Победивший платит (СИ) - "Жоржетта" - Страница 59

Привычный ритуал за закрытой дверью, прелюдия к самому сладкому. Я начинаю вытаскивать скрепляющие сложную конструкцию шпильки по одной, расправляя пряди на плечах - с тем же чувством, как извлекал бы драгоценные гребни из волос дамы, рассчитывая в самом скором времени увидеть эти волосы разметавшимися по подушке. Прическа тугая, почти тяжелая, Иллуми с явным удовольствием жмурится.

- Да ты сейчас уснешь, - подсмеиваюсь, ведя пальцами по шее вплоть до затылочной ямки, зарываясь в волосы.

- Издеваешься?! - Ого, он даже глаза распахнул возмущенно. - Не надейся так быстро отделаться.

- О, испугал, сейчас закричу от страха, - чуть тяну за прядь, заставляя запрокинуть голову.

Губы Иллуми расплываются в улыбке, которая выглядит явной провокацией. - Тогда явятся разбуженные слуги и домашние и начнут тебя спасать. Хочешь?

Не могу удержаться от смеха.

- О да, представляю! Слуги ведут спасательную операцию, извлекая обоих из постели в чем мать родила, за ними наступает твоя жена со скалкой и с криками "Не обижай мальчика!"...

Иллуми фыркает смешком. - Скорее она упрекнет: "Супруг, как неизящно: насиловать Младшего под аккомпанемент криков в третьей октаве".

Размечтался, дорогой. Сейчас у меня другое настроение. - Не будем рисковать и поступим с точностью до наоборот, - говорю склонившись к нему, нежно и чуть насмешливо. - Хочу тебя.

Вот мы уже сидим на краю кровати, и я путаюсь от нетерпения в непонятных застежках и шнурках цетагандийской накидки, а хитрый Иллуми интересуется мне прямо на ухо, и дрожь от теплоты дыхания по ушной раковине отдается аж в затылке: - Подсказывать или сам справишься?

- Да куда нам, - хмыкаю, постигнув, наконец, секрет крепления, - непросвещенным барраярским варварам...

Одежда падает на пол, мы - на простыню. Я подминаю Иллуми, прижимаюсь всем телом, целую плечи, чуть прикусывая и удовлетворенно вздыхая в ответ на откровенную реакцию, оглаживаю бока, грудь, руки... я тяну время, притворяюсь спокойным, ласково и насмешливо советую моему любовнику лежать смирно и терпеть... Он покорно позволяет закинуть его руки мне на шею, я откидываюсь, напрягаю мышцы - и мы уже сидим обнявшись, плотно притиснувшись друг к другу, и у обоих твердо и недвусмысленно стоит, скрывать нет никакой возможности, и хочется так, что невыносимо - время на невинные объятия точно истекло. Прохожусь ладонями по спине, прощупываю ложбинку позвоночника, спускаюсь к копчику, ладонь проскальзывает под ягодицы, сжимается.

- Мой, - урчу удовлетворенно.

- Пока еще нет, - выдыхает Иллуми с явно нетерпеливыми интонациями. Он просто трется об меня, разметавшиеся волосы щекочут плечи, лицо сведено гримасой желания. Как нас обоих разобрало...

- Мой. Будешь моим, - угрожаю сорванным полушепотом, пока испытующие пальцы исследуют, на какое прикосновение Иллуми отзовется сильней. И насколько сильным должно быть это прикосновение. - Ничьим больше. Мой.

Он смеется сквозь стиснутые зубы.

- Какая... самонадеянность, - выгибается, бесстыдно разводя колени; глаза блестят от жадного нетерпения. И не выдерживает. - Эрик!

- Сейчас, - обещаю, решительно мотнув головой. Предусмотрительные цетагандийцы держат флакон в прикроватной тумбочке, кажется. "И хотя не хочется убирать с тебя руки ни на минуту, придется". Голова кружится, словно я хватил неразбавленным полстакана чистого бренди. И если я не получу его сейчас, то сам больше не выдержу.

"Ты мой". Все, теперь уже точно и буквально. Дыхание рваными выдохами, толчки навстречу, пальцы, до синяков вцепившиеся в плечи, и зубы, которые тоже не стесняются оставлять свои отметины; скулящее "еще!", но черные глаза блестят почти свирепо - посмей я только остановиться, и случится то самое насилие... Иллуми вдруг ахает и успевает прикусить собственную ладонь, сдерживая крик, и это зрелище оказывается для меня уже чересчур.

Немного прихожу в себя, когда мы уже лежим бок о бок, и я крепко его обнимаю, прижавшись головой к груди. Тело ноет от удовольствия, что-то условно называемое душой - от счастья. Мой. Будь я проклят, если в этом есть хоть капля от желания властвовать. Только страсть и ощущение полнейшей, счастливой обреченности судьбой. Крепко зажмуриваюсь и прячу эту неуместную сентиментальность поглубже.

Подтягиваю к нам одеяло и накрываю обоих. Целую куда-то около ключицы - кожа у него всюду соленая и гладкая. Мокрый шелк.

- Спи.

Глава 18. Иллуми.

Несомненно, это утро призвано продемонстрировать мне неизбежность наказания за позднее начало дня, неугодное лишенному внимания рассвету. Пробуждение выходит сумбурным и резким: звонок комма разбивает уют сна, как летучая рыба - тихую гладь пруда. Эрик спросонок лихорадочно шарит по полу - в поисках оружия, как он признался потом... для первых пяти минут воскресного утра многовато раздражителей, и жизнерадостный, подрагивающий голос Фирна в трубке обещает, что покоя не будет и дальше.

Эрик зарывается в одеяло, скрываясь от провинившегося недосмотром слуги. Впустить в дом гостя, не удосужившись уточнить, бодрствует ли хозяин дома, поставив тем самым в неловкое положение и меня, и заглянувшего на огонек друга юности, и Эрика, пытающегося разобраться в причине переполоха - промах почти недопустимый.

- Да, - отмахиваясь от нерадивца и пытаясь завязать халат, отвечаю я. С выговором я подожду, как с любой второстепенной задачей. - Да. Пять минут ты можешь подождать? Лучше десять. Да, спал. Фирн, потом, ради всего святого!

Мой гость явно и не думал ложиться, раз заявился в такую отчаянную рань. Распоряжаюсь обеспечить ему кофе и завтрак, выяснив попутно, что супруга в приступе истинно женской интуиции полчаса назад уехала, пообещав возвратиться к вечеру. Слуга почтительно кивает, стараясь всячески не коситься на лежащего в постели ... э-э-э... молодого друга своего господина. Кстати, не сообщит ли мне упомянутый друг, намерен он составить мне компанию внизу или предпочтет отсыпаться дальше?

Эрик хочет лишаться моего общества не более чем я - расставаться с ним, поэтому поднимается из постели.

- Дай я на тебя посмотрю? - предлагает он, взяв меня за плечи и разворачивая к свету; едва касаясь кончиками пальцев, озабоченно проводит из-за уха вниз. Ссадину - то ли царапину, то ли засос, - на его шее тоже спрятал бы только шарф. Обоюдный критический осмотр заканчивается закономерным выводом: плохо, но деваться некуда. Утаить следы минувшей ночи невозможно; стоит принять их как данность, не унижаясь попытками мимикрировать под святош, благопристойно спавших порознь. В конце концов, Фирн, несмотря на повышенную словоохотливость, всегда знает, где находятся границы допустимой болтовни.

Спонтанная забота так же хороша на вкус, как короткий поцелуй, делающий утро правильным, и, когда в комнате появляется слуга, мы все еще слишком близко друг к другу, но теперь это уже, кажется, неважно.

Столовая полна света, падающего косым золотистым полотном на блестящий кофейник, блюдо с разнообразной утренней снедью и Фирна, с ночи не сменившего наряда. Яркие лиловые с розовым разводы, производившие незабываемое впечатление и в вечернем освещении, сейчас беспокоят не только взгляд, но и сердце.

- Ты не заезжал домой? - удивляюсь. Небо определенно упало на землю, раз Перышко не привел оттенки грима и одежды в гармонию с цветом утренних облаков, как он ее понимает.

- Более того, - подтвердив очевидное, кивает гость. Прическа у него чуть распустилась. - Я и спать не ложился. А если бы и ты последовал моему примеру, то я не разбудил бы тебя этим, безусловно, добрым утром.

- Доброе утро, - ответно кивает Эрик и, не удержавшись от простодушного вопроса, интересуется: - У вас часто принято бодрствовать по ночам, Фирн?

Ответный лихой жест рукой едва не переворачивает чашку, и я совершенно ясно понимаю, что преувеличенная бодрость Фирна, равно как и солнечная улыбка, и радостное настроение - результат фармацевтического воздействия. Проще говоря, Перышко принял стимулятор, и, судя по внешним, проявлениям, не из слабых.