Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история - Шварценеггер Арнольд - Страница 35

Должен признать, мне было жаль Серхио. Он был выдающимся спортсменом, кумиром многих. На протяжении нескольких лет я думал только о том, как его низвергнуть, уничтожить, сделать вторым, проигравшим. Однако когда я на следующий день после победы над ним увидел его рядом, мне стало его жаль. Плохо, что он должен был проиграть, чтобы уступить дорогу мне.

Глава 8

Осваивая американский образ жизни

В культуризме я стал «царем горы», однако в повседневной жизни Лос-Анджелеса оставался одним из многих иммигрантов, силящихся изучить английский и наладить жизнь. Мои мысли были настолько поглощены тем, чем я занимался в Америке, что я почти не вспоминал Австрию и Германию. Приезжая в Европу на соревнования, я обязательно заглядывал в гости домой, и я поддерживал связь с Фреди Герстлем в Граце и Альбертом Бусеком в Мюнхене. Наши пути с Альбертом и другими моими европейскими друзьями частенько пересекались на дорожках культуризма. Я регулярно посылал родителям письма и фотографии, рассказывая им о своих успехах. Каждый раз, завоевав новый кубок, я отправлял его домой, потому что в съемной квартире они были мне не нужны, и к тому же мне хотелось, чтобы родители мною гордились. Не могу сказать, что они с самого начала отнеслись к моим успехам с воодушевлением, однако через какое-то время они повесили дома на стену специальную полку, чтобы выставить напоказ мои награды.

Как правило, на письма отвечал отец, от лица обоих родителей. Он всегда прилагал оригинал моего письма, отметив красными чернилами мои грамматические ошибки. Отец говорил, что делает это, потому что я теряю связь с немецким языком; но так же в точности он поступал и с сочинениями, которые в детстве писали мы с Мейнхардом. Все это создавало ощущение, будто мои родители и Австрия застыли во времени. Я был рад тому, что теперь у меня своя жизнь.

Мы с Мейнхардом не поддерживали почти никаких отношений. В отличие от меня, брат окончил профессиональное училище и отслужил год в армии. Затем он устроился на работу в электротехническую компанию, сначала в Граце, а потом в Мюнхене, когда я еще жил там. Однако наши пути редко пересекались. Мейнхард одевался с иголочки, любил бурные пирушки и по полной отрывался с девочками. Потом его снова перевели в Австрию, в Инсбрук, где он познакомился с Эрикой Кнапп, красивой молодой женщиной, у которой был трехгодовалый сын Патрик. Только тогда появились первые признаки того, что Мейнхард наконец остепенился.

Увы, этому не суждено было случиться. Весной 1971 года, в тот год, когда я завоевал титул Мистер Олимпия, как-то днем, когда меня не было дома, у нас в квартире зазвонил телефон. Это звонила моя мать с ужасным известием о том, что мой брат погиб в автомобильной катастрофе. Мейнхард, пьяный, разбился на горной дороге неподалеку от австрийского горнолыжного курорта Кицбюэль. Ему было всего двадцать пять лет.

Я в тот момент был в Нью-Йорке, и на звонок ответил Франко. По какой-то причине известие так его потрясло, что он не смог собраться с силами и перезвонить мне. И только три дня спустя, когда я вернулся в Лос-Анджелес, Франко сказал: «Я должен тебе кое-что сказать, но сделаю я это только после ужина».

Я быстро вытянул из него известие о гибели брата.

– Когда это случилось? – спросил я.

– Мне позвонили три дня назад.

– Почему же ты не сказал мне раньше?

– Я просто не знал, как это сделать. Ты был в Нью-Йорке, занимался делами. Я решил подождать, когда ты вернешься домой.

Если бы Франко позвонил мне в Нью-Йорк, я бы был уже на полпути в Австрию. Меня тронула забота друга, но в то же время я был огорчен и расстроен.

Я сразу же позвонил родителям. Мать всхлипывала и с трудом могла говорить по телефону. Она сказала:

– Нет, мы не будем везти Мейнхарда сюда, похороним его в Кицбюэле. Мы отправляемся туда завтра утром. Панихида будет очень скромной.

– Я только что узнал о случившемся, – сказал я.

– Ну, наверное, тебе не стоит прилетать, – сказала мать. – Даже если ты сядешь на первый же самолет, перелет очень долгий, разница во времени девять часов, так что ты все равно не успеешь.

Гибель Мейнхарда явилась для семьи страшным ударом. Я слышал в голосах родителей опустошение. Все мы плохо умели выражать свои чувства, и я не знал, что сказать. «Я сочувствую»? «Это ужасно»? Родители это и так знали. Ужасная новость оглушила меня. Мы с братом уже давно не были в близких отношениях – за те три года, что я провел в Америке, мы виделись с ним лишь однажды, – однако все равно мое сознание захлестнули воспоминания о том, как мы вместе играли в детстве, вместе ходили на свидания, когда стали постарше, вместе смеялись. Больше этого уже никогда не будет. Я больше никогда не увижу брата. Мне оставалось только задвинуть все эти мысли подальше, чтобы можно было сосредоточиться на своих целях.

Я полностью погрузился в жизнь в Лос-Анджелесе. Занятия в колледже, ежедневные тренировки по пять часов в тренажерном зале, строительные работы, служба заказов по почте, показательные выступления – все это происходило одновременно. У Франко также не оставалось ни одной свободной минуты. У нас обоих был невероятно плотный график, и случалось, что рабочий день растягивался с шести часов утра до полуночи.

Задача свободно овладеть английским по-прежнему значилась первым пунктом в моем списке неотложных дел. Я завидовал таким людям, как мой друг Арти Зеллер, который, съездив вместе с Франко на неделю в Италию, возвращался, довольно сносно говоря по-итальянски. Ко мне это не относилось. Я даже представить себе не мог, какая это сложная задача – изучение иностранного языка.

Вначале я пытался переводить все буквально: услышав или прочитав что-либо, я мысленно переводил все на немецкий, а затем недоумевал: «Ну почему английский язык такой сложный?» Некоторые вещи просто никак мне не давались, кто бы их ни объяснял. Например, сокращения. Ну почему надо говорить «треник» вместо того, чтобы сказать «тренажерный зал»?

Особенно большую опасность представляло произношение. Однажды Арти пригласил меня в еврейско-венгерский ресторан, где блюда были похожи на австрийские. Владелец подошел к нашему столику, чтобы принять заказ, и я сказал:

– Я увидел у вас в меню одно блюдо, которое мне нравится. Пожалуйста, принесите мне ваш мусор.

– Почему вы так называете мои блюда?

– Просто принесите мне ваш мусор.

Тут поспешно вмешался Арти.

– Мой друг приехал из Австрии, – объяснил он. – Он имеет в виду «капуста»[7]. В Австрии он привык есть капусту.

Однако постепенно я начал делать прогресс, в первую очередь благодаря занятиям в колледже Санта-Моники. Там во мне действительно пробудили интерес к учебе. В первый же день курса «Английский для иностранцев» мы расселись в классе, а наш преподаватель мистер Додж сказал:

– Ребята, не желаете выйти на улицу?

Мы недоуменно переглянулись, пытаясь понять, что он имел в виду. Указав в окно, мистер Додж объяснил:

– Видите вон то дерево? Так вот, если хотите, можно устроиться в тени под ним и провести урок там.

Мы вышли на улицу и уселись на траве под деревом, напротив здания колледжа. Я был поражен. По сравнению с европейской школой, такой строгой и официальной, это было просто невероятно! Я подумал: «Я буду заниматься, сидя на улице под деревом, как будто у меня каникулы! Как только закончится этот семестр, я запишусь на новый курс». Позвонив Арти, я попросил его на следующей неделе зайти в колледж и сфотографировать, как мы сидим под деревом.

На самом деле на следующий семестр я записался уже на два курса. Многие иностранцы стеснялись того, что им приходится учиться, однако к ученикам в колледже относились доброжелательно, преподаватели были замечательные, и занятия доставляли мне удовольствие.

Когда мистер Додж познакомился с нами поближе, я рассказал ему о своих целях, и он отвел меня к директору. Тот сказал: