Ибн Сина Авиценна - Салдадзе Людмила Григорьевна - Страница 106

Ночью собрал приближенных.

— Хочу выслушать ваш совет относительно того, куда мне бежать? И через какие ворота?

Все обомлели, хотя каждый давно уже держал осёдланных лошадей в потайном месте за южными воротами. Посоветовали бежать через южные ворота в Афганистан.

— Я так и сделаю. Спасибо, Прощайте!

Майор Бейли рассвирепел.

— Ну и глупец же вы! Ведь среди присутствующих, конечно же, был агент красных! Теперь я не смогу с нами вместе бежать!

Эмир рассмеялся.

— Когда вашей Англии еще не было, цари разрешали здесь подобные вопросы как самые обыкновенные.

Больше он ему ничего не сказал, потому что англичанину этому тоже не верил. Верил только двум своим и старым слугам, державшим ночью около него, спящего, свет. Знал: эти двое ни за какие богатства мира не продадут его голову. Они затравлены жизнью настолько, что без хозяина, с одною только свободой, жить уже не могут. Да и чисто по-человечески любили эмира, как в он их любил, потому что все трое были очень одиноки на этом свете и знали это друг про друга.

Все трое решили объявить приближенным, что эмир поедет на юг через южные ворота — пусть ставят там засаду! — а сами спустятся по потайному колодцу на северную сторону Арка в через северные болота, по северным дорогам, в обход, проберутся в Гиссар, а оттуда в Афганистан.

Пришел Миллер и листком телеграммы. Фрунзе и Варшаве нет.

«Все. Я погиб», — похолодел эмир. И вызвал Бурханиддина.

Велел завтра же устроить казнь. «В обшей суматохе я и сбегу».

Оставшись один, тяжело, опустился на колени и и искренне, со слезами на глазах, читать Коран.

Бурханиддин-махдум разослал, глашатаев по всем улицам.

Завтра казнь!

Когда ехал домой, ударил ему в спину стих:

И еще один — про отца Бурханиддина. Тот тоже был главным судьей, а сменил его Бако-ходжа, который поднимал эмира на войлоке. Отец Бурханиддина плохо видел, а Бако-ходжа плохо слышал. И потому народ сочинил такой стих:

«Когда ругают тебя — это еще не беда, — подумал Бурханиддин. — Но когда ругают тебя через твоего отца… считан, ты выброшен из жизни».

Бурханиддин был редчайшего ума человек. И обладал благородными качествами души, когда дело не касалось службы. В присутствии же эмира он тотчас из благородного человека превращался в благородную собаку. Бурханиддин сострадал народу, но так ничего за всю свою жизнь и не сделал для него. А тут еще участие этом фарсе…

Не ускорив шага, не опустив головы, под градом насмешек он доехал до дома, осторожно притворил дверь и вдруг упал на чистую, обрызганную водой, выложенную плитами — дорожку, ведущую в ухоженный, наполненный розами сад. Упал, потому что увидел… разрушенным свой дом, а себя — мертвым на развалинах его.

Комок черноты сжал горло.

Муса-ходжа ходил несколько раз по потайному ходу к Али, но, как ни — уговаривал его бежать, слышал в ответ отказ. Вернувшись к себе, лег на пол и больше не поднимался. Теперь для него существовали только звуки. По звукам он ждал той минуты, когда оборвется жизнь Али — милого, отмеченного Роком, Искренностью Я Благородством крестьянина, ставшего ему дороже сына.

«Ученые видят два выхода из жизни и смерти, — вспоминает Али слова Ибн Сины, — добровольный и естественный».

… Али лежит с закрытыми глазами в грязи, в канахане, стучится мыслью то к Ибн Сине, то к Беруни, — прощается с ними.

Вот 75-летний Беруни. Али видит, как он плачет над трактатом «Об освобождении от страха смерти», написанным другом его души — Ибн Синой, умершим десять лет и назад, Беруни одинок. Мужественно ждет конца. Думает о и тех, кто придет после него. «Господи! — молит он бога. — Заставь невежд вкусить позор в сей жизни, ниспошли им откровение об их обольщении, чтобы новым Ибн Синам, новым Беруни жилось легче».

Улыбнулся, вспомнив свое имя, — Абу Райхан… Рай-хан — растение, чей запах разносится далеко по землею. Как бы он хотел, чтобы и его учение разнеслось далеко и по миру и долго бы держалось в нем! Чтобы сдружило оно народы, сделало их братьями одной семьи.

Беруни много сделал для этого. Написал книгу об Индии в то время, когда Махмуд топтал и жег ее. «Мусульманин написал о неверных! — взорвалась бомбой новость в мусульманском мире. — Проклятие ему!»

До Ибн Сины дошли эти разговоры в 1030 году, — когда Беруни только что закончил книгу: пленник Махмуда, гордый своей нищетой и свободой, презрев все победы султана за рекой Инд, написал о неверных, в ПОДЛИННИКЕ прочитав священные и научные индийские книги, с УВАЖЕНИЕМ, разобравшись в запутанной их древней культуре, с ЛЮБОВЬЮ представив ее миру… Какой ужас! Индийцы даже дали ему прозвище — «Безбрежный океан знаний». Будь трижды проклят, Беруни!

«Откуда он взял силы для такого подвига? — спросил себя Али. — Ведь Беруни начал писать „Индию“, когда ему было 44 года, И писал 13 лет…»

Источником сил была мысль: «Все мы — одна семья». Она превращала в преступление семнадцать победоносных походов Махмуда в Индию, и все другие грабительские походы других царей, которые были, есть и будут Она ломала тысячелетние формы взаимоотношений между народами, освященные религиями и властью, — взаимоотношениями агрессии, лжи и отчуждения.

В то время, когда все тюркское и иранское противопоставлялось индийскому, как высшее — низшему, Беруни смело заявил:

— «Ригведы» — самая древняя часть индийских священных «Вед»[231], СХОЖА с нашей зороастрийской «Авестой» (!) — древней книгой тюркских и иранских народов… Переварите-ка этот факт! В индийских «Ведах», — провозгласил на весь мусульманский мир Беруни, — лучше всего зафиксирована…. зороастрийская эпоха, философия и жизненный уклад! Доказательства? Пожалуйста! Одинаковые слова в «Авесте» и «Ведах». АП — вода, ВАТА — ветер, ТАНУ — тело, ПИТАР — отец, ДВА — два, ЧАТВАР — четыре, ДАСА — десять, САТА — сто и др[232].

— Ну, это случайность! — возражают Беруни на диспуте во дворце Махмуда, — купцы занесли слова… вот если бы БОГИ назывались одинаково! Где боги, там нет случайностей.

— Боги?! Прекрасно! Разве можно собаке сразу давать лучшую кость? — смеется Беруни. — Вот классический бог Индии — Брахма. Все слышали? А ведь это не индийский бог, а… арийский! Не изменив имени, он вошел в пантеон индийских богов как бог вселенского творчества и самосовершенствования человека. А дочь его Сарасвати — арийская богиня красноречия, мудрости, покровительница науки и искусства.

— Не может быть!

— Митра! — продолжает Беруни.

— Ну, это главный бог наших предков! — возражают философу. — Бог кочевников: скифов, саков — «Солнце быстроконное». Главный бог «Авесты».

— А в Индии он — бог милости и кары, дня и ночи, владыка вод — Митра или Варуна[233].

— Странно…

— Арийский бог Рудра, — продолжает Беруни, — смешался с главным, доарийским индийским богом юга Индии — Шивой[234] и стал Махайогой — отшельником, создающим Мысль[235], Махакалой — «Великим Черным» — разрушителем мира. Его символ: черный человек с ожерельем из черепов на шее. Он же царь Танца, указывающий путь к спасению. Карлик, на спине которого он танцует, — человек, впавший в заблуждение. А индийский бор Агни — это же арийский бог Огня! Индийский Индра то же арийский бог[236]. А их великая богиня — Махадеви?