Ибн Сина Авиценна - Салдадзе Людмила Григорьевна - Страница 93

Полет птиц — это, наверное, и есть суфийский путь соединения с Истиной. Недаром в начале трактата и есть кие слова: «Да хранит вас бог, мои братья, которые ИНТУИТИВНО СОЗЕРЦАЮТ ИСТИНУ». По всей вероятности, этот трактат — осмысление пути суфиев и завещание ученикам хранить дружбу и братство так, как хранят их суфии, ибо без дружбы, в одиночку, не достичь совершенства.

Третий трактат, написанный в тюрьме, — «Саламан и Ибсаль» — это уже Путешествие без возвращения, то есть Путешествие через смерть, когда приходит Ангел Смерти и снимает с ног силки.

Саламан и Ибсаль — два брата. Жена Саламана полюбила Ибсаля. Ибсаль покинул дом брата. Жена Саламана женит Ибсаля на своей сестре и ночью вместо сестры приходит сама. Обнимает Ибсаля… Но в последний миг Молния освещает ее лицо, и Ибсаль уходит. Жена Саламана отравляет Ибсаля…

«Знай, — пишет Ибн Сина в книге „Указания и наставления“, — Саламан — это одна из разновидностей тебя, Ибсаль, — одна из твоих степеней в мистике[212], если ты, конечно, принадлежишь к ее приверженцам»…

Может, этот трактат — мысли Ибн Сины о себе, о степени своей духовной готовности перейти в иной мир?

Три трактата о Путешествии… Первый — план Путешествия, второй — путешествие с возвратом, третий — Путешествие без возврата — через Смерть.

Путешествие куда? К богу… Путешествует кто? Человек…

Как понять эти маленькие — мистические, как их еще называют, — трактаты Ибн Сины? Ради чего он так круто развернул свою философию? Почему так резко изменил форму?

Ясного и точного ответа на все эти вопросы до сих пор нет. Некоторые буржуазные ученые считают, что Ибн Сина обратил, наконец, свое лицо к религии, помирился с ней. Другие говорят: Ибн Сина отвернулся от Аристотеля и ушел в мистику — истинно восточное мироощущение.

Так ли это?

А что такое мистика в понятии того времени? Личный, индивидуальный путь к богу, слияние с ним. У Аристотеля такого учения нет. И у неоплатоников. Хотя у неоплатоников есть учение об эманации — истечении бога (духа) в мир и постепенное утяжеление ого, уплотнение до состояния самого низкого и презренного, по их мнению, — материи, порождением чего и является человек. Чело-век в бог — очень далеки друг от друга. Разве что на миг мог человек ощутить единение… не с богом, нет, — с его мудростью в редкие минуты озарения.

Какое же характер философии неоплатонизма? «Сам по себе неоплатонизм — учение глубоко мистическое, — пишет советский ученый М, Хайруллаев. — И он оказал огромное влияние на СУФИЗМ (подъем человека по ступеням эманации к богу), ФИЛОСОФИЮ „Братьев чистоты“ (дал удобную форму изложения), ФИЛОСОФИЮ ФАРАБИ. ИБН СИНЫ, разработавших философию Аристотеля на основе учения об эманации и выразивших ее через неоплатоновские термины[213]».

Тогда понятно, почему все ученые отмечают МИСТИЧЕСКИЙ характер философии Ибн Сины, «Религиозно-мистический характер идейных течений в условиях средневековья составляет важнейшую особенность этого периода». И была она — эта мистика — ПРОГРЕССИВНЫМ тогда фактором в культурной жизни эпохи.

Почему?

Неоплатонизм презирал материю, человека. Ценным считал только духовность… Суфиев заинтересовала эманация, не сверху истекающая вниз, а как раз поднимающаяся снизу. Они ее, в общем-то, и разработали и величайшей ценностью объявили… человека, практически, своими жизнями, доказывали возможность слияния плоти и духа, человека и бога. Это был их гимн человеку (вспомните Абу Саида).

Философы же, в том числе и Ибн Сина, сотворили в своих трудах гигантский гимн… ПРИРОДЕ (самому презренному неоплатоников). Ибн Сина поднял значение природы в философском и естественно-научном планах на «божественную» высоту, на природе сосредоточивал все свое внимание, сказал, что природа не пассивна, сама создает себе формы (а не берет их у бога), развивается по своим, не зависящим от бога законам. Таким образом, глубоко мистическое учение неоплатоников «в процессе определённой эволюции», совершенной Фараби и Ибн Синой, а в своей области — и суфиями, стало в условиях средневековья «важнейшим источником возникновения пантеистических идей».

Глубокое выражение эти тенденции нашли и в суфизме, «отражавшем взгляды различных социальных слоев и групп».

Так мог ли Ибн Сина — философ-энциклопедист, все более и более тяготеющий в своей философии к пантеизму, к уничтожению разграничений бога И природы, пройти мимо мощного, практически философского течения суфиев, разрабатывавших тот же пантеизм, но с другой позиции: уничтожая разграничения бога и человека?

Можно сказать, Ибн Сина, ни в чем не меняясь, как философ, переключил только свой взгляд с природы на человека, — вот что такое хамаданские трактаты, — сотворил гимн человеку[214].

Так, в лоне своеобразных особенностей эпохи, возникало и развилось то новое на Востоке — ПАНТЕИЗМ и ГУМАНИЗМ, которые мы ценим и которые выдвинули на первый план философски-этические проблемы самосовершенствования человека до самой высшей («божественной») степени. И при сохранности бога (игнорировать его все же никак было нельзя) максимально возвеличили человека, говоря о нем словами, равно применяемыми и к богу (!), — более того, слившие человека с богом (Халладж за это был четырежды убит). Это был для того времени — подвиг. И Ибн Сина совершил его в самые отчаяннейшие дни — но время пребывания своего в тюрьме.

Если Первый трактат Ибн СИНЫ — «Хайй Ибн Якзан» — завещание людям, второй — ученикам, то не мог Ибн Сина не написать завещание и брату. Есть и оно. Трактат «О судьбе или предопределении» (Книга правильного пути).

Ибн Сина спорит с другом: что имеет человек? Судьбу, то есть полное предопределение, или полную свободу по отношению к своей жизни? Спор разрешает Хайй Ибн Якзан.

— Представьте, — говорит старик, — два равно благородных человека задумали совершенствоваться в пустыне. Один терпеливо и кротко исполняет свой труд, опираясь лишь на внутреннее благородство, то есть на понимание того, что все уже было в мире и повторится не раз. Другой заранее убежден в успехе своего дела, в том, что результат его распространится по всему свету. Что победят? Конечно, терпение и скромность первого…

Судьба всеми хитростями (соблазнами чувственного мира) привязывается абсолютной хозяйкой к человеку. Нападающая сила ее — искушения всех видов, противостоять которым может лишь внутренний голос человека, — единственный, кто «прогоняет сон колеблющегося зла, разбивает пелену сердца, задувает чувственный огонь, заставляет надеяться лишь на самого себя и верить лишь самому себе». Малейшее колебание в отношении внутреннего голоса равно гибели. Человек как бы все время находится между состоянием бодрствования и и сна. Спасти может только воля, но она не должна рождаться от противоречивых желаний, ибо они ведут человека как животное, лишенное сил, и сбрасывают его затем в пропасть. Не это ли мы называем превратностями судьбы? единственный для нас светлый я прямой путь — путь свободы от заблуждений, достигаемый с помощью разума, который учит управлять собой в поисках Истины, и тогда человек становится как бы управляемым Небом, прямо и благородно идет к конечной целя своего Путешествия.

А что же тогда такое предопределенность?

Время заставляет забыть страдание. Задувает месть и усмиряет гнев. Гасит злобу, прошедшее представляет и таким, словно оно никогда и не существовало. Страдания, внезапные потери ничего не стоят при последующем рассмотрении… Превратностями времени сглаживаются все причинные связи. Даже если начнется вдруг волна счастья, и человек не будет знать о причине его, то будет рассматривать его как возмещение за былое оскорбление, былую потерю или былое пренебрежение, за пережитую иллюзию. Едва ли в течение века нам можно и говорить о возмещения я восстановлении, когда даже в течение полувека стираются все оригинальные предложения, а новые только начинают действовать. Следовательно, невозможно говорить о вознаграждении и наказания, об аде и рае, страшном суде, — то есть о предопределении, ибо оно неуловимо и время уничтожает его заданность.