Бабушка на сносях - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 13

Как я поняла, маленькое сообщество российских женщин бесилось с жиру. То они повально увлекались живописью, то музыкой, то делали пластические операции. Люба приехала в Москву из Швейцарии, где ей утянули лицо и впрыснули какой-то распирающий состав в губы. Я без дрожи не могла смотреть на ее губы — африканские лепешки.

— Через месяц, — хлопала Люба телячьими губами, — спустятся, в норму придут. — Сама же подходила к зеркалу и ругалась:

— Половые губы на харю натянула, дурында! Может, их розовым перламутром закрасить?

— Теть Люба! — веселился Лешка. — Только зеленым! Вы ж у нас хиппи, цылодобово!

Я все откладывала поездку к Любе. Не получалось денег скопить. Пока у нее не лопнуло терпение — прислала мне два авиабилета, туда и обратно с двухнедельным интервалом.

Майорка — это сказка! Я вспоминаю о ней с содроганием. Я там, как выражается мой сын, чуть адидасы не отбросила.

Рай невозможно описать, потому что слова черно-белые, не имеют красок и запаха. Единственное, в чем я разочаровалась, когда мы ехали из аэропорта Пальма-де-Майорка, столицы острова, так это в авторах Библии, которые нам рай в другой жизни придумали. Халтурщики! Просто описали эту средиземноморскую благодать! Буйство зелени, цветов разноцветье, яркая лазурь моря и воздух как вермут! Газообразный вермут! Его можно резать на куски и продавать в полиэтиленовых пакетах.

К поездке я подготовилась. Все, что можно было прочитать о Майорке, прочитала.

— Мы находимся в столице? — Я листала блокнот. — Куда мы уезжаем? Я хочу посмотреть здесь дворец Альмудайна, где жили короли-мавры, а впоследствии — короли католические. На Майорке, — читала я, — оставили следы многие народы античности: финикияне, византийцы, арабы. Интерес также представляют Кафедральный собор, здание Консуладо-дель-Мар, монастырь Святого Франциска…

— Сеньора знает Майорку, — уважительно отозвался таксист.

Он говорил по-испански, Люба мне перевела.

— Сеньора — академике русо, — записала меня подружка в русские академики и забрала у меня блокнот. — Все увидишь! И пещеры со сталактитами, и готические храмы, и потрясающие пляжи с белым песком и сосновыми рощами, и аквапарки, и дельфинарий, и черта лысого. Но сначала — домой! А в Пальму еще приедем специально, у меня программа для тебя по часам расписана.

Программе не суждено было осуществиться.

По дороге в городишко, где обосновались русские дамы полусвета. Люба показывала достопримечательности:

— Это вилла Майкла Дугласа. Смотри, смотри, на горе, видишь дом с колоннами? Там принцесса Диана со своими бойфрендами тусовалась. А тут королевская семья любит отдыхать.

— Каких королей?

— Испанских, порсупуэсто (конечно)! — воскликнул таксист (хотя мы говорили по-русски!). — Король Хуан Карлос и донья София, — произнес он с монархическим восторгом.

Исторически на Майорке говорят на каталанском наречии, чистый испанский — кастельяно — презирают. Поскольку остров живет туризмом, жители худо-бедно владеют английским, французским, немецким и теперь русским. Словом, все друг друга понимают. То есть понимают, что надо в этом интернациональном компоте.

— Вон, видишь, — показала Люба в окно, — вилла Клаудии Шиффер.

— Си (да)! — подтвердил таксист. — Ошень красивый!

Он вмешивался в наш разговор с доброжелательным нахальством, характерным для южных народов.

— Милый домик, — похвалила я поместье, оставаясь к нему равнодушной.

Таксист пересыпает речь фамилиями знаменитых артистов, моделей, спортсменов, наследников королевских кровей, чьи дома мы проезжаем.

Чужие дворцы, где кладовки стоят как вся моя квартира, зависти у меня не вызывают. Глупая смазливая мордочка или накачанные мышцы обходятся дорого, и пусть. Я знаю многих людей блестящего интеллекта, они едва ли не с хлеба на воду перебиваются — и не торопятся мошну набивать.

Каждому свое: глупости — богатство, уму — покой.

Моя подруга Люба, естественно, вне счета.

Я начинала понемногу понимать ее. У этого климата и у этой природы хочется попросить политического убежища. И ничего не делать. Просто жить: дышать и смотреть. Для разнообразия выкинуть номер, накачать губы идиотским гелем или заняться акварелью.

Мы подъехали к Любиному дому, таксист выгрузил мой чемодан. Люба расплатилась. Конечно, не вилла Клаудии Шиффер, но тоже красота. Дом с открытой верандой в глубине. К нему ведет дорожка, по обеим сторонам которой пятна газона, обрамленные цветущими кустарниками, цветами всех колеров. Цветов — море, как на кладбище в урожайный день.

Не иначе как за сравнение с кладбищем я едва не поплатилась — первый (по порядку) раз чуть не погибла.

Прямо передо мной с неба упал снаряд. Чудом не задел. Я взглянула вверх. Двадцатиметровый ствол кокосовой пальмы, наверху гроздь орехов Один метил мне в голову. Кокосовый орех в оболочке, размером с хороший арбуз и твердости необычайной, килограмм восемь, упал и даже не треснул.

— Е-если бы-бы, — заикалась я от испуга, — попал по башке, я бы по грудь в землю ушла.

— Не-ка, — не согласилась Люба. — Просто голова бы раскололась.

— Хорошенькая перспектива! Ты зачем их тут насажала? С противниками расправляться?

— Это моя гордость! Кокосовые пальмы у многих есть, но только у меня орехи вызревают. Поэтому и вилла называется «Кокосовый орех».

— Скольких твои орехи уже прикончили? Ты знаешь, что по крепости они как пушечные ядра?

Распространялись по тропикам вплавь. — Из меня стали выскакивать сведения периода преподавания в ПТУ. — Буря смоет, в океан унесутся, месяцами, болтаются, даже морская йода в них не проникает!

Выбросит на другой берег, они приживаются.

— Ты, Кирка, — похвалила Люба, — как была умной, так и осталась. Хуан!!! — завопила она неожиданно во все горло. — Хуан! Где тебя черти носят?

— Си, сеньора!

На дорожке показался загорелый юноша лет восемнадцати. Босой, единственная одежда — шорты.

Молодой стройный Адонис испанской масти.

Они заговорили на тарабарщине. На смеси языков, из которых мое ухо улавливало только русский.

— Тра-ра-та-ра-та дурак! — бранилась Люба. — Ри-ту-ру-ту-ру, моя подруга Кира. — Она размахивала руками, показывая то на меня, то на упавший орех, то на гроздь, висящую на уровне третьего этажа. — Тур-мур-пур тебя, козла, первого убьет.

— Ка-на-ва-па-па я ноу дурак, — отвечал Хуан, — ту-му-ру-пу, добро жаловать, сеньора Кьирья. — Поклон в мою сторону. — Ле-ме-пе-ве я не козел, лу-ку-ни-фу, обоймется, сори, обойдется!

— Неси чемоданы в дом! — на чистом русском гаркнула Люба, строго указала на крыльцо и повернулась ко мне. — Как тебе это нравится? Он утверждает, что ветер все равно сбросит, он, видите ли, сводку читал! А кому я лестницу специальную покупала?

— Не знаю кому. Кто такой Хуан?

— Как бы садовник и вообще по дому. Ты не представляешь! Свет не видел таких ленивцев! Я каждое утро беру дубинку и гоню его на работу. А этот жеребец только о девицах думает. У него их эскадрон!

— Зачем ты держишь плохого работника?

— Они бедные. Мать Хуана, Мария, каждую неделю у меня уборку делает. Только соберусь его выгнать, она в слезы: «Сеньора! Пятеро детей, мал мала меньше, муж в море погиб, Хуан старший, он кормилец!» Вот и терплю, нервы мотаю. Здесь у местных другой работы нет, как виллы и туристов обслуживать.

— Ты добрая капиталистка, — похвалила я.

Пока мы разговаривали, я, поглядывая наверх, выбрала безопасное место, куда не мог упасть орех-снаряд, и отошла. В Любином саду было так красиво, что не хотелось уходить. Возле большого куста бугенвиллеи рос японский клен, по его стволу вилась лиана. Я сорвала листочек, помяла в руках, понюхала.

Люба, живописующая свою трудную буржуазную жизнь, вдруг прервалась.

— Выкини! — велела она мне, показав на листочек. И снова завопила:

— Хуан!! Сучий потрох!

Иди сюда!

Хуан приближался медленно и безо всякого страха-почтения на лице. Потом Люба расскажет, что во время визитов Антона садовник преображается. Ходит в комбинезоне и обуви, по первому зову прибегает и в целом всячески изображает истового трудягу. Знает, из чьего кармана денежки капают.