Великая Отечественная катастрофа-3 - Солонин Марк Семенович - Страница 87

Но то же самое относится и к любому другому виду военной техники: танкам, тягачам, тракторам, самолетам и автомобилям.

Например, легкий танк Т-26, предназначенный для отправки в Испанию, в 1937 году стоил 72 тысячи рублей (или 20 150 долларов), а трехтонный грузовик ЗиС-5 – 10 тысяч рублей. Легко подсчитать, что вместо почти десяти тысяч «двадцать шестых» в 1941 году нам бы гораздо больше понадобились лишние 70 тысяч грузовиков. Тем более, что в 1940 году такой же Т-26 уже стоил 86 тысяч (инфляция!), а цена грузовика практически не изменилась по причине удешевления при развитии производства.

Беда в том, что экономика (ни социалистическая, ни какая-либо другая) не позволяет просто так конвертировать производство одного вида продукции в производство другого вида, пусть и аналогичное по стоимости. Легко прийти на рынок с деньгами, взятыми из тумбочки, и выбрать подходящий товар на имеющуюся сумму – но гораздо сложнее самому произвести этот товар, наладив (с немалыми затратами времени и денег) всю технологическую цепочку.

Можно, конечно, заявить, что вместо 20 тысяч танков лучше было выпустить 200 тысяч грузовиков и что стремление производить танки, а не автотранспорт свидетельствует об агрессивных намерениях: ведь автомобили можно использовать в народном хозяйстве, а танки – нет.

Этот аргумент звучит убедительно даже для осведомленных и думающих людей, ведь не каждый является специалистом в организации промышленного производства. Увы, стоимость машины далеко не всегда пропорциональна затраченным на ее производство человеко-часам, да и производственных площадей на один автомобиль требуется хоть и меньше, чем на танк, однако далеко не в десять раз. Например, уже во время войны было выяснено, что отказ от производства одной легкой САУ СУ-76 дает возможность автозаводу, на котором она выпускалась (в данном случае – ГАЗ), выпустить дополнительно лишь три грузовика. Естественно, в условиях войны выбор делался в пользу самоходок, а не грузовиков.

В целом развитие промышленного производства в СССР лимитировалось именно ограниченным количеством квалифицированных рабочих (их число росло, но не такими темпами, какие были бы желательны) и темпами возведения новых промышленных мощностей. Вообще-то сами автомобили (да и танки) в СССР конца 30-х годов стоили уже относительно недорого. Для сравнения: зарплата командира взвода в 1940 году составляла 600 рублей в месяц, командира роты – 725 рублей, примерно столько же получал дипломированный инженер. Средняя зарплата по стране, конечно же, была ниже – в промышленности она составляла 350 рублей. В то же время легковой «пикап» М-1 стоил 6 тысяч рублей – 10 месячных зарплат командира взвода…

Итак, машин в стране и в армии не хватало не потому, что они стоили слишком дорого, а потому, что их просто не успевали производить в нужном количестве. Можно ли было за счет сокращения производства танков добиться увеличения выпуска автомашин? Возможно, хотя и не в десять раз. Однако это увеличение шло и так: в 1935 году в СССР было произведено 76 854, в 1936-м – 131 546, в 1937-м – 180 339, в 1938-м – 182 373 автомашин. Правда, потом этот рост приостановился, а затем и вовсе сменился падением: в 1939-м году было выпущено 178 769, а в 1940-м – всего 135 958 машин. Но произошло это прежде всего за счет сокращения производства «полуторок» при увеличении выпуска полноприводных машин грузоподъемностью 3 тонны и более. Кстати, одновременно сократился и выпуск танков – тоже за счет перехода на новые, более тяжелые машины.

Допустим, мы отказались бы от этого перехода и бросили все силы на производство автотехники. Что это давало в итоге? СССР встретил бы войну не с 16 тысячами пушечных танков [211] , а с половиной этого числа. За счет отказа от 8 тысяч танков мы в лучшем случае получили бы 100–120 тысяч автомобилей – на практике, скорее всего, гораздо меньше. Трудно сказать, насколько это улучшило бы военную ситуацию для РККА, но превосходство вермахта в обеспечении автотранспортом все равно никуда не девалось. Зато в ходе войны мы уже не смогли бы наладить выпуск новой бронетанковой техники в хоть сколько-нибудь приемлемых количествах – со вполне предсказуемым результатом…Это вовсе не значит, что развитие мотомеханизированных сил РККА на протяжении 1930-х годов шло единственно верным путем. Предвоенное руководство Автобронетанкового управления имело весьма противоречивые представления о роли моторизованной пехоты в действиях механизированных сил – и это несмотря на появившиеся еще в конце 1920-х годов работы К. Б Калиновского, в которых немало внимания уделялось именно мотопехоте, ее взаимодействию с танками и роли на поле боя. Причем здесь невозможно списать ситуацию на репрессии 1937–1938 годов: Калиновский погиб в авиакатастрофе еще в 1931-м, его труды многократно издавались и легли в основу официальных учебников по тактике бронетанковых войск… Словом, данный вопрос выходит за рамки настоящей статьи и требует специального изучения. Ясно одно: идеология строительства механизированных сил РККА определялась не чьей-то прихотью или глупостью, а имела под собой гораздо более глубокие основания.

Наверное, стоит вкратце упомянуть еще несколько расхожих аргументов отечественного ревизионизма. В первую очередь они касаются быстрого поражения Польши и Франции в 1939 и 1940 годах. Ведь ни в Польше, ни тем более в демократической Франции не было ни революций, ни гражданских войн, масштабных репрессий или коллективизации – то есть с лояльностью населения режиму все вроде бы обстояло хорошо. Поэтому часто используется такой довод: ни у той, ни у другой страны не было российских просторов, и они не имели возможности отступать на многие тысячи километров.

Относительно Франции это откровенная неправда – у нее был по крайней мере Алжир, до которого немцам было отнюдь не легко добраться. Но сейчас нас интересует даже не это. Весьма характерно, что те же самые люди, что оправдывают поражение европейских государств нехваткой пространства («хинтерланда»), напрочь отрицают стремление Гитлера к захвату «жизненного пространства» на Востоке. Дескать, не надо воспринимать всерьез ни расовые теории, ни прописанную в «Майн Кампф» цель германского государства – «обеспечить каждого своего сына на столетия вперед достаточным количеством земли»,ни откровенно декларированное там же стремление к агрессивной войне при любом варианте организации политических блоков.

Да, существуют люди, отрицающие, что нацизм ставил себе целью уничтожить либо превратить в рабов жителей покоренных территорий, что он безжалостно уничтожал всех, кто осмеливался ему сопротивляться. Некоторые отрицают и существование «Приказа о комиссарах», «Приказа об особой подсудности в зоне Барбаросса», массового уничтожения «недочеловеков» – славян и евреев. С такими людьми спорить бесполезно, но ловить их на лжи надо, ибо ревизионизм, как правило, не брезгует аргументами даже из этого источника.

Один из вариантов такого подлога – манипуляция со временем начала германского нападения. Дескать, оно вовсе не было совершено без объявления войны, как твердила нам советская пропаганда – напротив, война была объявлена немцами до нападения, что сопровождалось предъявлением соответствующей ноты, и произошло это в три часа ночи.

Беда в том, что три часа по берлинскому времени – это четыре часа по Москве. А война, как известно хотя бы из народной песни, началась «двадцать второго июня, ровно в четыре часа». В действительности на многих участках границы немцы открыли огонь еще раньше, налеты авиации на города Украины, Белоруссии и Литвы начались с 3:30, а на Севастополь – уже с 3:15.Еще один распространенный аргумент ревизионистов – количество советских граждан, пошедших на службу к оккупантам. Их число оценивается разными источниками в 700 тысяч, миллион и даже полтора миллиона. Однако большинство этих людей составляли так называемые «хиви» – «добровольные помощники», работавшие в тыловых частях вермахта за кусок хлеба. Альтернативой этому, как правило, была смерть в концентрационном лагере. Как пел герой Высоцкого в кинофильме «Единственная дорога»: