Вызов врача - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 3

– Пожалуй, я так и сделаю. Поскольку у вас нет жалоб и вы вызываете врача исключительно для того, чтобы потешить себя и развлечься, в моем присутствии нет необходимости. Вам нужен не терапевт, а психиатр.

– Были психиатры, обследовали. Нашли абсолютно здоровой, кроме некоторой повышенной эмоциональной возбудимости, которая выражается в использовании ненормативной лексики. А чего тут удивляться? Когда родителей репрессировали, меня в деревне спрятали. Там слова никто не говорил, чтобы к нему матюка не пристроить. Представляешь, я в восемнадцать лет приехала на рабфак поступать и так материлась, что фронтовики рты раскрывали. Вернее – закрывали.

– На молодых людей это, конечно, производило большое впечатление.

– Неизгладимое.

Мария Петровна отчетливо видела, что докторша желает свести общение к формальному, но срывается, невольно отвечает и вступает в разговор. Хоть и крепкий орешек, да зеленый еще.

– У меня всю жизнь, – продолжала Мария Петровна, – отбоя от мужиков не было, как пиявок их от себя отрывала. Иначе и быть не могло. Ты бы меня видела в молодости! Сокрушительное сочетание: с виду воздушная тургеневская барышня, а внутри трактор на гусеничном ходу. Не из тех я была, что на диванчиках с пяльцами сидят, о прынце мечтают. На кой черт они прынцу нужны? У него зарплата меньше, чем у жены. Прынцу подавай друга и соратника, который плечо подставит. Ему нужна здоровая крепкая лошадь в соседнюю упряжку, а не трепетная лань. Хотя, конечно, желательно, чтобы лошадка походила на нарядного пони.

– И где же ваши мужья и дети?

– Померли.

– И муж, и дети?

– Муж пять лет парализованный лежал. Инсульт. Чудной стал…

– А дети? – настойчиво перебила Ирина Николаевна.

Мария Петровна отвернулась, недовольно сморщилась и после секундной заминки ответила:

– Не дал Бог детей.

– Понятно. С вашего позволения, я помою руки. Где у вас ванная?

– По коридору налево вторая дверь. Правильно, помой руки, нечего меня грязными лапать. Да смотри! – крикнула Мария Петровна вслед уходящей докторше. – Не сопри там чего-нибудь! У меня парфюмерия дорогая.

Ирина в ванной открыла кран, посмотрела на свои руки. Пальцы дрожали, заледенели, как на жгучем морозе. Только мороз был не внешний, а внутренний, тек по венам вместо крови.

Хорошо держалась, можно себя похвалить. Вот только предательский тремор рук. Они всегда так ведут себя в минуты большого волнения. На экзамене в институте преподаватель однажды возмутился: „Что за вульгарная манера – отвечать и держать руки в карманах!“ Ирина молча положила перед ним руки на стол, ладонями вниз, пальцы отбивали дробь. „Извините!“ – стушевался преподаватель.

Маленькая удача: пальцы начали вибрировать после того, как Степанова попросила показать руки в самодеятельном спектакле „разве ты не домработница?“.

Под струёй горячей воды Ирина ожесточенно массировала кисти. Пальцы покраснели, кажется, немного отпустило. Она закрыла кран, посмотрела на хозяйские полотенца: прикасаться к ним противно. Достала из кармана брюк носовой платок, вытерла руки, промокнула лицо. Своему отражению в зеркале проговорила, как заклинание:

– Это только вздорная больная старуха! И все! Меня с ней ничего не связывает! Ничего! Когда работала в градской больнице, лечила вонючих бомжей. Представь, что это бомжиха, просто ее отмыли.

По длинному коридору Ирина возвращалась в гостиную. Руки не дрожали, но казалось, вибрирует сознание, гудит, как трансформатор, который должен понизить напряжение. Так бывает при эмоциональном накале, когда испытываешь сильное волнение и вынужден тщательно скрывать его. От „трансформатора“ подается „ток“ только к одной мысли, яркой неоновой вывеске: „ЛУЧШЕ ТЫСЯЧА БОМЖЕЙ, ЧЕМ ОДНА МАРИЯ ПЕТРОВНА СТЕПАНОВА“.

Перед тем как открыть дверь, Ирина глубоко вздохнула и сказала себе: „Погаси лампочки на вывеске и не ври себе. Если бы ты не испытывала жгучего интереса, в пять минут свернула бы визит“.

2

Когда Ирина вернулась, Мария Петровна уже перестала изображать прикованную к креслу инвалидку, стояла посреди комнаты, одергивала платье.

– Раздевайтесь, – велела Ирина.

Про себя отметила, что старуха отлично сохранилась. Не толстая, но крепко сбитая, мягкие округлые линии плеч, груди, бедер не расплылись, трикотажное платье подчеркивает плавность и женственность фигуры. И никакая она не старуха, хотя мысленно Ирина предпочитала называть Марию Петровну именно так.

Ирина перевидала сотни больных, сотни голых человеческих тел. Но ее почему-то всегда умиляли старухи, среди которых часто встречались замаскированные одеждой молодые женщины. Лицо в морщинах, руки от кончиков ногтей до ключиц, ноги от щиколоток до колен – дряблые, темные, в пигментных пятнах. А торс и бедра, которые не подвергались солнечному облучению, мелочно-белые и удивительно молодые. Наверняка и Мария Петровна такая, но никакого умиления по отношению к ней Ирина не испытывала. Подошла к столу, вытащила из сумки фонендоскоп, повесила на шею, взяла в руки аппарат для измерения давления.

Раздеваться Мария Петровна не собиралась. Так и заявила:

– И не подумаю!

– Очень мило! – усмехнулась Ирина. – Зачем вы меня пригласили?

– Тебя лично никто не приглашал.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я приглашала хорошего врача.

– Зачем?

– Чаю попить! – с вызовом ответила Мария Петровна.

– Чаю? И только?

– Можно с вареньем, с бутербродами. Ты не очень прожорливая?

– Я вообще пациентов не объедаю и чаи с ними не распиваю. Ошибочку допустили, гражданка.

Ирина сняла с шеи фонендоскоп, затолкала в сумку. Следом упаковала тонометр, громко и резко застегнула „молнию“ на сумке.

– Уходишь? – спросила Мария Петровна.

– Мне здесь делать нечего.

– Ну, растудыть жабу через коромысло! Доктора пошли! Не послушала, давление не измерила. Может, у меня криз?

– Врожденный, – тихо, точно самой себе, пробормотала Ирина.

Но Мария Петровна отлично услышала:

– Насмехаешься? А если я во врачебном уходе нуждаюсь?

– Об уходе отсюда только и мечтаю. Или вы сейчас же раздеваетесь, или я ухожу!

– Зачем я тебе раздетая потребовалась?

– Буду слушать ваши легкие и сердце.

– Чего их слушать? Они как у молодой лосихи.

– Гражданка Степанова! – тихо закипая, произнесла Ира. И далее говорила медленно, чеканя каждое слово, будто у Марии Петровны имелись проблемы с восприятием речи. – Вы… врача… вызвали. Следовательно… вас… что-то… беспокоит. Ответьте… пожалуйста… на вопрос. Что… вас… беспокоит?

– Ты раньше не в психушке работала? – Мария Петровна покрутила пальцем у виска. – Ты чего со мной как с дебильной разговариваешь? Или сама, часом, шизофрению подхватила?

– Что… вас… беспокоит? – как автомат повторила Ирина.

– Тьфу ты, заладила! Аппетит меня беспокоит.

– Его отсутствие?

– Присутствие! С утра ничего не ела. Хватит лясы точить, пойдем на кухню чаю попьем.

Мария Петровна повернулась и вышла из комнаты. Ирине ничего не осталось, как, подхватив сумку, двинуться следом.

– Негодяйка! – прошептала Ирина. – Я тебе покажу шизофрению!

На кухне Мария Петровна разливала заварку по чашкам. На столе стояли тарелки с сыром, ветчиной и бужениной, с рыбой, вазочки с вареньем. На плите начинал посвистывать чайник.

– Никаких чаев и угощений! – твердо сказала Ирина. – В гости к вам не набивалась!

– А вдруг у меня диабет? – открыто насмехаясь в лицо Ирине, произнесла Мария Петровна. – Укол сделала, и теперь, если не поем, окочуриться могу.

– У вас нет диабета.

– Откуда ты знаешь? Я же анализы принципиально не сдаю. Вот сейчас грохнусь тут в коме, что будешь делать? У тебя же ничего нет. Доктора! Приходят, трубочки в уши вставят и рецепты прописывают. Ты хоть знаешь, какие раньше доктора были? Они не то что к больному, из дому без своей врачебной сумки не выйдут. А в твоем бауле что? Прокладки да тампаксы, ну, еще шпаргалки. Садись, делай себе бутерброды, ешь.