Спасти посольство - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 63

— Ну что вам сделают на родине, Владимир Иванович? — поддержал женщин Шаров. — Выговор объявят? Строгий выговор? За что? За спасение людей? Вряд ли, скорей наградят за смелость и инициативу! А здесь наград точно ждать не стоит… Да и выговоры у моджахедов не в ходу. Вот кожу на ремни нарезать — это пожалуйста…

К ним подошли два аэродромных стражника.

— Раз шурави улетают, машины им больше не нужны? — спросил высокий афганец, положив руки на висящий на шее автомат.

Второй, пониже, внимательно слушал.

Шаров быстро осмотрел обоих.

— Можем сделать обмен. Мы забираем этот самолет, а вы — машины. Договорились?

— Договорились, — быстро ответил высокий.

Он явно обрадовался. Его товарищ улыбался, кивал и нараспев повторял:

— Бакшиш, бакшиш… Хороший бакшиш!

— Только есть условие! — сказал Шаров. — Очистите полосу от осколков. Возьмите две машины, между ними бросьте на тросах доску или бревно и прокатитесь по ВПП!

— Сделаем, шурави! Мы же друзья! — белозубо улыбнулся высокий и пожал руку Шарову.

Потом афганцы пожали руки послу, Ветрову и всем находящимся в радиусе доступности мужчинам, после чего радостно удалились.

— Ну и что это значит? — спросил Погосов.

— Мы договорились, охрана стрелять не будет, — объяснил Шаров. — Заключена сделка: мы забираем самолет, они — оставленные машины…

— Вы что, уполномочены распоряжаться имуществом иностранных посольств? — прищурился Погосов. — А эти афганцы распоряжаются имуществом «Красного Креста»?

— Неважно! Главное, формальности соблюдены. Поехали…

— Поехали, Владимир Иванович! Мы домой хотим! — в один голос заныли женщины. — И этого мальчика надо спасать!

«Ил-76», второй борт. Высота 6000 метров

Долгое время полет проходил в молчании. Экипаж постепенно приходил в себя от пережитого напряжения.

— Вы почувствовали что-нибудь? — неожиданно спросил Копытин, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Что именно, Анатолий Захарович? — не понял Голубев.

— Ну, на взлете…

— Конечно, почувствовали! Еще бы! Думали, все, конец!

— Ну, а потом что?

— А потом вы форсаж дали и взлетели!

Второй пилот был явно удивлен вопросами. И еще больше удивился бы, если бы услышал про поддержавшую самолет огромную руку. И другие ребята бы удивились, и командиры… Только психиатров такими рассказами не удивишь, наоборот — заинтересуешь. Однако интересные собеседники психиатров не могут служить в военной авиации. Да и в гражданской тоже… Поэтому лучше держать язык за зубами…

— А разве я с самого начала форсаж не включал? — задал Копытин вопрос, переводящий разговор в плоскость обычного рабочего обсуждения сложного взлета.

— Да я, честно говоря, подробностей не помню. Не до того было под обстрелом-то… — Голубев помолчал. И вдруг спросил: — Командир, а как садиться будем?

— Как взлетели, так и сядем, — уверенно ответил Копытин. И приказал: — Беру управление на себя!

До аэродрома Какайды оставалось десять километров. Копытин связался с диспетчером, доложил обстановку:

— Борт перегружен, скаты колес пробиты, диски, возможно, деформированы…

— Ждите дополнительных указаний, — ответил диспетчер.

А через несколько минут на связь вышел командир полка Старков:

— Пройди над полосой и заходи на второй круг! Мы осмотрим шасси…

«Осматривай, не осматривай, а садиться все равно придется! — подумал Копытин. — В воздухе же не повиснешь, даже если все колеса отвалились…»

«Ил» вышел на посадочную глиссаду. Командир выпустил шасси.

Грузовой отсек был переполнен. Откидные сиденья вдоль бортов и посередине отсека были все заняты, часть пассажиров сидела прямо на полу так тесно, что не оставалось ни одного метра свободного пространства. Здесь царило нервное возбуждение. Пережившие артобстрел и ощутившие запах подкрадывающейся смерти, люди находились в состоянии стресса. Десантники, а их здесь было около двадцати совсем молодых ребят, добросовестно пытались выполнить приказ и обогреть теплом и заботой по «пять-шесть человек». Они рассказывали про учения и прыжки, просвещали насчет особенностей атаки с воздуха и насчет устройства парашюта, убеждали, что сегодняшнее приключение — это просто детская игра по сравнению с ситуациями, в которых каждый из них побывал десятки раз… Но их тепла не хватало, да и психологических способностей у вчерашних школьников недоставало для такой работы.

Женщины плакали, мужчины пребывали в угрюмом оцепенении. Не радовал даже стоящий на растяжках посередине «КамАЗ» с «дефицитом». Потому что сейчас на весах раскачивалась жизнь, а ее не могут перевесить ни итальянские шмотки, ни японская электроника, ни французская парфюмерия, да и вообще никакие материальные ценности… Все ждали посадки. И все относились к ней по-разному. Для основной массы пассажиров это было обязательное и логичное завершение полета, ни о каких связанных с ней осложнениях они не подозревали. Десантники с третьего борта, заметившие спущенные скаты, были озабочены, но полагали, что летчики все «разрулят». И только профессионалы, к которым относился Мельник и его экипаж, понимали, что дело не просто плохо, а очень плохо…

Когда стало закладывать уши, все — и профессионалы, и дилетанты — поняли: «Ил» пошел на посадку.

Но это был лишь демонстрационный пролет. Огромная машина с ревом пронеслась над посадочной полосой, на которой, задрав головы, стояли полковник Старков, полковник Золотов и еще десятка полтора офицеров, многие смотрели в бинокли. Копытин провел самолет так низко, что воздушная волна от двигателей сорвала несколько фуражек, и они резво покатились по летному полю. Но их владельцы не обратили на это никакого внимания: у каждого была четкая задача — считать уцелевшие колеса. Для верности наблюдателей дублировали, поэтому три офицера контролировали носовую стойку, три — левое шасси и три — правое… Однако оказалось, что ответ мог дать даже один наблюдатель: целых колес практически нет!

— Готовьте полосу! — угрюмо приказал Старков. И по рации передал Копытину: — У тебя целы три колеса: одно слева и два справа!

— Вполне достаточно! — сквозь зубы ответил командир и был прав, потому что зависнуть в воздухе он не мог. — Делаю второй круг и сажусь!

— С богом! — сказал Старков, хотя за такую фразу его вполне могли исключить из партии и уволить из армии. Но сейчас он говорил не для дела, а для души, потому был искренен.

К полосе подъезжали пожарные машины и две «санитарки».

В полете самое опасное — посадка. Статистике авиационных катастроф известны немногочисленные случаи аварий на взлете, единичные факты столкновений в воздухе, но основную массу составляют катастрофы при приземлении. Этот факт даже нашел отражение в старом, но качественно сделанном советском фильме «Последний дюйм», где по воле трагических обстоятельств пилотировать самолет должен десятилетний мальчик. Раненый отец — опытный пилот, выходя из забытья, помогает ему советами из соседнего кресла. И главный секрет — выровнять машину надо в одном дюйме от земли! Замешкаешься — самолет перевернется, потянешь ручку чуть раньше — разобьешь машину. Но сажать легкий биплан «Остер» и двухсоттонный «Ил-76» — это, как говорят в Одессе, «две большие разницы». И хотя на самом деле разница, конечно, одна, суть дела не меняется: посадка — самый рискованный момент полета даже при отсутствии осложняющих обстоятельств.

А факты посадки перегруженного транспортника на колесные диски неизвестны ни теоретикам, ни практикам. Сейчас командиру эскадрильи подполковнику Копытину предстояло либо вписать новую страницу в историю мировой авиации, либо трагически подтвердить, что такое невозможно. Причем в отличие от многочисленных болтунов, размножающихся в геометрической прогрессии и вписывающих что угодно и куда угодно, сделать это предстояло не чернилами на бумаге, которая все стерпит, и не брошенными на ветер словами, а громадным Илом с двумя сотнями человеческих жизней в фюзеляже. Тут не соврешь, не слукавишь, не подтасуешь… Здесь проходит только чистая правда!