Бесплодные земли - Кинг Стивен - Страница 39

Как червяк. Червяк, вгрызающийся в сердцевину плода. И еще – тень. Та, что таится за следующим поворотом дороги.

А потом перед ним раскрылась самая сердцевина розы, взорвавшись желтым слепящим светом, и волна изумления, смешанного с восторгом, тут же смыла все страхи. Джейк поначалу подумал, что это всего лишь пыльца, пусть и исполненная сверхъестественного сияния, которым здесь было пронизано все. Он так подумал, хотя из ботаники знал, что у роз не бывает пыльцы. Но, нагнувшись поближе, он разглядел, что этот круг пламенеющей желтизны в сердцевине цветка – никакая вообще не пыльца, а солнце. Настоящее солнце: кузница чистого света, горящего в сердцевине розы, что растет посреди багровой травы.

Снова вернулся страх. Даже не страх уже – неподдельный ужас. «Все правильно, – вдруг подумалось Джейку. – Пока здесь все правильно, но оно может пойти не так… на самом деле, уже пошло. Мне дали почувствовать это. В той мере, в какой я мог выдержать это “не то”. Но только – что? И чем я могу помочь?»

Как червяк, проникающий глубже и глубже.

Джейк ощущал ее, эту пульсацию, точно биение больного и злобного сердца – непримиримого недруга безмятежного великолепия розы, вносящего вопиющий разлад в стройный хор голосов, которые так его успокоили и помогли ему воспрянуть духом.

Склонившись еще ближе к розе, Джейк увидел, что солнце там, в сердцевине ее, не одно, что их много, солнц… быть может, все солнца вселенной сияли сейчас в этом исполненном жизни, но все-таки хрупком сосуде из пламенеющих лепестков.

Там был целый мир. И этому миру грозила опасность.

Зная, что прикоснуться к этому полыхающему микрокосму почти неминуемо означает смерть, и все же не в силах противиться искушению, Джейк протянул руку к сияющей сердцевине. В этом жесте его не было ни любопытства, ни ужаса – только одно, невыразимое никакими словами, стремление защитить ее, розу.

Поначалу, когда он снова пришел в себя, Джейк осознал только то, что прошло много времени и что голова у него буквально раскалывается от боли.

«Что случилось? Меня тюкнули по башке и ограбили?»

Перевернувшись, он сел. Новый взрыв боли отдался в голову. Джейк осторожно потрогал свой левый висок. На пальцах осталась кровь. Взглянув вниз, он увидел кирпич, что валялся в траве. Один его сбитый угол был подозрительно алым.

«Если бы угол был острый, я бы сейчас уже был на том свете или лежал бы в коме».

Взглянув себе на запястье, Джейк с удивлением обнаружил, что часы его были на месте. «Сейко». Не то чтобы очень уж дорогие, но, как правило, в этом городе не бывает такого, чтобы ты, задремав на заброшенном пустыре, проснулся потом, что называется, «при своих». И не важно, дорогие на тебе «цацки» или не очень, всегда отыщется кто-нибудь, кто с удовольствием их у тебя позаимствует. Но на этот раз ему, кажется, повезло.

Уже четверть пятого. Он пролежал здесь в отключке почти шесть часов. Папа, возможно, уже сообщил в полицию о пропаже сына, и его сейчас ищут. Однако, для Джейка это уже не имело значения. Ему казалось, что он вышел из школы Пайпера тысячу лет назад, хотя это было не далее, как сегодня утром.

Джейк поплелся к забору, что отгораживал эту заброшенную площадку от Второй-Авеню, но остановился на полпути.

Что же все-таки произошло?

Мало-помалу память вернулась к нему. Он перелез через забор. Поскользнулся и подвернул лодыжку. Наклонившись, Джейк потрогал ее и сморщился от боли. Да… так оно все и было. А дальше?

Что-то волшебное.

Он пробирался наощупь по воспоминаниям, отыскивая это «что-то», медленно и осторожно, как дряхлый старик пробирается через темную комнату. Все тогда преисполнилось внутренним светом. Все – даже пустые пакеты и пивные бутылки. Потом появились какие-то голоса… они пели в могучем хоре и рассказывали истории… тысячи историй, перекрывавших друг друга и оттого невнятных.

– И лица, – пробормотал он вслух. Вспомнив о лицах, Джейк с опаскою огляделся по сторонам. Никаких лиц. Груды битого кирпича оставались всего лишь грудами кирпича, сорняки – сорняками. Никаких лиц, и все же…

«…и все-таки они были. Были. Тебе вовсе не померещилось.»

Он сам в это верил. Он не мог уже ухватить сущность воспоминания, всю меру его безупречности и красоты… но он знал одно: то, что случилось, случилось на самом деле. Просто память о тех мгновениях, что предшествовали его долгому обмороку, подобна была фотографиям, сделанным в самый счастливый день в твоей жизни. Ты помнишь, каким он был, этот день… пусть не все, но ведь что-то ты помнишь… но фотографии все равно остаются какими-то плоскими и бессильными.

Джейк оглядел заброшенный пустырь – лиловые сумерки уходящего дня уже подкрадывались, затеняя свет – и подумал еще: «Я хочу, чтобы оно вернулось. Господи, как я хочу, чтобы оно вернулось… таким, как было».

И тут он увидел розу. Она росла посреди небольшого участка багровой травы рядом с тем местом, где он упал. Сердце бешено заколотилось в груди. Джейк рванулся туда, обратно, не обращая внимания на боль, пронзавшую при каждом шаге больную ногу, и упал перед ней на колени, как истово верующий – пред алтарем. Наклонился вперед, широко распахнув глаза.

«Это же просто роза. Всего лишь роза. И трава…»

Теперь Джейк увидел, что трава – не багровая, нет. Травинки испачканы красным, но под подтеками этими цвет был нормальным. Зеленым. Приглядевшись получше, Джейк разглядел неподалеку еще одно пятно на траве – синего цвета. Справа, на листьях репейника пестрели подтеки красной и желтой краски. Пустые банки из-под краски нашлись сразу же за кустами репейника, сваленные в небольшую кучу. На этикетках стояло название фирмы. «Glidden Spred Satin».

«Вот так вот. Всего лишь пролитая краска. А тогда у тебя в голове все смешалось, вот тебе и привиделось…»

Ерунда.

Он знал, что он видел тогда и что видит сейчас.

– Маскировка, – сказал он вслух. – Оно все было здесь. Все-все. И… оно здесь по-прежнему.

Теперь, когда в голове у него прояснилось, он снова почувствовал эту могучую и спокойную силу, что исходила здесь отовсюду. Хор голосов, слитых в единой гармонии, продолжал звучать, мелодичный и сильный по-прежнему, только теперь – как-то смутно и словно бы издалека. Вглядевшись в кучу битого кирпича и ошметок старой штукатурки, Джейк увидел – едва различимо – лицо, в ней сокрытое. Лицо женщины со шрамом на лбу.

– Элли? – спросил он шепотом. – Вас зовут Элли, правда?

Ответа не было. Лицо исчезло. Осталась одна неприглядная куча шкукатурки и кирпича.

Джейк опять посмотрел на розу и увидел теперь, что она не алая, полная жизни и жара в слепящем жерле, а бледно розовая… такого сухого, даже чуть сероватого оттенка. Очень красивая, но все-таки не совершенная. Кое-где лепестки пожухли, свернувшись – их края были мертвыми, бурыми. Роза эта была не такая, какими обычно торгуют в цветочных лавках. Те выращивают специально, эта же была дикой.

– Ты очень красивая, – сказал он и протянул руку, чтобы снова ее коснуться.

И хотя не было ветра, роза склонилась навстречу его руке. Джейк лишь на мгновение прикоснулся к ее лепесткам – гладким, и бархатистым, и таким дивно живым, – и хор призрачных голосов стал будто громче.

– Тебе плохо, роза?

Ответа, конечно, он не получил. Едва он убрал руку, роза, склонившаяся к нему, снова качнулась и встала на прежнее место – посреди залитой краской сорной травы в своем тихом забытом великолепии.

«Разве розы сейчас цветут? – спросил себя Джейк. – Вроде бы еще рано. Впрочем, разве что дикие розы? Но почему эта дикая роза выросла на пустыре? И почему она только одна? Почему нет еще?»

Он так и стоял на четвереньках, завороженно глядя на розу, пока вдруг не сообразил, что может стоять так до самого вечера (если вообще не всю жизнь) и все равно не приблизиться ни на йоту к разгадке тайны, в ней заключенной. В какой-то миг он увидел ее настоящую, как и все остальное на этой заброшенной и замусоренной площадке – увидел ее без маски, в миг великого откровения, когда снимаются все покровы. Ему очень хотелось увидеть ее такой снова, но только желания было мало.