Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович - Страница 10

– Перисад сказал, что мы будем друзьями, – продолжал Савмак, все более возбуждаясь. – Но я вас ненавижу. Вам мало своей земли, вы хотите отнять наши степи, а нас сделать своими рабами.

Этот вихрь неприязни ошеломил Мнтридата. «Конечно, это римлянин, – думал он. – Римлянин из Неаполя. Ведь бывают же римляне из Афин, Пергама, Александрии!»

– Выйдем отсюда, римская змея! – сказал Митридат, подходя вплотную к Савмаку. – Я покажу тебе, как разговаривать с царями!

– Римская змея? – В голосе его противника звучало недоумение. – Это ты сам змея. И твоя мать продалась римлянам.

Этого уже нельзя было стерпеть. Митридат схватил Савмака за горло. И вот уже, сцепившись в клубок, они катаются по полу, ударяясь о ножки стола, сбрасывая посуду.

На шум прибежали слуги, растащившие мальчиков.

– Ай-ай! – сказал Перисад, входя в зал. – Что же это такое? Вас нельзя оставить ни на минуту одних. И как ты, Савмак, посмел обидеть гостя?

– Он назвал меня римской змеей! – пожаловался Савмак.

Митридат молчал. Он считал ниже своего достоинства оправдываться. Жаль, что у него не было бича, чтобы отхлестать этого дерзкого мальчишку.

– Ну зачем же? – Перисад смущенно разводил руками. – Какой он римлянин! Савмак – скиф…

– Но он из Неаполя! – бросил Митридат.

Перисад с недоумением смотрел на обоих, видимо не понимая, почему происхождение из Неаполя могло послужить причиной ссоры.

Потом, догадавшись, в чем дело, расхохотался:

– Да это же не римский Неаполь, а скифский. Неаполь скифский!

– Теперь ты можешь понять, – молвил Перисад, возвращаясь к прерванному разговору, – каковы эти скифы…

– Но ведь виноват был Митридат, – сказал Диофант. – Он принял твоего питомца за римлянина. Этого было достаточно для ссоры. В горах Париадра Митридат прошел настоящую школу ненависти. Его дядя Моаферн провел много лет в римском плену и передал свои чувства племяннику.

– Может быть, – неохотно согласился боспорец. – Но и Савмак вел себя дерзко. Скифы неисправимы!

– Если ты такого о них мнения, что заставляет держать при себе скифского мальчишку?

– Это длинная история! – сказал Перисад после паузы. – Начну с того, что Савмак не простой скифский мальчишка. Он сын царя Скилура от эллинской женщины. Скифские цари давно любят все эллинское. Уже во времена Геродота один из скифских царей был убит за свое пристрастие к вакханалиям!

– И ты веришь Геродоту! – воскликнул Диофант.

– В рассказах Геродота о Скифии немало вымыслов, – продолжал Перисад. – Но обычаи скифов отец истории описал со знанием дела. Ты сможешь в этом убедиться, выслушав мой рассказ до конца. Пока был жив Скилур, Хлоя, так звали мать Савмака, гасила прорывавшиеся вспышки ненависти к эллинам. В Неаполе и других скифских городах эллины благоденствовали. Но едва прах Скилура внесли в мавзолей, как возмущение вырвалось подобно пару из кипящего котла. Тысячи эллинов были убиты. Хлое удалось бежать в Херсонес. Херсонеситы не приняли ее в страхе перед гневом сводного брата Савмака, ставшего царем. Палак, так звали его, объявил, что каждый, кто окажет гостеприимство Хлое, его враг. Несчастная женщина попросила у меня убежища. И я обещал ей его из одного лишь человеколюбия. Но боги не дали Хлое увидеть стены Пантикапея. Она умерла в Феодосии, как я слышал, отравленная одною из своих скифских рабынь. Я приказал доставить ее сына во дворец. Тогда Савмаку было семь лет. Решив дать ему эллинское образование, я приставил к нему учителей. Но они не могли с ним справиться. Он стрелял из пращи камешками для счета, а стиль превратил в наконечник для самодельной стрелы. Грамматику Эвполиону, прибывшему по моему приглашению из Гераклеи, он прокусил ухо. Пришлось предоставить его самому себе. Слишком в нем сильна скифская кровь. Савмак скачет так, словно родился на коне. Ни один из моих стрелков не может состязаться с ним в меткости…

– Вот обрадуется Моаферн, когда узнает об этом! – воскликнул Диофант.

– Обрадуется? – удивился Перисад. – Что ему до меткости моего скифа?

– У персов – а Моаферн перс по происхождению и духу – в старину дети обучались лишь верховой езде, стрельбе из лука и правдивости. Не знаю, как в отношении последней, в первых двух Митридат получит наставника, которым мог бы гордиться сам Кир.

– Но почему ты думаешь, что Митридат захочет брать уроки у Савмака?

– Я в этом уверен, – сказал Диофант, – так же как в том, что они будут друзьями. Остальное я возьму на себя.

– Что ж! Пусть тебе помогают боги! Я могу лишь тебе дать один совет. Старайся держаться в тени. Пусть думают, что ты приехал для написания истории Боспора и тебя ничего не интересует, кроме древних преданий и старинных свитков. Тогда тебе будет легче завершить воспитание Митридата, а мне защитить его от коварства врагов.

– О чем ты говоришь? Ведь выбирая Пантикапей, я полагал, что здесь царь будет в полной безопасности. Такого же мнения придерживается Моаферн.

– Вы ошибаетесь. Если Митридату и удалось на время скрыться от старых недругов, здесь у него появятся новые. Среди моих подданных немало тех, кто сочувствует римлянам. Не менее опасны те, кто возлагает надежды на победу Палака. И для тех и для других Митридат представляет опасность. Пусть твои слуги будут на страже.

– Ты говоришь о близнецах?

– Да! Но их нужно разделить, чтобы не привлекать внимания толпы. Пусть один останется здесь. Другого я отправлю в Фанагорию.

– Это хорошая мысль! – сказал Диофант,

ДЕНЬГИ ВПЕРЕД

Незнакомец небольшими шажками прохаживался в пространстве, образованном колоннами. Это был человек лет сорока, плотный, с бритым лицом и мясистым багровым носом. Край небрежно заброшенной за плечо тоги волочился по каменному полу.

Ариарат показался из-за алтаря. При его появлении незнакомец остановился и сжал подбородок в кулаке таким образом, что нижняя толстая губа легла на согнутый указательный палец.

Этот жест был воспринят как условный знак. Во всяком случае, жрец также сдавил кулачком свою бородку.

В такой странной позе оба стояли не шевелясь несколько мгновений. Первым нарушил неподвижность Ариарат. Отведя руку от лица, он положил пальцы в почтительно протянутую ему широкую ладонь незнакомца. Это было обычным приветствием, принятым среди паломников храма Кибелы.

Не спуская настороженного взгляда с незнакомца, жрец сказал:

– Судя по табличкам, которые мною получены, тебя направил Маний Аквилий Старший.

Бритолицый кивнул головой. При этом глаза его загадочно блеснули.

– Мой друг и покровитель пишет, – продолжал жрец, – что ты известен повсюду как человек отважный и умеющий хранить тайны. Будто бы ты не раз выполнял его поручения.

– Было дело, – вырвалось у посетителя.

– Но почему я впервые слышу твое имя? Среди знакомых имен знатных римских родов мне не встречались Харонии.

Незнакомец захохотал. Смех у него был густым и раскатистым.

– Ха-ха-ха! Ну и насмешил! Он нарек меня Харонием! Ха-ха!

Ариарат отступил на шаг.

– Так ты не Луций Хароний Приск? Консуляр пишет не о тебе?

– Я – папа Харон! – гоготал пират. – Сыночки мои повсюду – и на скамьях для гребцов, и на рудниках, и в богатых домах, да и у тебя в храме. Римлянин боится длинных языков. Вот он и приказал мне сбрить бороду и облачиться в этот наряд.

Ариарат не мог скрыть радости. Губы его вытянулись в удовлетворенную улыбку. Наконец-то нашелся человек, который положит конец затеям Моаферна. Жрец был уверен в том, что бегство Митридата дело его рук. Скрываясь где-то в Синопе, этот беглый мятежник подготавливает возвращение Митридата и свержение Лаодики.

Пират сжал кулаком подбородок. На этот раз это означало, что он намерен перейти к делу.

– Маний Аквилий сказал, что деньги я получу от тебя. Ты знаешь, сколько стоит борода Харона?

– Я заплачу за каждый волосок, как только станет известно…

– Не выйдет! – перебил пират. – В моем храме тот же закон, что и в твоем: деньги вперед!