Дневной дозор - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 17

Как и многие другие.

— Сюда, Алиса…

Мы подошли к небольшому строению. Веранда, открытые окна, в одном из них — слабый свет…

— Это летний домик, — сообщил Петр. — В «Лазурном» четыре капитальные дачи и восемь летних домиков. Знаете, я считаю, что летом гораздо веселее жить здесь.

Он словно извинялся за то, что мне и моим подопечным предстоит жить в летнем жилище. Я не удержалась:

— А зимой?

— Зимой здесь никто не живет, — строго сказал Петр. — Несмотря на теплоту наших зим, условия для проживания детей были бы все-таки неадекватные.

Переход на казенный язык ему тоже дался легко. Он будто проводил лекцию для обеспокоенной мамаши — «температура приятная, условия проживания комфортные, питание сбалансировано».

Мы ступили на террасу. И я ощутила легкое возбуждение.

Кажется… кажется, я уже чувствую… это…

Настя оказалась маленькой, смуглой, с чем-то татарским в чертах лица. Симпатичная девица, только сейчас у нее был слишком расстроенное и напряженное лицо.

— Здравствуй, Аля… — она кивнула мне, как старой знакомой. В какой-то мере так оно и было — ей явно навели ложную память. — Видишь, как получилось…

Я прекратила разглядывать комнатку — ничего особенного в ней все равно не было. Обычная комнатка вожатой: кровать, шкаф, стол и стул. Маленький холодильник «Морозко» и дешевый черно-белый телевизор казались здесь предметами роскоши.

Впрочем, я неприхотлива…

— Настя, все будет хорошо, — фальшиво пообещала я. Девушка устало кивнула, как, наверное, делала все прошедшие сутки.

— Хорошо, что ты так быстро прилетела, — она подхватила с пола заранее собранную сумку, единственно для того, чтобы ее перехватил Петр.

— Ты же работала раньше в «Артеке»?

— Нет.

Настя поморщилась. Возможно, производящий внушение что-то напутал, но сейчас девушке было не до того.

— Я еще успею на утренний самолет, — сказала она. — Петя, машина в Симферополь идет?

— Через час, — кивнул Петр.

Бывшая вожатая снова обратила внимание на меня:

— С девочками я уже попрощалась, — сообщила она. — Так что… никто не удивится. Ты им передай, что я их всех очень люблю, и обязательно… что попробую вернуться.

На миг в ее глазах блеснули слезы — видимо, она поняла одну из возможных причин скорого возвращения.

— Настя… — я обняла ее за плечи. — Все будет в порядке, твоя мама поправится…

Маленькое личико Насти сморщилось в болезненной гримасе:

— Она же никогда не болела! — будто прорвало ее. — Никогда!

Петр деликатно кашлянул. Настя опустила глаза, замолчала.

Конечно, существовали различные способы быстро отправить меня на работу в «Артек». Но Завулон всегда предпочитает самые простые. Мать Насти внезапно слегла с тяжелейшим инфарктом, девушка улетает обратно в Москву, вместо нее из университета направляют в лагерь другую студентку. Все элементарно.

Скорее всего, мать Насти все равно бы получила инфаркт: может быть через год, может быть через пять лет. Завулон всегда тщательно просчитывает баланс сил. Вызвать инфаркт у абсолютно здоровой женщины — это вмешательство четвертого порядка, автоматически дающее Светлым право на ответную магию такой же силы.

Почти наверняка мать Насти выживет. Завулон не склонен к бессмысленной жестокости. Зачем убивать женщину, когда нужный эффект достигается всего лишь тяжелой болезнью?

Так что я могла бы успокоить свою предшественницу. Вот только слишком многое пришлось бы рассказывать.

— Вот тетрадка, я тут кое-что записала… — Настя протянула мне тонкую школьную тетрадку с веселенькой обложкой, изображающей популярного певца, придурковато лыбящегося на сцене. — Так… мелочи, но может быть пригодится. К некоторым девочкам нужен особый подход…

Я кивнула. А Настя вдруг махнула рукой:

— Да что я тебе рассказываю? Ты прекрасно справишься.

И все-таки она еще минут пятнадцать посвящала меня в тонкости распорядка, просила обратить особое внимание на каких-то девочек, не по возрасту рано флиртующих с мальчишками, советовала не требовать тишины после отбоя — «пятнадцати минут им хватает наговориться, максимум — полчаса…»

Лишь когда Петр молча показал ей на часы, Настя умолкла. Чмокнула меня в щеку, подхватила сумочку и какую-то картонную коробку — фрукты везет, что ли, больной маме?

— Счастливо тебе, Алиса…

И я, наконец-то, осталась одна.

Лежала на постели стопка чистого белья. Тускло светила лампочка под простеньким стеклянным абажуром. Шаги Петра и Насти, их негромкий разговор, быстро стихли.

Я осталась одна.

Нет, не совсем одна. За двумя тонкими стенками — стоит лишь сделать пять шагов по коридору, спали восемнадцать девочек десяти-одиннадцати лет.

Меня охватила дрожь. Мелкая нервная дрожь, будто я опять была ученицей, первый раз пробующая оттянуть чужую силу. Наверное, так трясся бы на моем месте набоковский Гумберт-Гумберт.

Впрочем, по сравнению с тем, что я собираюсь сейчас сделать — его страсти к нимфеткам воистину детские шалости…

Я выключила свет, на цыпочках вышла в коридор. Как не хватает способностей Иной!

Значит, придется пользоваться тем, что осталось от человека… Коридор был длинный, и пол скрипучий. Вытертая дорожка не спасала, мои шаги легко можно было услышать. Вся надежда, что в этот предутренний час девочки еще спят и видят сны…

Простые, искренние, незатейливые детские сны.

Я приоткрыла дверь, вошла в спальню. Почему-то ожидалось что-то казенное, не то детдомовское, не то больничное — железные койки, тусклый свет дежурной лампы, унылые занавесочки и спящие по стойке смирно дети…

Но все было очень мило. Свет был лишь от фонаря, стоящего на улице. Качались легкие тени, свежий морской ветер задувал в открытые окна, пахло какими-то полевыми цветами. В углу тускло отсвечивал экран выключенного телевизора, на стенах рисунки — акварельные и карандашом, даже в полутьме яркие и радостные.

Девочки спали.

Разбросавшись по постелям, или наоборот, укутавшись в одеяло с головой. Аккуратно прибрав все на тумбочках, или раскидав по спинкам кроватей и стульям вещи — непросохшие купальники, юбки, джинсики, носки. Хороший психолог, прогулявшись ночью по спальне, составил бы полное впечатление об этих девчонках…

Мне оно не нужно.

Я медленно шла между кроватями. Поправляла сползшие одеяла, поднимала опустившиеся до пола руки и ноги. Спали девочки крепко. Крепко и без снов…

Мне повезло лишь на седьмой девчонке. Ей было лет одиннадцать, пухленькая, светловолосая. Обычная девочка, тихонько хнычущая во сне.

Увидевшая дурной сон…

Я опустилась у кровати на колени. Я протянула руку, коснулась ее лба. Легонько, одними кончиками пальцев.

И почувствовала Силу.

Это был плохой сон. Девочке снилось, что она уезжает домой, что смена еще не кончилась, а ее забрали, потому что заболела мама, и мрачный, насупленный отец волочет ее к автобусу, и она даже не успела попрощаться с подружками, не успела последний раз искупаться в море и забрать какие-то очень важные камешки… и она упирается, просит отца подождать, а тот злится все сильнее и сильнее… и что-то тихо говорит про позорящее поведение, про то что пороть такую большую девчонку уже не следует, но раз она так себя ведет, то пусть забудет про обещание больше не наказывать ее ремнем…

Это был и впрямь плохой сон. Сильно повлиял на девчонок отъезд Насти…

И любой сейчас попытался бы помочь малышке.

Человек — стал бы гладить по голове, негромко говорить что-нибудь ласковое, может быть — напевать колыбельную… Попробовал бы прервать сон, одним словом.

Светлый Иной — использовал бы свою Силу, чтобы вывернуть сон наизнанку, чтобы отец засмеялся, и сказал, что мама поправилась, и вместе с девочкой побежал бы к морю… Заменил бы жесткий, но реальный сон на сладенькую ложь.

Я — Темная.

И я сделала то, что могла. Выпила ее Силу. Всосала в себя — и мрачного отца, и больную мать, и потерянных навсегда подружек, и забытые морские камешки, и позорную порку…