Девушка с приветом - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 11

Я так долго рассказываю, с какими настроениями наносила свой последний ветеринарный визит, потому что странная семейка задела меня за живое: к черному зубатому пациенту я привязалась, а его хозяин вызывал у меня душевные парестезии. Это термин из неврологии. Когда у вас с рукой или ногой творится неладное — то немеет, то иголками покалывает, то мушки по ней бегают, — говорят о парестезиях.

Серж приглашал меня на чашку чая или кофе в конце каждого посещения, а после моего отказа не настаивал на приглашении. Все та же игра в хорошее воспитание: он в глубине души рассчитывал на мой отказ, я вежливо подыгрывала. Но в последний визит правилу изменила — надо было обсудить будущее Рэя.

Кухня у Сержа мало походила на привычную московскую. Она вообще не походила на кухню, скорее — на уголок кафе с уютным столиком и стойкой бара. Достижения современной электроники и электротехники — плиту и полку, на которой стояли чайник, кофеварка, миксер, гриль и еще какие-то кухонные приборы — отделял стеллаж с книгами, цветами в горшочках и коллекцией морских раковин.

— Больше моя помощь не понадобится. — Я потягивала чай из чашки тончайшего фарфора. Заведись такая у тетушки Капы, она бы вытащила ее из серванта, разве что принимая министра, и то только министра здравоохранения. — Сможет ли Рэй снова ходить, бегать, я не знаю. Нужна консультация специалиста. Но есть ли таковые — травматологи-ветеринары, тоже не знаю.

На всякий случай я подробно описала суть проведенной операции и последующее лечение.

— Вот, возьмите листок. Сухожилия у него не пострадали. Кроме одного на задней ноге.

Зашить его во время операции я не могла.

Видите ли, — я невольно оправдывалась, — сухожилие — это как натянутая резинка. Разрез — и она убегает. Чтобы ее заштопать, нужны специальные инструменты и материалы, которых у меня дома, конечно, не было.

Поэтому Рэй может хромать на заднюю ногу.

Если он вообще встанет. Должна вас предупредить — может не подняться.

— Он мне дорог, даже если останется пожизненным лежачим инвалидом, — улыбнулся Серж.

Хорошая у него улыбка, вполне человеческая, а не буржуинская. Я облегченно вздохнула (не придется пса определять у себя дома) и безоговорочно поверила Сержу — он любит собаку, ухаживает за ней преданно и самоотверженно. Кажется, даже взял отпуск на время болезни Рэя.

— Катя, я вам очень признателен за все, что вы сделали для Рэя. Уверен, никто бы не справился лучше. В Москве есть американская ветеринарная клиника. Я туда телефонировал. Подобная операция стоила бы не менее пятнадцати тысяч рублей, послеоперационный уход и содержание в клинике — тысячу за каждый день.

Я невольно присвистнула. Ничего себе цены! Может быть, я совершила роковую ошибку, не выбрав профессию собачьего врача?

— Таким образом, — продолжал Серж, — я вам должен не менее тысячи долларов. Хотите ли вы, чтобы я сейчас их отдал?

Батюшки-светы! Тысяча долларов! На эти деньги я бы не только шарфик купила, но и дубленку, наконец, заменила.

— Нет, спасибо, — проговорил мой язык. — Не нужно денег.

— Я так и думал, — удовлетворенно откинулся на спинку стула Серж. — Вы удивительно добрый человек.

Он так и думал! Жмот несчастный. Мог бы подольше уговаривать. Скупердяй. Нет, я не «добрая», а дура, опилками набитая.

Отвлекли шум и сопение. Мы одновременно вскочили — и то ли вскрикнули, то ли простонали: «Ах!»

Рэй стоял в проеме дверей. Кривой, скособоченный, сотрясаемый мелкой дрожью — но стоял! Дошел из комнаты!

— Умница! Зайчик! — всплеснула я руками. Села на стул, похлопала себя по коленкам. — Иди сюда! Иди ко мне, мальчик!

Он поплелся, хромая на все четыре лапы.

Рэюшка положил морду мне на колени и благодарно лизнул руку, которой я стала его гладить. Леший с ними, с деньгами, за них подобную благодарность не купишь.

Физически работа моя в новой клинике была необременительной — присутствовала на операциях, наблюдала за прооперированными, мне поручили палату из пятерых больных. Но именно физически я и уставала — от новой обстановки и новых лиц, от своего профессионального невежества и плохой ориентации на местности: постоянно приходилось спрашивать, а где это, а где то. Октябрьский меня как будто не замечал — не обращался ко мне с просьбами или распоряжениями, не шутил, не спрашивал ни о чем. Но я чувствовала его затаенную настороженность. Он словно выжидал, что инородное вредное тело, то бишь я, проявит наконец свою подлую натуру, и его можно будет вышвырнуть вон. Для остальных сотрудников в отделении Октябрьский был что отец родной. Несмотря на его хамоватую грубость, двусмысленные шутки и развязные манеры, Октябрьского любили и врачи, и медсестры, и санитарки. А больные полагали, что, на их счастье, он спустился с небес.

Коллектив в отделении подобрался молодой, большинство врачей — мои ровесники, активные, веселые и азартные в работе. Все они мне очень нравились. Нравилось и то, что здесь не сплетничали часами в ординаторской, не строили козней, не пытались меня вовлечь в какую-нибудь оппозиционную группку, а к моей профессиональной никчемности относились терпеливо и по-товарищески. Меня учили все, кроме Октябрьского. Правда, он регулярно ставил меня вторым ассистентом и приговаривал что-нибудь вроде того, что инструменты всяким бестолочам в руки не давайте, объясните, где у человека печенка находится. Вечерами я штудировала книги по эндоскопии; засыпая, мысленно проделывала операции, повторяя движения рук хирургов, которые наблюдала днем. Даже опытному хирургу трудно осваивать эндоскопические методы, у многих вовсе не получается. Одно дело — видеть операционное поле — органы живьем и в натуральную величину, и совсем другое — контролировать свои действия, движения инструментов по серым картинкам на мониторе.

Поэтому Октябрьский предпочитал учить зеленую молодежь и тщательно отбирал людей в свое отделение. А я не была ни зеленой, ни зрелой — так, не пойми что. Я сама не знала, выйдет ли из меня толк. Единственное, в чем была уверена, — это в собственном желании освоить профессию.

По вечерам мы перезванивались с Сержем — вернее, звонил он. Разговор шел по схеме:

— Здравствуйте, Катя. Это Серж. Как вы и просили, я звоню, чтобы рассказать о самочувствии Рэя.

Строго говоря, я просила позвонить, если с собакой что-нибудь случится и я смогу помочь.

— Здравствуйте. Как он?

— Хорошо. Сегодня мы первый раз выходили на улицу. По-прежнему хромает, но уже меньше. Надо ли чем-то обрабатывать его рубец?

— Он его лижет?

— Да.

— Тогда не нужно, Рэй все равно слижет все мази.

— Спасибо. До свидания.

— До свидания.

И так каждый вечер. Впрочем, я даже рада была этим звонкам, потому что самочувствие мохнатого пациента меня живо интересовало.

Выспаться утром в воскресенье не удалось. Настойчивый звонок в дверь заставил натянуть халат и пойти открывать.

На пороге стоял здоровенный парень в синей куртке с желтой вставкой, на которой по-английски было написано «Philips».

— Холодильник ждете? — спросил он.

— Нет, — ответила я, зевая, — вы ошиблись.

— Ореховая, дом шестьдесят три, — он заглянул в бумаги, — квартира восемьдесят пять?

— Да.

— Носова Юлия Александровна?

— Это я.

— И чего мне голову морочите? Вы вчера купили холодильник, мы его привезли.

— Ничего я не покупала.

Мне очень хотелось в туалет. Я стала закрывать дверь, но парень нахально задержал ее ногой.

— Так не пойдет. Отказываетесь от холодильника? Во дает! Такого еще не видел.

— Отказываюсь. Уберите ногу. Разбирайтесь со своим магазином сами.

— Вы точно не покупали холодильника?

— Покупали, все в порядке, — раздался из-за спины парня голос Сержа. — Все в порядке, транспортируйте холодильник. — Серж отстранил грузчика и обратился ко мне: