Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович - Страница 32

– А какие нити у тебя? – поинтересовался Тигран.

– Моя нить – свобода эллинов. Она может объединить тысячи людей, живущих в разных городах. Я это понял, путешествуя по Азии. Вернувшись в Синопу, я позаботился и об игле.

– Об игле? – удивился Тигран.

– Я говорю о флоте, – продолжал Митридат. – Но одного флота мало. Для борьбы с римскими легионами мне нужна тяжеловооруженная конница.

Он откинулся на сиденье и внимательно, словно впервые, взглянул на Тиграна. «Сможет ли этот тридцатилетний полнеющий человек быть полезен моему делу? Годы парфянского плена не сломили его. Он многому научился в неволе. Но мечта о Великой Армении? Не выроет ли она пропасть между нами?»

– Я дам тебе свою конницу, – сказал Тигран решительно. – Но мне хотелось бы знать, как ты отнесешься к моему предложению…

Митридат сделал вид, что не понимает, куда клонит его собеседник.

– Разумеется, если в моих силах…

– У тебя есть дочь на выданье, – молвил Тигран вкрадчиво. – Я хотел бы породниться с тобою.

Митридат задумался.

– Я согласен, – сказал он, поднимая свой фиал.

Дворец Кабиры готовился к праздничному торжеству. Его новые неистертые мозаичные полы опрыскивались пахучими аравийскими маслами.

Статуи богов в нишах украшались гирляндами зелени и цветов. К столбам ограды и мраморным колоннам портиков прикреплялись факелы и светильники. В то мгновение, когда перед гостями покажутся царственные жених и невеста, забьют невидимые фонтаны и из портиков польются звуки флейт и кифар.

В подвалах под присмотром Лаодики рабыни разбирали содержимое сундуков, чтобы выбрать приданое для Клеопатры. Это были сокровища, принадлежавшие предкам Митридатов и доставшиеся ему по наследству. По этим тканям, коврам, украшениям, дорогой посуде, драгоценным камням знаток мог бы восстановить историю горного и лесного царства, превратившегося в необъятную морскую державу. Из сундука с табличкой «Митридат Ктист» вынимались ковровые дорожки с вышитыми на них петухами, видимо, приношения пафлагонских князьков, грубые шейные обручи работы халибских кузнецов. Сундуки Фарнака были переполнены доверху нарядами из златотканой пергамской парчи и узорными милетскими коврами. Все это было доставлено в Синопу родосскими или делосскими купцами в обмен на строевой лес и рабов. Из сундуков Митридата Эвергета рабыни вынимали шкуры диковинных зверей, статуэтки из слоновой кости и черного дерева, куски янтаря и сосуды из драгоценного финикийского стекла. Все это когда-то принадлежало карфагенским богачам и было платой римлян своему союзнику за присылку эскадры под стены Карфагена. В сундуках без табличек были вещи, принадлежавшие отцу невесты. Мириадами огней переливались груды драгоценных камней, привезенных с Рифейских гор, за степями сарматов. Горделиво высились сосуды из горного албанского хрусталя. В цистах из чеканного иберийского серебра блестели золотые монеты.

А в это время в женской половине дворца свахи окружили виновницу торжества. Миловидное личико Клеопатры казалось утомленным и растерянным. Еще вчера она играла с подружками в черепаху. Девочки бегали вокруг нее, спрашивая: «Чере-чере-чере-паха! Что ты делаешь там, посредине?»И она не успела пропеть: «Мотаю шерсть и сучу нить», как появился отец. Игра была прервана на саком интересном месте.

Вспомнив об этом, Клеопатра заплакала навзрыд. Слезы текли по ее щекам, прокладывая извилистые дорожки в румянах, исчезали за воротом.

– О боги! – голосили свахи. – Ты испортишь свой наряд, что скажет жених, когда увидит тебя в слезах.

Рабыни едва успели зашнуровать тонкие и узкие башмаки на ногах невесты, как дворец и все пространство перед ним заполнилось звуками флейт. Это был гимн, всегда звучавший на свадьбах, но сейчас он исполнялся сотней музыкантов.

Свахи накрыли лицо невесты фатой, пажи подхватили края ее обшитой золотом столы, и вот она уже плывет сквозь толпу навстречу неведомому.

Звуки флейт сливаются с радостными возгласами гостей и с треском разбиваемых орехов.

– На счастье! На счастье!

Трещит под ногами скорлупа. Несколько орехов ударяют невесту по ногам, но она не чувствует боли.

– На счастье! На счастье!

В многоголосый хор врывается какой-то рев. Он доносится со стороны зверинца.

– Даже дикие звери в своих клетках приветствуют новобрачных, – пошутил кто-то в толпе.

И только когда на дорожке в нескольких шагах от невесты выросла огромная взлохмаченная фигура, стало ясно, что произошло нечто непредвиденное.

Гости и провожатые бросились врассыпную, оставив напуганную, почти бездыханную Клеопатру.

Медведь был рядом. Он протягивал к девушке своп огромные лапы, словно хотел ее обнять.

И в это время появился Митридат. Став перед зверем, он хладнокровно направил ему в пасть кинжал. Медведь отшатнулся, но успел пройтись когтями по руке Митридата. Хлынула кровь. Перехватив кинжал другой рукой, царь наносил удар за ударом.

Когда сбежалась стража, медведь уже лежал бездыханный, а царь стоял рядом, перевязывая себе рану подвенечной фатой.

Сделав знак, чтобы оттащили тушу, он гаркнул во все горло:

– Все сюда! Торжество продолжается! Эй, флейтисты!

Свахи подбежали к невесте. Снова запели флейты. Но теперь голоса гостей звучали жидко и неуверенно:

– На счастье! На счастье!..

НА ФОРУМЕ

Был час, когда форум заполнялся людьми. Нобили со своими клиентами, торговцы, ремесленники по узким и кривым улочкам текли к этому сердцу Рима. Они стояли перед базиликами и перед храмом Кастора и Поллукса, где заседали сенаторы, окружали ростры, теснились между статуями консулов и триумфаторов. В толпе было много иностранцев, приехавших со своими товарами или с жалобами на наместников или привлеченных слухами о вольготной жизни в столице мира. В этой массе людей посол Понта не привлекал внимания. Его здесь никто не знал. Никому не приходило в голову, что этот эллин с полноватым лицом и внимательными серыми глазами выполняет ответственное поручение своего царя, давно уже доставлявшего римлянам беспокойство. Здесь на форуме он был не послом, а просто чужеземцем, беспокойным и жадным до зрелищ. Никого не удивляло, что он с толпою зевак следовал за процессией, появившейся на Священной улице.

Шестеро невольников несли носилки с каким-то предметом, завернутым в холст. За носилками торжественно следовал человек лет шестидесяти, окруженный пышной свитой. Пурпурная мантия и корона из перьев, украшавшая голову, выдавали в старце африканского царька, одного из тех союзников римского народа, с помощью которых Рим держал в руках воинственных и непокорных берберов.

Из замечаний, которыми обменивались завсегдатаи, Архелай понял, что перед ним Бокх. Имя его было памятно Архелаю. Это он выдал римлянам своего зятя Югурту. Очевидно, Бокх решил напомнить римлянам о себе, и предмет под холстом не что иное, как дар, предназначенный Юпитеру Капитолийскому и выражение его благодарности римскому народу.

Появление мавританского царя с даром Юпитеру заинтересовало не одного Архелая. В толпе, окружившей носилки, царя и его свиту, было немало людей в потрепанных тогах. Они что-то кричали, указывая на носилки. Толпа понесла его к возвышавшемуся над форумом Капитолию.

У площадки перед лестницей храма рабы опустили носилки, и сам царь сдернул холст. Блеск золота ослепил зрителей, и несколько мгновений тишина нарушалась лишь учащенным дыханием. В фигуре человека, скованного цепью, все узнали Югурту. Но кто этот второй в римском вооружении, протягивающий руку к пленнику?

– Золотой Сулла! – крикнул кто-то.

И тотчас же по толпе прокатился глухой ропот, перешедший в негодующие возгласы.

– В пропасть Суллу! Долой нобилей!

Десятки рук потянулись к статуям, брошенным испуганными носильщиками, и если бы не великий понтифик, вышедший из храма в окружении безмолвных весталок, изображениям Суллы и Югурты была бы уготована участь беглых рабов: их сбрасывали с этой скалы.