за себя постою… Кто тут считает меня Малышом? Выходи и скажи это мне!

Все молчали, потом самый старший, Биас, - борода уже настоящая, - заговорил:

- Но послушай, Керкион, никто не думал тебя оскорблять. Это совсем не то…

Остальные присоединились:

- Это наше имя для тебя…

- Что такое Керкион? Все Керкионы, а ты…

- У всех хороших царей бывают прозвища…

А один - он всегда отличался храбростью и безрассудством - рассмеялся:

- Это ж мы любя, Керкион! Тебе стоит только мигнуть - и ты поимеешь любого из нас.

Несколько человек громко согласились с ним, и не то чтобы совсем в шутку - было видно, что предлагают… И двое из них тут же сцепились в драке.

Я разнял их, сделал вид, что мы все просто дурачимся, что я ничего не понял… Все знают, что среди минойцев это нередкая вещь, так что удивляться тут нечему. Это оттого, что они - уже будучи мужчинами - привязаны к материнскому подолу, матери им даже жен выбирают; а потом они уходят в дом жены и лишь меняют один подол на другой. Когда мужик живет вот так; если он может сам выбрать себе юношу, который глядит на него снизу вверх и гордится его дружбой, - он чувствует себя человеком гораздо больше, чем со всем своим бабьем у себя дома. Не вижу смысла презирать этот обычай - у каждого обычая есть причина; даже среди эллинов, - где-нибудь на долгой войне, когда женщин в обрез и они достаются только вождям, - у нас тоже дружба молодых людей бывает гораздо нежнее, чем надо бы… Можно даже быть мужчиной для женщин, как я, и все-таки не пренебречь возможностью заиметь в чужой стране беззаветных друзей или верную гвардию. Не знаю, правда, что бы я делал, если бы они стали назойливы и утомительны; разве что в этом случае хоть раз пригодилась бы царская власть - избавиться от таких?… Однако, если бы я выбрал кого-либо из них, не было б конца интригам и кровопролитию, - такие вещи случались при прежних царях, - так что надо было держаться от этого подальше. Потому я и обратил все в шутку.

- Ладно, - говорю. - Но в той земле, откуда я пришел, даже у царей бывают имена. Мое имя - Тезей.

Так и стали называть меня, хоть это было явно не по обычаю. А что до того обычая - несколько человек на самом деле говорили, что думали; остальные так, ради моды. У них уже были свои младшие друзья или девушки - обычно те, на которых матери жениться запрещали… Они часто приходили ко мне со своими бедами, и я, когда мог, утрясал эти дела с царицей. Но до чего ж это унизительно мужчине - уговаривать, улещать женщину и не иметь власти настоять на своем!

Я снова, как в детстве, начал искать диких путей, чтобы утвердить в себе себя. Начал мечтать о войне. Но на западе были мегарцы - родственники и побратимы моего отца; а на востоке - сам отец. Я много слышал о стычках с Мегарой из-за скота, некоторые из моих парней уже успели принять участие в самой последней из них. Они говорили, мегарский царь Нисий слишком стар для войны, но зато сын его Пилай дерется за двоих. А братца нашей царицы люди недолюбливали; прямо об этом не говорили, но намеками это проскальзывало частенько. Никто не сомневался в его храбрости, но его считали надменным и жадным. А добычу он делил так, что появилась даже поговорка - «Ксантиева доля».