Раз в год в Скиролавках - Ненацки Збигнев - Страница 21

Окончил священник Мизерера святое богослужение, люди понемногу покидали пристанище Божье, но не так, как раньше — шумно и радостно, а в молчании, слегка напуганные, призадумавшиеся. Некоторые, боясь за свои кошельки, окружили самых мудрых жителей прихода, таких, как доктор Ян Крыстьян Неглович, о котором было известно, что он так же охотно ходил в костел в Трумейках, как и в дом Шульца на моления, которые проводил пастор Давид Кнотхе. В разговорах с одними он выражал сомнения в существовании Бога, а о другими укреплялся в вере. Потому что, как истинно мудрый человек, ни в чем на свете он не был уверен до конца и так утверждал: «Раз от определенных телесных недомоганий медицина не знает лекарства, значит, должны быть душевные потребности, удовлетворить которые может только глубокая вера или атеизм». А когда кто-нибудь упрекал его, что он как бы хочет на одной голове две шапки носить, он отвечал со снисходительной усмешкой: мол, ему не кажется правдоподобным, чтобы Бог проживал только в одном храме.

Спрашивали люди доктора, что он думает о новом священнике. Тот отвечал коротко:

— Скажу вам, что в Трумейки прибыл Большой Человек.

— У него должна быть фамилия Пазерера (пазерность — алчность. Прим. переводчика.), а не Мизерера, — едко заметил писатель Любиньски.

И был не прав. Как только щедрей посыпались злотые на блюдо в костеле, сразу же сюда начали свозить пахнущие живицей бревна и стопы листовой жести. Мизерера жил скромно и, как все люди, имел один желудок. Так же, как Дуриаш, он довольствовался тремя комнатами в половине приходского дома, потому что на другой половине уже давно жила бедная семья погорельцев. Как древние тамплиеры, он смело мог сказать: «Non nobis, domine, non nobis, sed nomini Tues de gloriam». Хоть он и справил себе вскоре автомобиль, но ездил на нем не только на охоту, но и к больным и умирающим, к каждому, кто нуждался в духовном утешении. А также — не скроем — это было наглядным доказательством для всей околицы, что приход Трумейки не менее набожен, чем другие приходы.

Но был один человек, по фамилии Кондек, стыдно сказать, из Скиролавок, хозяин богатый безмерно, но необычайно скупой. Он оповестил всех, что хоть он и верующий, но ни гроша не даст на костел, и это потому, что, по его мнению, религия дается даром. Что хуже всего и других он стал уговаривать, чтобы они скупились на грош для костельного блюда и не заботились о дыре в костельной крыше.

Терпеливо ждал Мизерера, чтобы милость Божья сокрушила затверделость Кондекова сердца, но прошли четыре воскресенья, и ничего такого не произошло. Кондек же с каждым днем становился все более заносчив и даже позволял себе говорить разные глупости, например, что за Кондековых свиней надо платить, но удобрения он должен получать даром. Никого он не хотел вознаграждать за помощь на уборке, но себе требовал плату вперед, если вспашет кому-то поле своим трактором. Забеспокоились самые просвещенные люди в деревне, например, доктор Неглович, писатель Любиньски, а также те, которым Кондек задолжал плату. Держали совет о Кондеке долго, но безрезультатно.

Священник Мизерера прибегнул к единственному оружию, которым располагал, то есть к молитве. С тех пор каждое воскресенье, сразу после богослужения, он становился на колени на ступеньках алтаря и громко молился о милости Божьей для человека по фамилии Кондек. А вместе с ним спустя несколько воскресений начали молиться те, кому Кондек задолжал плату за помощь на уборке.

Забеспокоился Кондек, когда ему жена и дочери донесли о молитвах в костеле, будто он был мертвым. Однажды вечером он запряг коней в повозку и приехал к дому доктора Негловича.

— Молятся за меня, как за умершего, — сказал он со злостью. — Но ведь я здоров, правда? Осмотрите меня.

— Осмотрю вас, Кондек, — согласился доктор Неглович. — Но помните, что в поликлинике в Трумейках я лечу даром, а у себя дома за деньги.

— Хочу за деньги, лишь бы внимательно, — заявил Кондек.

Осмотрел доктор Кондека очень внимательно, потом сказал ему:

— Вы вполне здоровы. А сейчас прошу шестьсот злотых.

Кондек пасть раззявил, показывая четыре последних зуба, которые, как трухлявые пеньки, торчали у него в верхней челюсти. Поскреб себя грязными пальцами по небритым щекам.

— Аааааа, — выдавил он из себя, — а почему же столько? Я слышал, что вы брали по триста злотых.

— Это правда, — согласился доктор. — Когда-то я брал за консультацию только триста злотых. Но это изменилось с тех пор, когда священник Мизерера объяснил мне, что цифра «шесть» значительно совершенней, чем цифра «три».

— Шесть, а не шестьсот, — буркнул Кондек.

— Нуль — это ничто, — спокойно ответил доктор. — А два нуля пишут в городах на дверях таких мест, куда люди ходят по нужде. Об этих нулях в приличном обществе даже говорить не принято.

— Это все из-за Мизереры. — Кондек ударил себя кулаком в голую грудь. — Это из-за него у меня столько хлопот. Но я здоров. И священник может себе молиться за мою душу сколько хочет. Доктор посмотрел на Кондека своим приветливым взглядом, но Кондеку казалось, что сквозь стекла очков этот взгляд вонзается в. него, как зубцы вил. А потом сказал:

— Бывает так, что человек парализованный, которому не могли помочь и сто наилучших врачей, под воздействием глубокого потрясения, испуга или горячей молитвы начинает ходить. Бывает и так, что человек, о котором даже хороший врач сказал, что он вполне здоров, уже за порогом дома падает в снег, как трухлявое дерево. Не знаю, Кондек, есть ли Бог, или его нет. Но мне зато известно, что мне с вас причитается шестьсот злотых за консультацию, как известно и то, что ксендзу Мизерере нужны деньги на восстановление нашего костела — памятника старины. Нужны ему деньги и на то, чтобы жить в соответствии со своим духовным положением. А положение это высокое, примерно такое же высокое, как положение врача.

Кондек хотел плюнуть доктору под ноги, но воздержался, потому что был разодет до пояса. Он поспешно оделся, дрожащими пальцами выгреб из кармана сверток денег. Это были старые помятые купюры, которые редко бывали в обращении и пахли сеном, — видимо, в каком-то из матрацев он их держал. Отсчитав двенадцать этих купюр, он почти бросил их на стол доктора и вышел, хлопнув дверями. За воротами хлестнул коней и двинулся домой.