Крылья - Нестеренко Юрий Леонидович - Страница 35

— Можешь снять плащ, — сказала Шайна и указала на торчавший из стены ржавый гвоздь. После короткого колебания я так и сделала; вешая плащ, я чувствовала любопытный взгляд Шайны всей поверхностью крыльев. Я поспешила повернуться и оседлать табурет. Хозяйка каморки уже сидела на кровати.

Мой рассказ не занял много времени.

— Кто-то, выходит, все же усек, кто ты, и настучал, — резюмировала Шайна. — Вернее всего, хозяин той дыры, где ты остановилась. Я знаю этого стремного йитла, скользкий тип… И ты правильно сделала, что не назвалась нашим. Конечно, стучать на своих — это западло, за такое мигом на перо поставят… Но ты все-таки не из нашего города, да и по сословию не наша, а штука есть штука. К тому же выдавшему опасного преступника дают амнистию за собственные дела… Ну да ладно. Что делать думаешь?

— Выбираться из города, конечно.

— Это верно, но, если сейчас подымется большой шухер, придется какое-то время переждать.

— Ну правильно, сначала нужно вытащить Йарре!

— Это еще кто?

— Мой тйорл.

— Брось, подруга, что в полицию попало, то пропало. Нового купишь, у тебя ж, я вижу, кошель не пустой.

— Йарре — это не просто тйорл! Это мой друг!

— Ха, ну вообще-то ты права, конечно, в этом гадском мире только тйорлу и можно доверять… Ладно, есть у меня знакомый тйорлокрад, попробую его подбить на это дело, хотя не обещаю. И, конечно, тебе придется заплатить ему за работу. Но вывести вас обоих из города… хм. Сложно, подруга. Куда сложнее, чем тебя одну.

— Шайна, ну придумай что-нибудь… — Я вдруг поймала себя на том, что готова ее умолять. И куда только делось мое «достоинство сословия»?

— А потом куда думаешь податься? — спросила она.

— В Лланкеру.

— Чего?! Подруга, ты с крыши упала?

— Было дело, — усмехнулась я.

— Оно и видно! Лезть в самое змеиное гнездо, когда на тебя идет облава!

— Но мне очень нужно туда попасть! Я хочу встретиться с пришельцами.

— Час от часу не легче! Вся провинция в страхе трясется, а ты сама на рожон прешь! Эти-то тебе зачем сдались?

— Чтобы… Слушай, Шайна, неужели тебе самой не интересно? Ведь пришельцы со звезд!

— Интересно… — пробурчала она. — Северным туземцам, может, тоже было интересно, когда первые корабли приплыли. А их в цепи и на плантации…

— Пока что пришельцы никому зла не сделали.

— Во-первых, может, мы просто об этом еще не знаем, а во-вторых, те моряки тоже сначала вождей задабривали да стекляшки на серебро меняли.

— Нельзя же во всем видеть одно плохое!

— Ох, подруга, пожила бы ты с мое…

— Ты всего лет на пять меня старше, — уязвленно ответила я.

— Да, но ты небось не в трущобах родилась… Слово за слово, она рассказала мне о своей жизни, а я ей о своей, утаив, впрочем, профессию отчима, а также самые неприятные воспоминания и самые заветные мечты. Не знаю, как много утаила Шайна, но, уж наверное, рассказала не все, потому что иногда она замолкала, мрачнея лицом, и досадливо махала рукой. Однако и рассказанного хватило для того, чтобы мои школьные проблемы показались мне мелкой неприятностью. Я росла в прекрасном доме, среди мудрых книг, окруженная заботой и вниманием; Шайне с первых же лет жизни приходилось терпеть голод, брань и побои вечно пьяной матери (отца не было), а также издевательства старших детей, которые, получив свою порцию зуботычин от взрослых, были рады сорвать злость на ком-то еще более беззащитном, чем они сами. Чтобы добыть хоть какую-то еду, ей приходилось рыться в отбросах и попрошайничать; зимой мать нередко выгоняла ее на улицу босиком, и не потому даже, что нельзя было раздобыть хоть самые плохонькие башмачки, а просто рассчитывая, что так Шайне подадут больше.

С девяти лет она начала воровать, чтобы подняться на более высокую ступень трущобной иерархии; несколько раз ее ловили, били до полусмерти, но, так как она была еще слишком мала для тюрьмы, отпускали. Период с 12 до 13 лет она назвала самым счастливым временем своего детства: она как раз отлеживалась после очередных побоев, когда в их доме поселился спившийся мелкий чиновник в отставке — ему платили пенсию, и по трущобным меркам он был аристократом.

Шайна с подачи матери («что ты тут без толку валяешься, я, что ли, тебя кормить должна») напросилась к нему в служанки; были и другие желающие, но он предпочел взять девчонку, рассудив, что ей можно платить меньше всех. Шайна согласилась работать — стряпать, стирать и чинить одежду — только за еду, но у нее был далеко идущий план: заслужив своей прилежностью расположение старика, она упросила научить ее читать. Чиновник, в сущности, был добрый малый и не бил ее, даже когда напивался, вместо этого ей приходилось выслушивать слезливые рассказы о врагах-завистниках, погубивших его карьеру.

В те же времена, когда старик бывал трезв, он выполнял свое обещание и обучал юную служанку грамоте и другим школьным премудростям.

Он позволял ей читать свои книги; их скудный набор был, конечно, несравним с библиотекой моего отчима, но для Шайны и это было несметным богатством.

Так прошел год сравнительно сытой и спокойной жизни; зимой мать Шайны по пьянке замерзла насмерть на улице, и для девочки это отнюдь не стало потерей. Но все хорошее кончается: периоды трезвости у чиновника становились все короче, и следующим летом он, допившись до белой горячки, умер. Шайне вновь пришлось добывать пропитание на улице. Она пыталась устроиться в услужение, но в трущобах мало кто мог позволить себе такую роскошь, как прислуга, а из добропорядочных аньйо никто не взял бы в дом девчонку из трущоб, будь она хоть трижды грамотной («грамотная — это даже хуже: не просто сопрет первое попавшееся, а украдет самое ценное»). В ближайший же брачный сезон один из взрослых соседей предложил ей сделать с ним ребенка, мотивируя это тем, что с младенцем ей будут лучше подавать. Как ни противно было Шайне снова нищенствовать, воровать ей хотелось еще меньше — ведь с тринадцати лет уже наступает уголовная ответственность. Так что она согласилась. «А впрочем, подруга, — добавила Шайна, глядя куда-то в угол, — если бы я не согласилась, он бы просто сделал это силой, я по глазам видела». Я вспомнила безумные глаза Ллуйора и передернулась от отвращения. Мальчик родился ослабленным — сказались и слишком юный возраст матери, и ее скверное питание — и не пережил зиму.