Переживая прошлое (СИ) - Косачев Александр Викторович - Страница 33

– Да. Теперь – да. Но что мне делать? – подавленно спросила она.

– Извиниться перед отцом.

– Я не могу, мне дико стыдно! Секс с отцом, слышите? Я не понимала, что делала. Как дальше быть? Я ведь люблю его!

– Что ж, тут единственный разумный выход: поговорить с ним и узнать, что он об этом думает, – ответил я.

– Поговорите вы, а? Пожалуйста! Я вас очень прошу! – взмолилась она, вцепившись мне в руку.

– Хорошо, я сделаю то, что ты просишь. При одном условии: ты будешь нормально кушать, что бы он ни ответил.

– По рукам! – воскликнула она, а затем поцеловала меня в щеку. – Ой! Извините! – сконфузившись, произнесла она и отшатнулась. Я рассмеялся и вышел из палаты, ничего не сказав ей в ответ. Внезапно в глазах у меня все помутнело, я схватился за голову и вновь услышал женский голос: «Знать бы, слышишь ли ты меня…». Взглянув по сторонам, я увидел только душевнобольных женщин, которые были поглощены своим иллюзорным миром. Понимая, что глицин оказался бесполезен, и, возможно, все дело в галлюцинациях, я перешел на трифтазин по 20 мг в сутки.

Когда я вошел в мужское отделение, ко мне подошел санитар.

– Там наш, тот, который голый пришел, меня доктором называет и про какого-то Сергея спрашивает. По-моему, он все-таки свихнулся!

– Он у себя? – спросил я.

– Да, – ответил санитар. – Просил не мешать ему писать книгу, если Сергей придет.

Зайдя в палату, я увидел, что Александр водит пальцем по учебнику. Я сел на противоположную кровать.

– Санитар мне сказал не мешать тебе, когда ты пишешь, – произнес я.

– Да, именно так, – ответил он. – Буду очень признателен, если вы так и сделаете.

– Что пишешь? О чем?

– О тех, кто здесь, и о мировоззрении.

– И как успехи? – спросил я.

– Пока не очень. Медленно и сложно идет.

– Почему?

– Ломка. Голова как каша в котле, – отворачиваясь к окну, ответил он.

– Не думал, что не о том ты пишешь? Что, может, тебе не о душевнобольных писать нужно, а о себе? – я старался вынудить его описывать собственный мир.

– Может быть, – отозвался он и после уже не реагировал на меня.

Медсестре я сказал, чтобы ему давали трифтазин по стандартной схеме.

Через час после звонка приехал отец Сюзанны.

– Мне удалось поговорить с Сюзанной, и она мне сказала, что вы ее изнасиловали, – спокойно произнес я, изучая его реакцию.

– Что?! – он вскочил, уголок его губ задергался. Я жестом велел ему сесть.

– Но после она призналась, что это она вас изнасиловала, – спокойно произнес я. Он опустил взгляд, стыдливо пряча глаза.

– Осудите меня, мол, плохой отец? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Лучше скажите мне, что вы обо всем этом думаете?

– Что думаю? – удивился он. – А что я могу думать? Она моя дочь, и этим все сказано. Это я виноват: плохим был отцом для свой дочери.

– Вы ее любите?

– Да, конечно, – растерянно произнес он.

– Как женщину? – уточнил я.

– Я? Нет, что вы, нельзя!

– Нельзя так говорить или нельзя потому, что вы боитесь быть с ней?

– Что? – воскликнул он, и у него снова начался нервный тик. – Вы из ума выжили?!

– Истеблишмент задает порядок в обществе, который сохранял бы их вето на жизнь, в которой можно реализовать себя. Остальным же достается выживание. Так вот, вы не обязаны следовать требованиям общества, если считаете иначе. Поэтому если вы любите ее не просто как дочь, то вы вполне можете быть вместе. Обществу не обязательно об этом знать.

– Вы понимаете, что говорите?! Я не собираюсь спать с дочерью!

– Что ж, я должен был это услышать, чтобы знать, как быть дальше. Главное, не пожалейте о своем выборе.

– Вы не понимаете, что говорите, – произнес он.

– Вы правы, я просто душевнобольной, надевший халат и играющий роль врача. А вы что-то чувствуете, но не забывайте, что то же самое чувствую я, и чувствует ваша дочь. Она точно так же видит этот мир, только реакция на внешний раздражитель у нее другая. Так понимаю ли я, говоря, что лучше для вашей дочери? Ведь она мой пациент, и я действую в интересах пациента, которому можно помочь. Вы думаете, что мы с годами сходим с ума, работая здесь с больными? Но мы сходим с ума, видя дикость внешнего мира, который живет надуманными ценностями и запирает любовь в психиатрическую лечебницу, называя ее маниакальным проявлением вперемешку с бредом. Люди покупают «Черный квадрат» за миллионы, но игнорируют мольбы о помощи. Если вы все еще считаете, что я не понимаю, что говорю, то вы ошибаетесь. В этих стенах я видел больше разумности, чем за их пределами.

– Я люблю ее как дочь, и точка! Не забивайте ей голову всякой ерундой, я вам плачу не за это! Мне нужно, чтобы она со мной разговаривала!

– Она будет с вами разговаривать, – спокойно ответил я, – но не сейчас.

– Я надеюсь на это, – ответил он, после чего ушел.

Глава XVII

«Жизнь идет, я каждый день становлюсь старше, но все мои знания были приобретены в прошлом людьми, которые умерли. Они определили мое будущее, и оно такое, что его можно назвать бессмысленным. Пытался ли я заработать на жизнь? Да, черт возьми, и не раз. У меня это получалось, но жизнь устроена так, что сколько раз получалось, столько же раз этот успешный период и заканчивался. Я не могу просто взять и не пойти на работу – мне нужны деньги, чтобы не умереть с голоду, я обязан работать; я не могу нормально отправиться в отпуск – потому, что у меня пациенты и подменить меня некем. На меня наложили ответственность. Мы породили безумие и назвали его разумом. Знания многих людей упираются только в человеческое сосуществование и умение лгать. Предметы искусства смешны: мы покупаем сюрреализм и пытаемся в этих картинах что-то увидеть, хотя могли бы на эти деньги отстроить хороший участок дороги. Мы не прагматичны и живем в ценностях, которые уничтожают нас самих. Все еще кормим истеблишмент, подчиняемся ему – и говорим о свободе. Громкие крики о демократии заглушает саму демократию. Разве можно жить в мире, где счастьем называется возможность стать первым и унижать этим других; где люди смеются над болью другого, а увидев, что сломалась дорогая вещь, переживают; где школа учит правилам поведения и знаниям, которые не пригодятся в жизни; где все кругом пишут о том, как все плохо, но никто не предлагает, как сделать хорошо? Мы боимся сказать, что эра власти себя изжила, что спорт порождает агрессию и его не должно существовать в соревновательной форме, что мы загрязняем планету, когда есть экологические источники ресурсов. Мы мерим всех одной линейкой, но говорим, что все люди разные. Мы нарушаем логику, строя крепкие дамбы убеждений, что иначе невозможно жить, что без власти наступит анархия и общество погибнет, но закрываем глаза на то, что власть на нас паразитирует. Мы не строим будущее, мы строим тюрьму для самих же себя с патриотическими словами о том, что кусок земли и тряпка с какими-то знаком – наша родина, забывая о том, что Земля – наша родина, а не территориальные границы, которые можно изменить.

Нет смысла жить потребительством, которое нас развращает. У нас нет инстинкта эгоизма, но есть инстинкт выживания, который в неэгоистичном обществе не нужен и легко контролируется сознанием. Мы с рождения не умеем врать, этому мы учимся в период формирования сознания. Мы изначально воспитаны неправильно, на гиблых ценностях, и говорим о вещах, которых из-за эгоизма априори для нас не существует. Спорт создает одного лучшего, но делает тысячи худших, и после этого эти тысячи должны быть отзывчивыми? До тех пор, пока мы не избавимся от эгоистичных устоев, не создадим менталитет единства и направленности на рациональное использование ресурсов для всех, без командиров и власти, мы, и наши дети, и дети наших детей будут всего лишь рабами иллюзии свободного общества. Нас ограничивает закон, потому что мы неправильно себя ведем, и это главный аргумент того, что живем мы неправильно!»